Имя Калидасы — знаменитого драматурга и стихотворца Древней Индии — знаменует собой период высшего расцвета индийской классической культуры. Его поэзия и драматические сочинения переводятся на европейские языки начиная с XVIII века, однако о личности создателя этих всемирно известных творений мы до сих пор фактически ничего не знаем: нам не известны ни год, ни место его рождения, ни его общественное положение, ни какие-либо другие конкретные факты его биографии.
В настоящем издании русскому читателю предлагается обширный очерк жизни и творчества Калидасы, а также первый русский перевод его поэмы «Род Рагху». Она особенно ценится как непревзойденный образец жанра махакавья — большой эпической поэмы, воспевающей деяния богов или подвиги древних героев.
«Род Рагху» представляет собой легендарную хронику царей Солнечной династии, возводившей свое происхождение к Вивасвату, богу солнца; к этому мифическому роду принадлежал и знаменитый Рама. Рагху — один из наиболее прославленных предков Рамы, его имя дало название всему роду. Поэма состоит из 19 песней и излагает ряд эпизодов, последовательно рисующих деяния виднейших представителей славного рода.
Книга богато иллюстрирована и предназначена самому широкому кругу читателей, интересующихся историей и культурой Древней Индии.
Ради истинного проникновения в слово и его значение я склоняюсь перед Парвати и Высшим Владыкой, родителями вселенной, столь же тесно, как слово и его значение, слитыми в неразрывном союзе.
Что в сравнении с царским родом, ведущим свое происхождение от Солнца, ограниченный мой разум? Поистине, в ослеплении своем я вознамерился пересечь на хрупком плоту трудноодолимый океан! Несведущий, я подвергну себя только насмешкам, тщась обрести славу поэта, подобно карлику, простирающему из алчности руки к плоду, достижимому лишь для высокого человека. Но, может быть, в этот царский род, куда врата для слова уже были отверсты древними певцами, отыщется путь и для меня, как для нити в драгоценный камень, просверленный ранее алмазом.
Итак, тех, что хранили чистоту свою от самого рождения, доводили свои начинания до успешного завершения, властвовали над землею до самых берегов океана; тех, чьи колесницы беспрепятственно достигали небесных врат; тех, что свершали приношения Огню по правилам, одаряли просителей по их желаниям, карали по вине, восставали от сна в урочный час, что собирали богатства лишь для того, чтобы отдать их нуждающимся; немногословных ради правдивости, одерживавших победы ради славы, вступавших в семейную жизнь ради потомства; тех, что в детстве обретали знания, в молодости искали наслаждений, в старости становились отшельниками, а в час кончины уходили из жизни путем единения с Высшим, — царей рода Рагху воспою, хоть и скудны силы речи моей, их достоинствами, слух пленившими, вдохновленный на это дерзание. Тому да внемлют благие, способные различать благое и неблагое; ведь в огне проверяется золото — чистое ли или с примесью оно.
Был некогда царь по имени Ману, сын Вивасвата, почитаемый мудрыми, первый из властителей земли, как слог Ом — из слов, слагающих священную речь. В роду его чистом рожден был чистейший — Дилипа, царь-месяц, месяцу подобный, возникшему из Молочного Океана. С широкой грудью, плечами быка, высокий, как дерево сал, долгорукий, казалось — то был сам воинский долг, воплощенный в теле, достойном его деяний. Он высился, подобно горе Меру, осеняя собою землю, своей крепостью все побеждающий, блеском все затмевающий, возвышенностью все превосходящий. Его ум равен был по силе его длани, знания — под стать его уму, начинания — его знаниям, успех — его начинаниям. Царскими достоинствами, грозными и прекрасными, был он своим подданным равно и страшен и любезен, как океан — чудовищами и сокровищами своих глубин.
11-16.
Ом — священный слог, произносимый обычно в начале молитвы или ведийского текста; в индуизме ставится в начале любого религиозного текста. Предполагается, что он выражает цельность мироздания и что из него происходят Веды (впервые встречается в Упанишадах). Молочный Океан — Имеется в виду миф о пахтании богами и демонами (асурами) Мирового океана, в результате которого из вод его вместе с напитком бессмертия — амритой — в числе различных сокровищ возникает луна. Меру — мифическая гора в центре мира, обитель богов, космическая ось.
Ни на волос не отклонялись его подданные с пути, проложенного со времени Ману, как с колеи обод колеса у доброго колесничего. Для их же блага собирал он налоги со своих подданных, в чем подобен был солнцу, собирающему воду в облака, только чтобы сторицей излить ее обратно на землю. Войско было для него — как знак царского достоинства, а средств для достижения цели два: нетленная мудрость, заключенная в шастрах, и напряженная тетива его боевого лука. Предприятия его, чьи замыслы всегда покрыты были тайной и непостижимы облик и поведение, лишь в плодах своих становились явны, как в укоренившихся впечатленьях — деяния прошлых рождений. Он берегся, не ведая страха, блюл веру, не будучи больным, без алчности умножал богатство, без вожделения вкушал наслажденье. При великом знании — молчаливость, при великой мощи — снисходительность, при щедрости — неприятие лести, и казалось, что каждые оба достоинства в сочетании этом один имеют источник. Неприверженный к мирскому, прозревший науки до самого предела, он, черпающий радость в добродетели, обрел мудрость преклонных лет без сопутствующей им немощи. И для подданных своих, благодаря воспитанию в них смирения, защите их и заботе о них, был он подлинно отцом, меж тем как отцы их — родителями только. У него, мудрого, карающего заслуживших кару ради мира, женившегося ради потомства, даже Выгода и Желание обратились оба в одну Добродетель. Он доил землю ради жертвоприношения, ради урожая Индра — небо; так, обмениваясь богатствами, поддерживали оба порядок в обоих мирах. Не могли соперничать с ним другие цари в славе защитника людей, ибо при нем от чужого имущества бежавшее воровство только и осталось что в звучании слова. Ученого человека, даже враждебного, он приветствовал, как больной — целебную траву, порочного, даже друга, отсекал, как ужаленный змеею палец. Поистине, средоточием великих сил природы создал его Создатель, ведь только благу других служили все его достоинства. И он правил безраздельно землею, как единым городом, опоясанным как стенами берегами и как рвами океанами.
17-30.
Шастры — священные книги, традиционные своды законов, излагающие предписания религиозной морали. Добродетель, Желание и Выгода — три «цели человеческой жизни» (триварга), концепция, лежащая в основе индуистской этики. Под Добродетелью (дхарма, иначе: священный закон, религиозный долг, главная из трех) подразумевается следование принципам вероучения, исполнение обрядов; под Желанием (кама) — исполнение почитавшегося священным долга продолжения рода; под Выгодой (артха, иначе: польза) — обеспечение материального благосостояния, необходимого для соблюдения первых двух. Индра — бог-громовержец, ниспосылающий дожди и обеспечивающий плодородие земли, царь богов и покровитель земных царей.
У него была жена именем Судакшина, благонравием прославленная, как у Жертвоприношения — Дакшина, вознаграждение жрецу, в роду царей Магадхи рожденная. И хотя много было у него жен в дворцовых покоях, лишь благодаря ей и Лакшми, богине счастья, почитал себя истинно супругом повелитель земли. Мечтая о рождении сына у нее, которая была его достойна, он пребывал в ожидании исполнения своих желаний, уже затянувшихся.
31-33.
Дакшина — вознаграждение жрецу за совершение обряда. Магадха — в древнейший период одно из могущественнейших государств на востоке Гангской долины (совр. Южный Бихар).
И вот, чтобы совершить обряд для обретения потомства, он сложил с себя тяжкое бремя правления, поручив его своим советникам, и, почтив Создателя, царственная чета, благочестиво чающая рождения сына, отправилась в обитель святого наставника Васиштхи.
Они взошли вдвоем на одну колесницу, катящуюся с шумом ровным и гулким, подобные Молнии и Айравате, воспарившим на грозовой туче. Дабы не нарушить мир обители, слуг малое число они взяли с собою, но величие их осанки словно могучим войском их окружало.
В пути овевали их ласковые ветерки, напоенные благоуханием садовых деревьев и разносящие цветочную пыльцу, тихо колебля лесные заросли. Они слышат крики лесных павлинов, поднимающих головы на стук колес, радующие слух двойным различением голосов, в которых звучит шестерная нота. Они узнаю́т глаза друг друга в глазах двух ланей, отбежавших немного от дороги и взирающих на колесницу. Где-то заставили их поднять лица к небу неясные, но приятные для слуха клики журавлей, вытянувшихся в вышине вереницами в гирлянды, а не на колоннах парящие над входом. И благоприятным веянием ветра, обещающим исполнение их желаний, избавлены были их волосы и головные уборы от пыли, которую поднимали их кони. Они вдыхают веющий с широких озер аромат лотосов, несущий прохладу от плещущих волн и уподобляющийся их дыханию. В деревнях, ими же дарованных жрецам, отмеченных жертвенными столбами, они принимают вслед за дарами гостям несчетные благословения от свершающих жертвоприношения. И от старейшин пастухов, приходящих к дороге, приемля свежее топленое молоко, они спрашивают о названиях лесных дерев, которые видят по сторонам ее. Одаренные неописуемой красотой, в светлых одеяниях, они блистали в пути, словно месяц и звезда Читра в час их схождения, избавленные от мороза. И прекрасный обликом властитель земли, подобный планете Будха, указывая супруге то на то, то на это окрест, даже не заметил, как миновало время, которое они были в дороге.
38-47.
Читра — знак лунного зодиака, α в созвездии Девы. Будха — индийское название планеты Меркурий.
К вечеру он, непревзойденный в славе своей, прибыл, сопровождаемый царицею, с усталыми конями в обитель великого мудреца и подвижника, которую заполнили тогда возвратившиеся из леса с дровами, травою куша и плодами отшельники, приветствуемые дымка́ми, восходящими над священными огнями; где толпились у дверей хижин лани, привыкшие кормиться рисом из рук жен мудрецов, словно их дети; где дочери благоче- стивцев, полив деревца в саду, тотчас удалялись от них, дабы не спугивать птиц, слетающихся попить из лужиц у их корней; где после захода солнца сгребали в кучи дикий рис, а лани, жуя жвачку, возлежали в двориках у хижин; где клубы дыма, восходящего от святого огня, благоухающие от жертвоприношений, несомые ветерком, овевали, освящая, прибывших гостей.
Велев колесничему распрячь для отдыха коней, царь сошел с колесницы и помог сойти супруге. Вежливые пустынники, в обуздании страстей несравненные, воздали почести ему с царицею, своему защитнику, почестей достойному прозорливому правителю. И по завершении вечерних обрядов он узрел великого подвижника, восседавшего вместе с Арундхати, словно бог огня с богиней Свахою.
54-56.
Арундхати — супруга мифического мудреца Васиштхи, олицетворение одной из звезд Большой Медведицы. Сваха — олицетворение ритуального восклицания при приношении жертвы, почитается как супруга бога огня.
57-59
tayor jagṛhatuḥ pādān rājā rājñī ca māgadhī tau gurur gurupatnī ca prītyā pratinanandatuḥ ॥57॥ tam ātithyakriyāśānta-rathakṣobhapariśramam papraccha kuśalaṃ rājye rājyāśramamuniṃ muniḥ ॥58॥ ath'; ātharvanidhes tasya vijitāripuraḥ puraḥ arthyām arthapatir vācam ādade vadatāṃ varaḥ ॥59॥
Их стоп коснулись, склонившись, царь с царицею Магадхийкой, и в ответ наставник с супругою приветствовали их любовно. И вопросил о благополучии царства мудрец мудреца, чьей обителью было это царство, утомленного тряской в пути на колеснице, но гостеприимством утешенного и воспрявшего. Тогда отвечал разумной речью лучший из красноречивых, покоритель вражеских крепостей, обращаясь к тому знатоку заклинаний:
60-64
upapannaṃ nanu śivaṃ saptasv aṅgeṣu yasya me daivīnāṃ mānuṣīṇāṃ ca pratihartā tvam āpadām ॥60॥ tava mantrakṛto mantrair dūrāt prāsamitāribhiḥ pratyādiśyanta iva me dṛṣtalakṣabhidaḥ śarāḥ ॥61॥ havir āvarjitaṃ hotas tvayā vidhivad agniṣu vṛṣṭir bhavati sasyānām avagrahaviśoṣiṇām ॥62॥ puruṣāyuṣajīvinyo nirātaṅkā nirītayaḥ yan madīyāḥ prajās tasya hetus tvadbrahmavarcasam ॥63॥ tvayaivaṃ cintyamānasya guruṇā brahmayoninā sānubandhāḥ kathaṃ na syuḥ saṃpado me nirāpadaḥ ॥64॥
«Благополучным будет государство мое во всех семи ведомствах, доколе ты отвращаешь от него несчастья, от богов или людей исходящие. Ведь ты, творец мантр, теми мантрами укрощаешь врагов моих уже издали, посрамляя стрелы мои, которые могут поражать лишь зримые цели. Возлияния, свершаемые тобою, о жрец, на жертвенные огни, обращаются в благодатный дождь для иссушенных засухой посевов. И могущество святости твоей — причина тому, что подданные мои живут до предела жизни человеческой, не ведая страха и бедствий. Как же не благоденствовать мне безбедно, когда о счастии моем печешься ты, досточтимый потомок Брахмы?
60-64.
Семь ведомств — традиционные семь составляющих государства: царь, совет министров, союзник, территория, крепость, армия, казна. Мантры — магические заклинания, также гимны и ритуальные формулы, составляющие содержание Вед.
65-69
kiṃ tu vadhvāṃ tavaitasyām adṛṣṭasadṛśaprajam na mām avati sadvīpā ratnasūr api medinī ॥65॥ nūnaṃ mattaḥ paraṃ vaṃśyāḥ piṇḍavicchedadarśinaḥ na prakāmabhujaḥ śrāddhe svadhāsaṃgrahatatparāḥ ॥66॥ matparaṃ durlabham matvā nūnam āvarjitaṃ mayā payaḥ pūrvaiḥ svaniḥśvāsaiḥ kavoṣṇam upabhujyate ॥67॥ so 'ham ijyāviśuddhātmā prajālopanimīlitaḥ prakāśaś cāprakāśas ca lokāloka ivācalaḥ ॥68॥ lokāntarasukhaṃ puṇyaṃ tapodānasamudbhavam saṃtatiḥ śuddhavaṃśyā hi paratreha ca śarmaṇe ॥69॥
Но не радует меня власть над землею с ее материками и со всеми ее сокровищами, пока нет у меня от этой невестки твоей достойного потомства. Ныне предки мои, предвидя прекращение даяний по моей кончине, не снедают вдоволь на поминальной жертве, в заботе о пропитании на будущее. И пьют пращуры воду возлияний, подогретую их вздохами, ибо после меня едва ли от кого-нибудь чают они ее получать. Потому, хотя очищают душу мою жертвоприношения, гнетет ее отсутствие потомства, и светел я, и мрачен, как гора Локаалока между вечными светом и тьмою. Суровые обеты и щедрые дары ведут к блаженству на том свете, но дитя, отпрыск чистого рода, — и здесь, и по ту сторону вечная утеха.
65-69.
Локаалока — мифический горный хребет на краю света, отделяющий видимый мир от царства вечной тьмы.
Почему же, видя меня его лишенным, ты не скорбишь, о благодетель, как о бесплодном деревце в саду обители, тобой с любовью взращенном? Знай, о блаженный, что мне уже невыносима причиняемая этим последним долгом мука, как натертая цепью рана для слона, лишенного ухода. Сделай же так, чтобы избавить меня от этого, отче. Ведь разрешить все преткновения, что встают перед потомками Икшваку, только ты один способен!»
70-72.
Икшваку — сын Ману, родоначальник Солнечной династии.
Когда царь ему о том поведал, застыл на мгновение в глубокую думу погруженный, сомкнувший вежды провидец, словно озеро, в котором не плещут рыбы. И, сосредоточившись, он узрел причину, по которой воздвиглась преграда продолжению рода владыки земли, и он открыл ему ее, возвысившийся душою.
75-79
purā śakram upasthāya tavorvīṃ prati yāsyataḥ āsīt kalpatarucchāyām āśritā surabhiḥ pathi ॥75॥ imāṃ devīm ṛtusnātāṃ smṛtvā sapadi satvaraḥ pradakṣiṇakriyātītas tasyāḥ kopam ajījanaḥ ॥1.75*॥ dharmalopabhayād rājñīm ṛtusnātām imāṃ smaran pradakṣiṇakriyārhāyāṃ tasyāṃ tvaṃ sādhu nācaraḥ ॥76॥ avajānāsi māṃ yasmād atas te na bhaviṣyati matprasūtim anārādhya prajeti tvāṃ śaśāpa sā ॥77॥ sa śāpo na tvayā rājan na ca sārathinā śrutaḥ nadaty ākāśaṅgāyāḥ srotasy uddāmadiggaje ॥78॥ īpsitaṃ tadavajñānād viddhi sārgalam ātmanaḥ pratibadhnāti hi śreyaḥ pūjyapūjāvyatikramaḥ ॥79॥
«Некогда случилось так, что на пути у тебя, возвращавшегося после служения Шакре с небес на землю, оказалась корова Сурабхи, возлежавшая в тени волшебного дерева. Поглощенный мыслью о царице, свершившей в ожидании тебя омовение, из страха пренебречь своим долгом, ты не приветствовал ее, меж тем как должен был почтительно обойти ее слева направо. И она закляла тебя: „Раз ты меня презрел, не будет у тебя потомства, пока мое потомство ты не умилостивишь". Ни ты, ни колесничий твой не услышали тогда это заклятие, заглушенное ревом потока небесной Ганги, в которой бушевали мировые слоны. Знай же, что от того небрежения возникло препятствие твоему желанию, ибо противно благу неуважение к достойным уважения.
75-79.
Шакра — букв. «Могучий», одно из имен Индры. Волшебное дерево — кальпатару, в индийской мифологии — древо изобилия, исполняющее все желания. Почтительно обойти ее слева направо — подразумевается прадакшина, обычай обходить того, кому выражается почтение, держась к нему правым боком. Ганга — в древнеиндийском название этой реки — женского рода; по представлениям древних, берет начало на небесах. Мировые слоны — мифические гигантские слоны, возглавляемые Айраватой (см. выше), поддерживающие землю с четырех (по более поздней версии — с восьми) сторон.
Сейчас ради дарования возлияний Прачетасу, свершающему долгое жертвоприношение, она пребывает в подземном мире, врата в который охраняют змии. Пусть дочь Сурабхи тебе ее заменит; очистившийся, вместе с супругой воздай ей почести; умилостивленная, и она может исполнить твои желания».
80-81.
Прачетас — зд. имя мифического мудреца. Долгое жертвоприношение — диргхасатра, особый обряд, длящийся не менее года. Подземный мир — Патала, обитель мифических змиев.
И только что молвил так жрец, пришла из леса корова по имени Нандини, чистейшая даятельница жертвенных возлияний, бледно-розовая, цвета нежного бутона, с изогнутым пятнышком из белых волосков на лбу, словно заря, увенчанная новою луною, с полным выменем, орошающая землю парным молоком, что чище очистительной жертвы, при виде теленка потоком струящимся; и пылинки, летящие из-под ее копыт, коснувшись тела властителя земли, приобщили его к той святости, что дается омовениями в водах в святых местах.
И узрев ее, чей облик был исполнен благодати, молвил великий подвижник, ведающий добрые знаки, вновь обращаясь к нему, достойному обрядов, обретшему надежду на исполнение своей молитвы:
«Считай, что скоро сбудется твоя мечта, о царь, ибо сразу же, когда ее назвали, явилась благая. Живи теперь в лесу и постарайся умилостивить ту корову неукоснительным служением ей, подобно тому, как обретаешь ты знание прилежными занятиями. Куда ни пойдет она, иди за нею следом, когда остановится, остановись тоже, ляжет — располагайся рядом, будет пить воду — выпей за нею. И твоя преданная жена пусть провожает ее, ублаженную, по утрам до священного леса и вечером пусть встречает. Так и служи ей верно, пока не умилостивишь ее, и да не будет тебе препят ствий больше, и да встанешь ты, как твой отец, во главе всех обретших достойных сыновей».
«Да будет так», — внял наставлению учителя склонившийся благоговейно ученик вместе с супругою, ведающий должные место и время. Тогда премудрый сын Творца, правдивый в речах, отпустил на ночной покой того прославленного отвагой владыку народов.
Хотя и обладал он могуществом подвижничества, зная правила обрядов, мудрец предоставил царю ради соблюдения обета лесное жилище. И в хижине из листьев, указанной ему главою рода, со смиренною верною супругой на ложе из травы куша провел он ночь, об исходе которой возвестили ему звуки гимнов, возглашаемых учениками того мудреца.
И вот на рассвете повелитель подданных, богатый славою, выпустил в лес корову мудреца, когда отняли от вымени и привязали теленка, а супруга царя одарила ее благовониями и венками. И верная владыке людей царица, прославленная превыше всех праведных жен, последовала за нею по тропе, на которой пыль освящена была ее копытами, как следует Предание смыслу Откровения.
1-2.
Как следует Предание смыслу Откровения. — К Откровению (шрути) индуистская традиция относит Веды и примыкающие к ним циклы религиозных текстов, которым приписывается божественное происхождение; последующая религиозная литература, продолжающая традицию Вед, относится к Преданию (смрити) как созданная людьми.
Но, сжалившись над возлюбленной женою, царь вернул ее и сам, увенчанный славой, пошел пасти дочь Сурабхи, словно Землю, принявшую образ коровы, с четырьмя океанами, обратившимися в соски на ее вымени. И, следуя за коровой во исполнение обета, он отпустил всю свиту; не нужно ему было никого другого, чтобы защитить себя, собственное мужество — защита для потомков Ману. Пучками лакомой травы, почесываниями, отгоняя оводов, пуская пастись по воле без препятствий, умилостивлял усердно владыка царей священную корову. Останавливаясь, когда она останавливалась, ступая за ней, когда двигалась, застывая на месте, когда ложилась, жаждая, когда пила воду, — как тень, следовал по ее пути властитель земли.
Хотя сложил он с себя знаки царского достоинства, блистательным обликом он выдавал свое величие, подобный царственному слону, в срок являющему ярое стремление свое, не обнаруживая тока мускуса. С волосами, стянутыми в узел дикими лианами, он скитался по дебрям с луком наизготове, словно задавшийся целью под предлогом защиты священной коровы отшельника укротить всех злобных хищников леса. Ему, оставшемуся без спутников, равному богу, Носителю Петли, пели хвалебный гимн деревья по обе стороны тропы голосами заливающихся в восторге птиц; его, достойного почестей, подобного Огню, другу бога ветра, осыпа́ли своими цветами колеблемые ветром молодые лианы, когда проходил он близко, как по обычаю горстями риса девы его столицы; и лесные лани, взирая на него, тешили взоры свои, по облику чуя бестрепетными сердцами грозного лучника милосердие. Он слышал, как в зарослях лиан под звуки наполняемых ветром стволов бамбука, играющих флейтами, громкими голосами поют ему славу божества леса. И ветерок, напоенный прохладою горных водопадов и благоуханием цветов, качая ветви дерев, овевал его, палимого зноем и лишенного зонта, очистившегося благочестивым служением. И без дождя угас лесной пожар, когда он углубился в чащу леса как его хранитель; на деревьях явилось изобилие цветов и плодов, и сильный среди зверей перестал обижать слабого.
7-14.
Носитель Петли — Пашабхрит, эпитет бога Варуны, хранителя Запада, божества моря и вод; петля для уловления согрешивших — его атрибут уже в ведийском пантеоне.
И своим странствием освятив страны света, на исходе дня сияние солнца и корова мудреца, оба цветом багряные, как юная лоза, направили путь свой к ночному убежищу. За нею, дающей содержание обрядам в честь божеств, и предков, и гостей, последовал владыка срединного мира, и с ним, почитаемым праведными, она предстала, как воплощенная вера со свершением посвященных ей деяний. Он шел, и стада буйволов, покидающие тенистые пруды, павлины, устремляющиеся к деревьям для ночлега, олени, ложащиеся в траву на лужайках, являлись взору его в сумеречных лесах окрест. И красили оба дорогу из леса к обители плавным шествием своим — корова, отягченная бременем вымени, кормящего лишь одного теленка, и мощный станом царь.
Когда же, следуя за коровой Васиштхи, он вернулся из леса, жена не могла оторвать от него глаз, медленно смыкающих веки, утомленных долгим ожиданием. А корова, предшествовавшая царю, что держался в пути позади, встреченная благочестивою женой царя, блистала тогда меж ними, как заря меж днем и ночью. И, обойдя почтительно слева направо даятельницу молока, Судакшина с блюдом неочищенного ячменя в руках, преклонившись, почтила им ее голову между рогами — врата для исполнения заветного желания. Томящаяся по теленку, остановилась та, однако, и приняла поклонение; и возрадовались оба супруга, ибо знак благоволения к почитателям у таких, как она, означает скорое вознаграждение.
Пав в ноги наставнику и супруге его, затем, свершив вечерний обряд, Дилипа, могучей рукою врагов почти истребивший, почтил снова служением корову, что возлежала по завершении доенья. Вместе с женою близ нее расположившись, где были приношения и светильники, он отошел ко сну, когда она заснула, и восстал поутру, когда пробудилась она. Так, блюдя обет ради обретения потомства, царственный пастух, достойный славы, непреклонный избавитель угнетенных, провел с царицею трижды по семь дней.
Когда настал другой день, священная корова мудреца, желая испытать преданность своего почитателя, вошла в горную расщелину во владениях отца Гаури, поросшую свежей травою, там, где с гор низвергается Ганга. А царь, уверенный, что ни один хищник не вздумает посягнуть на нее, залюбовался красотою гор и не усмотрел, как внезапно ринулся на корову лев и схватил ее. Ее мычание, отраженное протяжно эхом в ущельях, заставило властителя, доброго к страждущим, оторвать взор от царственной горы, словно оттянуло его уздою. И увидел лучник льва на розово-коричневой корове, подобного цветущему дереву лодхра на холме, рдеющем заключенными в нем залежами руды.
26-29.
Гаури — Дочь Гор, одно из имен богини Умы, супруги Шивы, почитающейся дочерью Химавата, персонификации Гималаев. Лодхра — дерево с желтыми цветами (Symplocos racemosa).
Тогда царь, защитник, могучий истребитель врагов, оскорбленный, извлечь хотел стрелу из колчана, дабы убить убиения достойного того царя зверей, царю зверей сам поступью подобный. Но замерла недвижно, как на картине, десница бойца и пальцы ее застыли на блеск ногтей отразившем древке стрелы, оперенной перьями цапли. Словно змей, укрощенный заговором и целебной травою, вскинулся царь, пылая гневом, от той препоны возросшим, не в силах испепелить представшего столь близко оскорбителя. И тогда лев, схвативший корову, молвил человеческим голосом ему, наделенному львиной мощью, опоре благородных, славе рода Ману, в еще большее удивление его повергнув, удивленного своим состоянием:
«Не утруждай себя, владыка земли, если бы и удался тебе удар тем оружием, тщетным он будет. Хватит силы ветру вырвать дерево с корнем, но не поколебать гору. Знай, что имя мое — Кумбходара, Никумбхе равный, я — слуга Бога восьми воплощений, спина моя освящена стопами его, восходящего по ней на своего быка, белоснежного, как гора Кайласа. Видишь этот деодар — он был усыновлен тем богом, что несет на знамени образ быка, и познал вкус молока, изливающегося, как из златого сосуда-кумбхи, из груди матери Сканды. Однажды лесной слон терся о него головою и ободрал ему кору; и огорчилась дочь Горы, как если бы демоны поранили в бою сына ее, Полководца. С той поры назначил мне Носитель трезубца, превратив меня во льва, пребывать в этом горном ущелье, дабы отпугивать лесных слонов, а питаюсь я теми, кто забредет сюда. Теперь, в час, назначенный Верховным Владыкой, мне, проголодавшемуся, как раз кстати будет эта кровавая трапеза, как Врагу богов — нектар луны. Потому оставь угрызения и возвращайся, достаточно явил ты преданности своему наставнику, как приличествует ученику. Не померкнет слава оружия воина, когда вверившегося его защите оружие защитить бессильно».
34-40.
Кумбходара — см. ниже. Никумбха — имя грозного демона, упоминаемого в «Махабхарате», или одного из демонических персонажей «Рамаяны». Бог восьми воплощений — Шива (подразумеваются восемь элементов мироздания, в которых он воплощается во вселенной: вода, огонь, воздух, эфир, земля, солнце, луна и жрец); он же — бог, что несет на знамени образ быка (белый бык— зооморфный атрибут Шивы). Кайласа — гора в Гималаях (хребет Бандарпуччха), почитавшаяся местопребыванием Шивы, а также Куберы, хранителя Севера. Кумбха — санскр. горшок. В тексте обыгрывается значение имени персонажа: Кумбходара букв, «брюхо-горшок»; тому же служит упоминание о Никумбхе. Полководец — Сенани, эпитет сына Умы, бога войны Сканды. Носитель трезубца — Шулабхрит, эпитет Шивы. Верховный Владыка — зд. Шива. Враг богов — зд. эпитет Раху, демона затмений, по представлениям древних периодически заглатывающего солнце и луну, которая, по тем же представлениям, состоит из напитка бессмертия.
Выслушал царь людей ту дерзкую речь царя зверей, и отлегло у него от сердца, когда он узнал, что это властью Горного бога отвращено было его оружие. Не в силах пустить стрелу — впервые выдалась его оружию неудача, — подобно Громовержцу, чей удар остановлен был взглядом Треокого бога, — он так отвечал ему:
41-42.
Горный бог, Треокий бог — эпитет Шивы. Подразумевается эпизод из мифа о сожжении Трипуры, града демонов, когда Шива взглядом сковал десницу Индры — Громовержца (Ваджрапани).
43-45
saṃruddhaceṣṭasya hetuḥ hāsyaṃ vacas tad yad ahaṃ vivakṣuḥ antargataṃ prāṇabhṛtāṃ hi veda sarvaṃ bhavān bhāvam ato 'bhidhāsye ॥43॥ mānyaḥ sa me sthāvarajaṅgamānāṃ sargasthitipratyavahārahetuḥ guror apīdaṃ dhanam āhitāgner naśyat purastād anupekṣaṇīyam ॥44॥ sa tvaṃ madīyena śarīravṛttiṃ dehena nirvartayituṃ prasīda dināvasānotsukabālavatsā visṛjyatāṃ dhenur iyaṃ maharṣeḥ ॥45॥
«Наверное, тебе покажется смешным, о властелин зверей, то, что я, оцепенелый, смею вымолвить, но я все равно скажу, ибо ведомы ведь тебе все потаенные чувства живых существ. Того, кто есть причина творения, сохранения и гибели всего недвижимого и движущегося, я должен почитать, но не могу же я смотреть безучастно, как пропадет имение моего наставника, необходимое ему для поддержания священного огня. А потому изволь утолить свой голод моим телом и отпусти корову великого мудреца; уже томится о ней ее теленок на исходе дня!»
«Безрассуден ты, я вижу, если хочешь отдать так много за такую малость, — и власть над миром под единой эгидой, и молодость свою, и свое прекрасное тело. Если так сострадателен ты ко всем существам, подумай: смерть твоя послужит во благо одной этой корове, между тем как оставшись в живых ты еще долго будешь ограждать от несчастий своих подданных, подобно отцу твоему. А если боишься, что провинность твоя навлечет на тебя гнев твоего наставника, у которого эта корова — единственная, разве не в твоей власти угасить сие пламя Кришану, даровав ему несметные стада коров — у каждой вымя с бадью? Так побереги свое тело, исполненное сил, оно еще дарует тебе много радостей. Говорят же, что процветающее царство — тот же рай Индры, только что на земле».
47-50.
Кришану — Лучник, зд. одно из имен бога огня.
Выслушав речь служителя бога, возразил ему владыка людей, еще большей жалостью проникшись к подмятой тем корове при виде испуганных глаз ее, на него устремленных:
53-58
kṣatāt kila trāyata ity udagraḥ kṣatrasya śabdo bhuvaneṣu rūḍhaḥ rājyena kiṃ tadviparītavṛtteḥ prāṇair upakrośamalīmasair vā ॥53॥ kathaṃ nu śakyo 'nunayo maharṣer viśrāṇanāc cānyapayasvinīnām imām anūnāṃ surabher avehi rudraujasā tu pahṛtaṃ tvayāsyām ॥54॥ seyaṃ svadehārpaṇaniṣkrayeṇa nyāyyā mayā mocayituṃ bhavattaḥ na pāraṇā syād vihatā tavaivaṃ bhaved aluptaś ca muneḥ kriyārthaḥ ॥55॥ bhavān apīdaṃ paravān avaiti mahān hi yatnas tava devadārau sthātuṃ niyoktur na hi śakyam agre vināśya rakṣyaṃ svayam akṣatena ॥56॥ kim apy ahiṃsyas tava cen mato 'haṃ yaśaḥśarīre bhava me dayāluḥ ekāntavidhaṃsiṣu madvidhānāṃ piṇḍeṣv anāsthā khalu bhautikeṣu ॥57॥ saṃbandham ābhāṣaṇapūrvam āhur vṛttaḥ sa nau saṃgatayor vanānte tad bhūtanāthānuga nārhasi tvaṃ saṃbandhino me praṇayaṃ vihantum ॥58॥
«Поистине, высокое звание кшатры в мирах славится защитой слабых от убиения. Тому, кто отступил от своего долга, зачем ему царство или жизнь, запятнанная бесчестием? И разве можно отвратить гнев великого мудреца дарованием других коров? Знай, что эта корова ничем не уступает самой Сурабхи, и это только могущество Рудры позволило тебе посягнуть на нее! Поэтому она вполне достойна того, чтобы я спас ее от тебя, отдав свое тело взамен, и так и трапезе твоей, полагающейся после поста, не будет препятствия, и обряды мудреца отсутствием средств не нарушатся. Ведь и сам ты, повинуясь воле другого, с великим усердием охраняешь этот деодар, и потому поймешь, что невозможно предстать безнаказанно перед тем, кто вверил кого-то твоему попечению, а ты дал ему погибнуть. А если уж заботишься ты о том, чтобы остался я невредим, сжалься над славой моей, она же и есть мое тело. Не о плоти же пристало мне сокрушаться, из праха возникшей и обреченной кончине. Говорят, что из беседы рождается дружба; она и явилась ныне между нами, встретившимися здесь, в глубине леса. Так не отвергай же мою просьбу, о спутник Владыки существ, теперь, когда я стал твоим другом!»
53-58.
Кшатра — воинское сословие. Рудра — древнее имя Шивы.
«Да будет так», — молвил лев и отпустил корову, и царь, внезапно ощутивший свободу движений, сложил оружие и готов был отдать ему свое тело, как кусок мяса. Но в тот миг, когда опустил главу долу защитник подданных в ожидании страшного львиного прыжка, сверху пал на него дождь цветов, которыми осыпа́ли его руки видьядхар. «Восстань, сын мой» — вняв этим словам, сладостным, как нектар, поднялся царь и увидел перед собою, словно собственную мать, корову, источавшую молоко, и уже не увидел льва.
59-61.
Видьядхары — духи лесов и гор, подобные европейским эльфам.
62-63
taṃ vismitaṃ dhenur uvāca sādho māyāṃ mayodhbhāvya parīkṣito 'si ṛṣiprabhāvān mayi nāntako 'pi prabhuḥ prahartuṃ kim utānyahiṃsrāḥ ॥62॥ bhaktyā gurau mayy anukampāya ca prītāsmi te putra varaṃ vṛṇīṣva na kevalānāṃ payasāṃ prasūtim avehi māṃ kāmadughāṃ prasannām ॥63॥
И сказала корова изумленному Дилипе: «О благочестивый, то был только призрак, созданный мною, чтобы испытать тебя. Благодаря могуществу мудреца сам бог смерти не в силах поразить меня, что уж говорить о каких-то хищниках! Я довольна твоей преданностью наставнику и твоим состраданием ко мне; выбирай же, какую хочешь ты милость от меня, знай, что я могу даровать не только молоко, но исполню любое желание ублаготворившего меня».
Тогда царь, благодетель просящих, сложил молитвенно руки, завоевавшие ему имя героя, и просил о сыне для Судакшины, который утвердил бы его род на земле и обрел бесконечную славу.
65
saṃtānakāmāya tatheti kāmaṃ rājñe pratiśrutya payasvinī sā dugdhvā payaḥ pattrapuṭe madīyaṃ putr'; opabhuṅkṣv' eti tam ādideśa ॥65॥
«Да будет так», — ответствовала дарительница молока, исполняя просьбу возжелавшего потомства царя, и повелела ему: «Подои меня, сыне, в сосуд из листьев и выпей молоко».
«Только с разрешения мудреца, мати, пожелаю я молока, что останется после твоего теленка и после того, как выделят потребное для обряда; так беру я шестую долю от охраняемой мною земли».
Еще больше довольна была корова Васиштхи этой скромной просьбою властителя земли и, сопровождаемая им, возвратилась, неутомленная, из долин Химавата в обитель.
С лицом ясным, как месяц, поведал владыка царей владыке о милости, ею дарованной, о коей возвещала уже радость его, и те же речи повторил возлюбленной супруге. И с соизволения Васиштхи царь, не ведающий упрека, благой к добродетельным, выпил, жаждущий, оставшееся после теленка и после доли для жертвоприношений то молоко Нандини, подобное его светлой славе.
70-71
prātar yathoktavratapāraṇānte prāsthānikaṃ svastyayanaṃ prayuja tau daṃpatī svāṃ prati rājadhānīṃ prasthāpayām āsa vaśī vasiṣṭhaḥ ॥70॥ pradakṣiṇīkṛtya hutaṃ hutāśam anantaraṃ bhartur arundhatīṃ ca dhenuṃ savatsāṃ ca nṛpaḥ pratasthe sanmaṅgalodagrataraprabhāvaḥ ॥71॥
На следующее утро, после трапезы по окончании обетного поста Васиштха, исполненный самообладания, благословил в дорогу до своей столицы супружескую чету. Обойдя слева направо жертвенный огонь, затем так же воздав почесть владыке и Арундхати и корове с теленком, царь, чье могущество еще возросло после обрядов благословения, пустился в обратный путь.
Радостным был обратный путь его с благоверной супругой — на колеснице, катящейся плавно, с приятным для слуха шумом, — словно несли его крылья сбывшегося желания. И когда, изнуренный своим обетом, он вернулся к своим подданным после долгого отсутствия, они не могли наглядеться на него, как смотрят после новолуния на восходящего на небо властелина растений. Приветствуемый горожанами, блистая величием Сокрушителя городов, он вступил в свою столицу и в длань свою, мощью равную царю змиев, принял вновь бремя власти над землею.
72-74.
Властелин растений — эпитет Сомы, бога луны. Сокрушитель городов — Пурандара, эпитет Индры.
Как небо взлелеяло возникшее из ока Атри светило, как река богов приняла от Огня пылающий жар Владыки, так понесла тогда царица плод, заключивший в себе могучие силы всех хранителей мира, блага царского рода ради.
75.
Атри — божественный провидец и подвижник, сын Брахмы, отец Сомы (по некоторым версиям), которого он сотворил из своего ока. Река богов приняла от Огня пылающий жар Владыки. — Согласно некоторым версиям мифа о рождении бога Сканды, он произошел от семени Шивы (Владыки), которое тот обронил в огонь, а бог Агни, в свою очередь, бросил в воды Ганги, реки богов. Хранители мира — в индуистском пантеоне группа из четырех (или восьми) богов, каждому из которых отдается во власть одна из сторон света (или промежуточных направлений); в иерархии пантеона занимает следующую ступень после верховной триады.
Песнь III. Восхождение Рагху на царство
1-6
athepsitaṃ bhartur upasthitodayaṃ sakhījanodvīkṣaṇakaumudīmukham nidānam ikṣvākukulasya saṃtateḥ sudakṣiṇā daurhṛdalakṣaṇaṃ dadhau ॥1॥ śarīrasādād asamagrabhūṣaṇā mukhena sālakṣyata lodhrapāṇḍunā tanuprakāśena viceyatārakā prabhātakalpā śaśineva śarvarī ॥2॥ tato viśāṃpatyur ananyasaṃtater manorathaṃ kiṃcid ivodayonmukham ananyasauhārdarasasya dohadaṃ priyā prapede prakṛtipriyaṃvadā ॥2a॥ mukhena sā ketakapattrapāṇḍunā kṛśāṅgayaṣṭiḥ parimeyabhūṣaṇā sthitālpatārāṃ karuṇendumaṇḍalāṃ vibhātakalpāṃ rajanīṃ vyaḍambayat ॥2b॥ tadānanaṃ mṛtsurabhi kṣitīśvaro rahasy upāghrāya na tṛptim āyayau karīva siktaṃ pṛṣataiḥ payomucāṃ śucivyapāye vanarājipalvalam ॥3॥ divaṃ marutvān iva bhokṣyate bhuvaṃ digantaviśrāntaratho hi tat sutaḥ ato 'bhilāṣe prathamaṃ tathāvidhe mano babandhānyarasān vilaṅghya sā ॥4॥ na me hriyā śaṃsati kiṃcid īpsitaṃ spṛhāvatī vastuṣu keṣu māgadhī na hīṣṭam asya tridive 'pi bhūpater priyāsakhīr uttarakosaleśvaraḥ ॥5॥ upetya sā dohadaduḥkhaśīlatāṃ yad eva vavre tad apaśyad āhṛtam na hīṣṭam asya tridive 'pi bhūpater abhūd anāsādyam adhijyadhanvanaḥ ॥6॥
В знак близящегося исполнения желания супруга, явила Судакшина вскоре беременности первые приметы, обещающие продолжение рода Икшваку, — как лунное сияние, радовали они взоры ее подруг. Снявшая лишние украшения с исхудавшего тела, с бледным, как цветок лодхры, лицом, она подобна стала ночи в предрассветный час, когда звезды редеют на небе в тускнеющем свете луны. И владыка страны, когда приближался к ней, не мог насытиться ароматом земли из уст ее, как слон, чующий близость пруда в лесу, благоухающем под ливнями из туч на исходе лета. Ведь как Вождь Марутов над небом, так сын ее будет властвовать над землею — не потому ли более, чем к иным яствам, ее к этому прежде всего потянуло! «Чего бы хотелось царевне Магадхи? — из скромности не говорит она мне о своих желаниях» — так то и дело спрашивал заботливо у милых подруг ее властитель Северной Косалы. И что бы, угнетаемая тяготами беременной, она ни попросила, то и являлось перед нею, ибо ничего не могла она пожелать, что было бы недоступно для владыки земли — стоило ему напрячь тетиву лука.
1-6.
Вождь Марутов — эпитет Индры, предводительствующего в битвах с демонами дружиной Марутов, богов ветра и бури. Северная Косала — центр владений Солнечной династии со столицей в Айодхье (северо-восток совр. штата Уттар Прадеш).
Постепенно тяготы эти преодолев, пополневшая, воссияла она. Так лиана, с которой осыпались увядшие листья, одевается новой чарующей листвою. Дни шли, и груди ее полные с потемневшими сосками затмили красоту расцветших лотосов с пчелами, льнущими к ним. И убедился царь, что, подобная опоясанной морями земле, заключающей сокровища в недрах своих, или дереву шами, таящему в себе огонь, несет царица дитя во чреве, как река Сарасвати — поток, скрытый под землею. Тогда повелел он, мудрый, совершить как должно обряд ради рождения сына и другие обряды, которые были бы достойны его любви к супруге, благородства его души и богатств его, обретенных им в земных пределах. И, войдя в ее покои, царь с радостью взирал на нее, когда она поднялась ему навстречу с трудом, отягченная бременем, воплотившим мощь владыки богов, со слезами на глазах, еле в силах сложить приветственно руки в ладони. Меж тем как опытные врачи, искусные во взращивании дитяти, позаботились как должно о благополучии плода, возрадовался владыка, видя, что близка она к разрешению от бремени, подобная затянутому в конце лета облаками небу.
7-12.
Шами — дерево с твердой древесиной, из которого изготовлялись дощечки для добывания трением ритуального огня (Prosopis spicigera). Сарасвати — совр. Сарсути, река в северо-западной Индии; уже во времена Калидасы не достигала моря, теряясь в песках пустыни Тар.
И в срок родила она, богине Шачи равная красою, сына, чья высокая судьба предсказана была пятью планетами, что взошли к зениту, не возвращаясь в солнце. Озарились страны света, повеяли благие ветры, священный огонь принял жертву, языки отклоняя вправо; все в этот миг обрело образ знамения счастья — ибо во благо мира бывает появление на свет подобных. Ночные светильники померкли внезапно и, казалось, превратились в собственные изображения на стенах, когда воссиял над ложем свет от самого новорожденного, благополучно явленного.
13-15.
Шачи — супруга Индры. Пять планет — известные древним Марс, Венера, Меркурий, Юпитер, Сатурн; возвращение в солнце означало их закат.
Когда же прислуга женских покоев возвестила царю о рождении сына, только три вещи в мире остались, которые бы он, упоенный той вестью, как нектаром, не был готов отдать за нее в награду — царский балдахин и оба царских опахала. И, глядя взором неотрывным и невитающим, как цветы лотоса в безветрии, на милый лик своего сына, владыка земли не мог сдержать переполнявшей его радости, как океан своих вод при виде месяца в час прилива.
16-17.
Царский балдахин. — Белый балдахин или зонт считался символом царской власти.
18-20
sa jātakarmaṇy akhile tapasvinā tapovanād etya purodhasā kṛte dilīpasūnur maṇir ākarodbhavaḥ prayuktasaṃskāra ivādhikaṃ babhau ॥18॥ sukhaśravā maṅgalatūryanisvanāḥ pramodanṛtyaiḥ saha vārayoṣitām na kevalaṃ sadmani māgadhīpateḥ pathi vyajṛmbhanta divaukasām api ॥19॥ na saṃyatas tasya babhūva rakṣitur visarjayed yaṃ sutajanmaharṣitaḥ ṛṇābhidhānāt svayam eva kevalaṃ tadā pitḥṇāṃ mumuce sa bandhanāt ॥20॥
И когда были совершены все обряды рождения Васиштхою, родовым жрецом, подвижником, прибывшим для этого из лесной обители, еще ярче воссиял сын Дилипы, как драгоценный камень, извлеченный из недр, после шлифования. И услаждающие слух звуки праздничных литавр, что сопровождали радостные пляски избранных красавиц, доносились не только до чертогов государя, супруга Магадхи, но и до небесной стези богов. Не было узников в его царстве, которых он мог бы освободить в ознаменование рождения сына, и потому пришлось властителю довольствоваться тем, что себя самого освободил он от тех уз, что налагает долг перед предками.
Предвидя, что сын его дойдет до пределов учености и в войнах с врагами до земных пределов, царь, разумеющий значения слов, нарек ребенка именем Рагху, производным от глагола, означающего хождение.
22-24
pituḥ prayatnāt sa samagrasaṃpadaḥ śubhaiḥ śarīrāvayavair dine dine pupoṣa vṛddhiṃ haridaśvadīdhiter anupraveśād iva bālacandramāḥ ॥22॥ umāvṛṣāṅkau śarajanmanā yathā yathā jayantena śacīpuraṃdarau tathā nṛpaḥ sā cu sutena māgadhī nanandatus tatsadṛśena tatsamau ॥23॥ rathāṅganāmnor iva bhāvabandhanaṃ babhūva yat prema parasparāśrayam vibhaktam apy ekasutena tat tayoḥ parasparasyopari paryacīyata ॥24॥
Заботами отца, владетеля всех в мире богатств, возрастал ребенок в телесной красоте день ото дня, как молодой месяц, питаемый лучами солнца. И, как Ума и Шива Рожденному в тростниках, как Шачи и Сокрушитель крепостей Джаянте, радовались сыну царь и Магадхи, равному тем сыновьям равные тем родителям. А любовь, соединившая их сердца нерушимой связью, еще больше возросла между ними, только сыном единственным разделенными, как у неразлучных птиц- чакравак.
22-24.
Рожденный в тростниках — эпитет Сканды, сына Шивы и Умы (см. примеч. к II. 75). Джаянта — сын Индры. Чакравака — казарка, в индийской поэзии — символ супружеской любви (как голубь в европейской); по поверьям, чета любящих чакравак вынуждена разлучаться в каждую ночь до рассвета.
Вот ребенок только начал лепетать первые слова, которым научила его нянька, и ходить, держась за ее протянутые пальцы, и послушно склонял головку, когда его учили приветствовать старших, чем безмерно умножал радость своего отца, — тогда царь любил брать его на колени, наслаждаясь осязанием его, словно нектар проникал ему сквозь кожу, и прикосновение к сыну надолго погружало его, сомкнувшего веки, в состояние блаженства. И хранитель нерушимости царства в своем высокорожденном сыне черпал веру в продолжение рода своего, как Владыка творений в своем перевоплощении, заключающем в себе высшую природу, видит непреложность сохранения вселенной. После того как совершен был обряд пострижения, Рагху, отпустив длинные кудри, совместно с сыновьями придворных своего отца, своими ровесниками, выучил грамоту и вышел, словно из устья реки, на простор великого океана наук.
По совершении же в соответствии с правилами обряда посвящения его учители преподали знания ему, любезному учителям, и убедились, что нетщетны были их усилия, ибо оказываются благими плоды деяний, когда прилагаются они к достойным. Высокоумный, одаренный всеми способностями разумения, он, пользуясь ими, преодолел четыре Веды, подобные четырем морям, как проходит страны света Владыка лучей, направляя своих гнедых, быстротой превосходящих ветер. Одетый в священную оленью шкуру, он перенял искусство владения оружием у своего отца вместе с необходимыми в битве заклинаниями, ибо не только единственным повелителем, но и единственным, поистине, лучником был царь на земле. И, как теленок вырастает в могучего быка, как слоненок становится царственным слоном, так Рагху, став из дитяти юношей, возвеличился станом прекрасным, исполненным мощи.
29-32.
Владыка лучей — Солнце; бог солнца едет по небу на колеснице, запряженной гнедыми конями; в подлиннике зд. непереводимая игра слов, основанная на созвучии слов, означающих: «страна света» и «гнедой». Одетый в священную оленью шкуру. — Шкура черной антилопы почиталась священной и служила непременным атрибутом для брахмачарина, юноши, изучающего Веды.
Вслед за обрядом дарения коровы справил отец для него свадебные торжества; и прекрасные царевны, что обрели доброго супруга, блистали, как дочери Дакши, выданные за Гонителя тьмы. Широкоплечий, с долгими, как колесничные оглобли, руками, с широкой, как створ врат, грудью, с могучей шеей, телесным совершенством самого отца своего превзошел Рагху, но так скромно держался, что рядом с ним выглядел ниже.
33.
-34. Обряд дарения коровы — совершался в возрасте от 16 до 18 лет, непосредственно перед женитьбой. Дакша — божественный мудрец, сын Брахмы, выдавший 27 своих дочерей, олицетворяющих «лунные стоянки», созвездия лунного зодиака, за Сому, бога луны, Гонителя тьмы.
Тогда царь, желая облегчить тяжкое бремя правления, которое он нес уже так долго, видя вежество царевича, природное и развитое воспитанием, объявил его титул наследника царства. И богиня Шри, благосклонная к высоким достоинствам, перешла отчасти из прежней царственной обители в соседствующую, носящую имя наследного царевича, как переходит она, Красота, от одного лотоса к другому, расцветшему.
35-36.
Шри — одно из имен Лакшми, богини красоты и счастья, покровительницы царской власти, олицетворяющей особенно счастье и удачу (Фортуна) царя. Лотос — ее основной растительный атрибут и ее обитель.
И как огонь разгорается от ветра-соратника, как солнце ярче блистает, когда рассеиваются облака, так царь еще неодолимей стал благодаря ему, как слон по вскрытии висков. Назначив того несравненного лучника охранять жертвенного коня, сопровождаемого другими царевичами, царь, Свершителю ста жертвоприношений равный, беспрепятственно совершил без одного сто жертвоприношений коня.
37-38.
Свершитель ста жертвоприношений — Шатакрату, эпитет Индры (см. в предисловии, с. 31).
39
tataḥ paraṃ tena makhāya vajvanā turaṃgam utsṛṣṭam anargalaṃ punaḥ dhanurbhṛtām agrata eva rakṣiṇāṃ jahāra śakraḥ kila gūḍhavigrahaḥ ॥39॥
Но когда в последний раз ради свершения обряда отпустил коня, разнузданного, жертвователь, Шакра, явившийся невидимо, похитил его прямо на глазах у охранявших его лучников.
Ошеломленное и павшее духом, пребывало в горести войско царевича, и тут предстала их взорам вдруг явившаяся Нандини, корова Васиштхи, известная своим волшебным могуществом. Тогда святой водой, излившейся из ее тела, промыл глаза сын Дилипы, и стали зримы для него и те предметы, что за пределами чувственного восприятия. Сын земного бога, он увидел на востоке бога, Того, кто отсек крылья гор, увлекающего за собою коня, привязанного уздою к его колеснице; он увидел, как то и дело осаживает того коня колесничий. Узнав в нем Красного Индру по сотням его немигающих глаз и по красным коням его, воззвал к нему Рагху громовым голосом, достигшим небес, как преградой прерывая его бег:
40-43.
Тот, кто отсек крылья гор — Индра, согласно мифу, упоминаемому еще в Ведах, утвердивший на земле горы, до того летавшие по небу на крыльях. Красный Индра — В подлиннике обыгрывается созвучие одного из имен Индры — Хари (букв. Красный) и слова, означающего «гнедой конь».
44-46
makhāṃśabhājāṃ prathamo manīṣibhis tvam eva devendra sadā nigadyase ajasradīkṣāprayatasya madguroḥ kriyāvighātāya kathaṃ pravartase ॥44॥ trilokanāthena sadā makhadviṣas tvayā niyamyā nanu divyacakṣuṣā sa cet svayaṃ karamasu dharmacāriṇāṃ tvam antarāyo bhavasi cyuto vidhiḥ ॥45॥ tad aṅgam agryaṃ maghavan mahākrator amuṃ turaṃgaṃ pratimoktum arhasi pataḥśruter darśayitāra īśvarā malīmasām ādadate na paddhatim ॥46॥
«Первым из вкушающих долю от жертвы называют тебя мудрые, о властитель богов! Как же случилось, что прибег ты к нарушению обряда отца моего, нерушимо блюдущего обрядовые службы? Владыка трех миров, небесный прозорливец, кому назначено карать повсюду осквернителей жертвы, если сам ты станешь препятствием для обрядов благочестивых, погибнет Святой Закон! Потому соизволь, о Щедрый, отпустить этого коня, главного в великом жертвоприношении. Божества, указующие смертным пути святого откровения, не вступают на нечистую стезю!»
Услышав эту смелую речь от Рагху, властелин небожителей, удивленный, повернул колесницу и молвил в ответ такие слова:
48-50
yad āttha rājanyakumāra tat tathā yaśas tu rakṣyaṃ parato yaśodhanaiḥ jagatprakāśaṃ tad aśeṣam ijyayā bhavadgurur laṅghayituṃ mamodyataḥ ॥48॥ harir yathaikaḥ puruśottamaḥ smṛto maheśvaras tryambaka eva nāparaḥ tathā vidur māṃ munayaḥ śatakratuṃ dvitīyagāmī na hi śabda eṣa naḥ ॥49॥ ato 'yam aśvaḥ kapilānukāriṇā pitus tvadīyasya mayāpahāritaḥ alaṃ prayatnena tavātra mā nidhāḥ padaṃ padavyāṃ sagarasya saṃtateḥ ॥50॥
«Верно то, что говоришь ты, царский сын, но берегущие славу свою должны защищать ее от тех, кто на нее посягает, отец же твой вознамерился своим жертвоприношением затмить свет моей всемирной славы. Пурушоттама, Высший Дух, — один Хари так зовется, Махешвара, Великий Владыка, — это Треокий и никто иной, меня же мудрецы знают как Шатакрату, Свершителя ста жертвоприношений, и нет другого, кто носил бы мое имя. Вот почему, следуя деянию Капилы, я отобрал коня у твоего отца. Ты не должен здесь чего-то добиваться. Не вступай на путь сыновей Сагары».
48-50.
Хари — зд. Вишну; далее следуют эпитеты Шивы. Капила — мифический мудрец; воплотившись в его образе, Вишну сжег сыновей Сагары.
Тогда засмеялся бесстрашный хранитель священного коня и снова молвил Разрушителю твердынь: «Берись за оружие, если таково твое решение; но пока ты не победил Рагху, не думай, что ты достиг цели». Так сказал он Щедрому, наложив стрелу на тетиву и отступив назад левой ногою, стал он, возвышаясь во весь рост, обратив лицо ввысь; прекрасен был облик его, словно подражающего великому Шиве.
51-52.
Словно подражающего... Шиве — подразумевается миф о Шиве, пронзившем стрелой оленя, в котором воплотился бог-отец.
Как будто оружием в грудь пораженный тем вызовом Рагху, взъярился бог, разверзающий тучи, и сам возложил бьющую без промаха стрелу на лук, ставший на миг тот радугой, знамением сбирающихся облаков. Глубоко вонзилась в широкую грудь сына Дилипы та стрела, привыкшая к крови страшных асуров, и напилась, любопытствуя, еще не отведанной ранее человеческой крови. И царевич, отвагою равный Кумаре, пустил стрелу, отмеченную его именем, и она вошла в руку Индры — листья, выведенные на щеках Шачи, отпечатались на той руке, а пальцы ее затвердели, натертые стрекалом, которым погоняет бог своего небесного слона. А другой стрелой, оперенной перьями павлина, Рагху сбил знамя грома с колесницы Шакры; еще больше разгневался тот на него, как если бы вырвал он дерзостно прядь волос у самой богини, хранящей счастье небожителей.
53-56.
Лук, ставший... радугой. — Радуга считается луком Индры.
57-58
tayor upāntasthitasiddhasainikaṃ garutmadāśīviśabhīmadarśanaiḥ babhūva yuddhaṃ tumuulaṃ jayaiṣiṇor adhomukhair ūrdhvamukhaiś ca pattribhiḥ ॥57॥ atiprabandhaprahitāstravṛṣṭibhis tam āśrayaṃ duṣprahasya tejasaḥ śaśāka nirvāpayituṃ na vāsavaḥ svataś cyutaṃ vahnim ivādbhir ambudaḥ ॥58॥
И был тогда яростный бой между ними обоими, жаждущими победы, летели стрелы остриями вверх и вниз, подобные страшным крылатым змиям, а царское войско и сиддхи, обступив, наблюдали за ними. Но и непрерывными ливнями стрел не мог угасить Предводитель Васу пылавший в нем неодолимый боевой дух, как не может туча погасить водами извергнутый из себя огонь молнии.
57-58.
Предводитель Васу — Васава, эпитет Индры; Васу — группа богов, числом восемь, олицетворяющих различные явления природы.
59-62
tataḥ prakoṣṭhe haricandanāṅkite pramathyamānārṇavadhīra raghuḥ śaśāṅkārdhamukhena pattriṇā śarāsanajyām alunād viḍaujasaḥ ॥59॥ sa cāpam utsṛjya vivṛddhamatsaraḥ praṇāśanāya prabalasya vidviṣaḥ mahīdhrapakṣavyaparopaṇocitaṃ sphuratprabhāmaṇḍalam astram ādade ॥60॥ raghur bhṛśaṃ vakṣasi tena tāḍitaḥ papāta bhūmau saha sainikāśrubhiḥ nimeṣamātrād avadhūya tad vyathāṃ sahotthitaḥ sainikaharṣanisvanaiḥ ॥61॥ tathāpi śastravyavahāraniṣṭhure bipakṣabhāve ciram asya tasthuṣaḥ tutoṣa vīryātiśayena vṛtrahā padaṃ hi sarvatra guṇair nidhīyate ॥62॥
И вот стрелою с серповидным острием рассек Рагху тетиву на луке в руке Индры, покрытой желтым сандалом, и взревел он страшно, как океан, когда пахтали его боги и демоны. С возросшим гневом, отбросив лук, подъял бог, чтобы сразить насмерть могучего противника, оружие свое, предназначенное для отсечения крыльев гор, бросающее окрест сверкающий отблеск. Пораженный в грудь сокрушительным ударом, пал Рагху наземь, вызвав слезы на глаза воинов; но, оправившись мгновенно, восстал под их же радостные клики. Истинное достоинство проявляется всюду — необыкновенное мужество его, столь долго стоявшего насмерть в жестоком противоборстве оружием, понравилось Победителю Вритры.
59-62.
Вритра — дракон, олицетворение первозданного хаоса, победа над ним — главный подвиг Индры, воспеваемый в Ведах.
63-64
asaṅgam adriṣv api sāravattayā na me tvadanyena visoḍham āyudham avehi māṃ prītam ṛte turaṃgamāt kim icchasīti sphuṭam āha vāsavaḥ ॥63॥ tato niṣaṅgād asamagram uddhṛtaṃ suvarṇapuṅkhadyutirañjitāṅgulim narendrasūnuḥ pratisaṃharann iṣuṃ priyaṃvadaḥ pratyavadat sureśvaram ॥64॥
«Еще никогда и никто до тебя не мог противостать мощи моего оружия. Знай, что я доволен тобою, проси чего хочешь, кроме коня» — так молвил ему открыто Предводитель Васу. Тогда царский сын опустил обратно в колчан наполовину извлеченную стрелу, оперение которой окрасило в золото пальцы на его руке, и так отвечал благосклонному в речах богу:
«Если ты полагаешь, владыка, что конь уже не может быть возвращен, да обретет тогда мой отец, неукоснительно следующий обетам, плод того жертвоприношения в полной мере, как было бы по свершении его согласно предписаниям. И сделай так, о властитель миров, чтобы из уст твоего посланца услышал весть о том, восседая в совете, царь, воплотивший в себе частицу Треокого бога и потому неприступный для простых смертных».
«Да будет так», — молвил Индра, обещая исполнить просьбу Рагху, и вместе с Матали, своим колесничим, удалился тем же путем, каким пришел. И сын Судакшины, не очень довольный, возвратился в дом совета к царю. Властитель же, осведомленный уже посланцем Индры, с ликованием принял его и рукой, онемелой от радости, гладил тело его, покрытое шрамами от оружия бога. Так девяносто девятью великими жертвоприношениями, как девяносто девятью ступенями, проложил себе путь на небо, мечтающий вознестись после смерти, владыка земли. И теперь, отвратившийся душою от всего земного, он передал юному сыну в соответствии с законом свой белый балдахин как знак царского достоинства, а сам с царицею удалился под сень лесных дерев, как то пристало мудрецу, ибо таков был обет царей рода Икшваку в преклонные годы.
Наследовав царство отца, еще ярче воссиял он, как жертвенный огонь, озаренный светом восходящего солнца на исходе дня. Запылал огонь зависти, тлевший до того в сердцах царей-соперников, когда узнали они, что после Дилипы он взошел на трон. А подданные его вместе с детьми возрадовались возвышению царевича, как приветствуют обычно, возведя взоры горе, новое воздвижение стяга Индры.
1-3.
Воздвижение стяга Индры — праздничный обряд, справлявшийся в конце сезона дождей (в сентябре). Роль «стяга Индры» исполняло срубленное культовое дерево.
Над двумя простер свою власть двоесильный — над отцовским троном и над вражьей землею. Богиня Лотоса, незримая, осеняла лотосом главу его, посвященного в сан верховного владыки, чудный ореол создавая над нею. Ему, заслужившему хвалу, воздавала должное хвалебными песнями Сарасвати, когда в назначенное время окружали его придворные певцы. И хотя со времен Ману владели уже землею высокочтимые цари, до него, казалось, не было еще у нее истинного властелина. Справедливостью кары завоевал он сердца подданных, подобный южному ветру, не приносящему ни холода чрезмерного, ни зноя. И превосходство его приглушило в народе скорбь о почившем его отце, как сожаление о цветах манго возмещается его плодами. Люди, сведущие в государственных делах, указывали молодому царю верные и неверные пути управления; но он в выборе не ошибался. Все обновилось, и даже свойства пяти стихий облагородились, казалось, когда он стал властителем земли. Как благая свежесть дает имя месяцу, а солнцу — греющий жар, так истинным царем его сделало счастье подданных. И как ни прекрасны были большие продолговатые очи его, не в них, а в науке заключалось его острейшее зрение, проницавшее цели государственных деяний. Как вторая богиня царской удачи, приходила к нему, обретшему в уверенном властвовании покой, увенчанная лотосами осень. И когда рассеялись, уступая путь, излившие дожди облака, испепеляющая мощь его, как и солнца, восторжествовала, покоряя страны света. Индра убрал с неба свой лук-радугу, Рагху взялся за свой победный лук — поистине, прибегали к оружию оба ради блага народа, каждый в свой черед. И осень с опахалом из белых лотосов и султанами из цветущей касы могла лишь подражать красе его и все же ее не достигнуть. Только на двоих мог тогда взирать с равным наслаждением имеющий очи — на царский лик благосклонный и на ясно сияющий месяц. В лебединых стаях, в звездах, в водах, лилиями покрытых, отражалась его беспорочно светлая слава. И пели славу государя-хранителя, с юных лет его воссиявшую, сельские девы, охраняющие посевы риса, кроясь в сахарных тростниках. И если очищаются воды при восходе блистающей звезды мудреца, что рожден был в кувшине, при восхождении Рагху замутились страхом души его врагов. Могучие и ярые горбатые быки, подрывая играючи речной берег рогами, словно являли тем царской бранной мощи образ, а его слоны, раздраженные опьяняющим запахом цветов семилист- ника, словно соперничая с ним, извергали мускус из семи отверстий на теле. Наступившая осень, когда реки стали доступны для переправы и высохла грязь на дорогах, побудила его к походу еще прежде, чем он осознал всю свою силу. И жертвенный огонь, вскормленный как должно, при обряде освящения оружия и коней, склонившись вправо, предсказал ему победу.
4-25.
Сарасвати — богиня мудрости и красноречия, супруга Брахмы. Мудрец, что рожден был в кувшине — великий мудрец и подвижник Агастья, по происхождению, по-видимому, — олицетворение растения агасти (Agasti grandiflora); отождествлялся со звездой Канопус, восходящей в сезон дождей (в августе).
Укрепив столицу и обезопасив тыл, он выступил при счастливых приметах с войском шести родов на завоевание мира. И почтенные городские женщины, напутствуя, осыпали его жареными зернами риса, как некогда окутали белыми туманами Непреходящего взбаламученные горой Мандарой волны Молочного Океана.
26-27.
Непреходящий — Ачьюта, эпитет Вишну. Мандара — мифическая белая гора, использованная как мутовка богами и асурами при пахтании океана (см. примеч. к I. 11—16).
Равный отвагой Владыке Востока, он выступил сначала на восток, веющими по ветру стягами грозя неприятелям, небо кроя пылью, поднятой колесницами, а землю — тучами тучам подобных слонов, ее обращая в небо, а небо — в землю. Отвага впереди, гром следом, дальше — пыль, а уж потом — колесницы и прочие — так четырьмя полчищами наступало войско. Он же могуществом своим творил воды в пустыне, брод в судоходных реках, просеки в лесных дебрях. И он вел свою великую рать к Восточному океану, как некогда Бхагиратха вел Гангу, ниспадавшую с перевитых волос Шивы. Сломленные, свергнутые, лишившиеся богатства плодов, пали на пути его другие цари, как деревья на пути слона, продирающегося сквозь чащу леса. И, так пройдя все восточные страны, победитель достиг наконец зеленеющих рощами пальм берегов великого океана.
28-34.
Владыка Востока — Индра. Бхагиратха — древний царь Солнечной династии, низведший подвижничеством небесную Гангу на землю по волосам Шивы.
От сокрушающего непокорных сухмы спаслись, уподобившись тростнику, сгибающемуся под напором речного потока. Вангов же, пытавшихся противостоять ему силою своего флота, полководец разбил наголову и воздвиг в память победы триумфальные колонны на островах в устье Ганги. Те же, что склонились к его стопам-лотосам, вновь возвращались к власти, одаряя Рагху своим богатством, как рисовые побеги, вырванные из земли и пересаженные на другую почву.
35-37.
Сухмы — жители страны Сухма (юг Западной Бенгалии). Ванги. — Ванга занимала территорию совр. Восточной Бенгалии (Бангладеш).
38-41
sa tīrtvā kapiṣāṃ sainyair baddhadviradasetubhiḥ utkalādarśitapathaḥ kaliṅgābhimukho yayau ॥38॥ sa pratāpaṃ mahendrasya mūrdhni tīkṣṇaṃ nyaveśayat aṅkuśaṃ dviradasyeva yantā gambhīravedinaḥ ॥39॥ pratijagrāha kāliṅgas tam astrair gajasādhanaḥ pakṣacchedodyataṃ śakraṃ śilāvarṣīva parvataḥ ॥40॥ dviṣāṃ viṣahya kākutsthas tatra nārācadurdinam sanmaṅgalasnāta iva pratipede jayaśriyam ॥41॥ vāyavyāstravinirdhūtāt pakṣāviddhān mahodadheḥ gajānīkāt sa kāliṅgaṃ tārkṣyaḥ sarpam ivādade ॥41*॥
Он перешел с войсками Капишу по мосту из выстроившихся в ряд слонов и по пути, указанному ему в Уткале, двинулся на Калингу. Он обрушил разящую мощь доблести своей на Махендру, как погонщик вонзает стрекало в голову норовистого слона. Царь Калинги, ведущий отряды слонов, встретил его градом стрел — так гора градом камней оборонялась от Индры, когда он отсекал ей крылья. Выдержав град железных дротиков и стрел, Рагху, потомок отважных, тем боевым омовением обрел благосклонность богини победы.
38-41.
Уткала — древнее название Ориссы. Калинга — историческая область южнее реки Маханади. Махендра — горный хребет на территории Калинги (по - видимому, Восточные Гаты).
42-43
tāmbūlīnāṃ dalais tatra racitāpānabhūmayaḥ nalikerāsavaṃ yodhāḥ śātravaṃ ca papur yaśaḥ ॥42॥ gṛhītapratimuktasya sa dharmavijayī nṛpaḥ śriyaṃ mahendranāthasya jahāra na tu medinīm ॥43॥
И ратники его, устроив там себе корчму, праздновали победу, осушая кубки из листьев бетеля, полные пальмового вина, словно выпивая досуха славу врага. А праведный царь-победитель взял богатство, но не страну властителя Махендры, которого, пленив, освободил потом.
Оттуда по морскому берегу, поросшему плодоносными бетелевыми лесами, он двинулся, легко одерживая победы в пути, в ту страну, куда удалился некогда Агастья. Войско его искупалось в реке Кавери, понесшей воды, благоухающие слоновьим мускусом, в океан, и недоверчив стал к ней господин потоков. Потом войска завоевателя, уже прошедшего дальний путь, расположились в долинах гор Малайя, покрытых зарослями перца, над которым вились стаи зеленых голубей. Там из-под копыт коней, давящих плоды кардамона, вздымалась и оседала на висках слонов, источающих мускус, пыльца, благоуханием сходная с ним. А сами грозные слоны, способные порвать свои ножные узы, смирно стояли, привязанные за шею к сандаловым деревьям веревками, плотно обвивающими стволы их по бороздам, проложенным в коре змеями.
44-48.
В ту страну, куда удалился некогда Агастья. — Агастья считался покровителем Южной Индии. Господин потоков — океан или олицетворяющий его бог Варуна. Малайя — Западные Гаты.
49-50
diśi mandāyate tejo dakṣiṇasyāṃ raver api tasyām eva raghoḥ pāṇḍyāḥ pratāpaṃ na viṣehire ॥49॥ tāmraparṇīsametasya muktāsāraṃ mahodadheḥ te nipatya dadus tasmai yaśaḥ svam iva saṃcitam ॥50॥
Даже солнце на Юге умеряет порою свой жар; но пылу Рагху там не могли противостоять цари рода Пандья. Склонившись перед ним, они предложили дары — отборный жемчуг, собранный в той части великого океана, где в него впадает река Тамрапарни, — как воплощение скопленной славы своей.
49.
-50. Пандья — древнее государство на крайнем юге Индии и правившая в нем династия. Тамрапарни — небольшая речка, впадающая в Маннарский залив, отделяющий крайний юг Индии от Цейлона; славилась жемчужными отмелями.
Порадовавшись от души победе на склонах гор Малайя и Дурдура, поросших сандаловыми лесами, — как прекрасные перси, умащенные желтым сандалом, вздымались они над землею, — непобедимый герой перевалил через горы Сахья далеко от океана, как через бедра земли, откинувшие прочь свои покровы. А море, некогда отраженное вдаль стрелами Парашурамы, казалось, опять накатывается на Сахью волнами огромного войска, двигавшегося на завоевание западного побережья. И поднятая его ратью пыль умастила вместо шафрана волосы женщин Кералы, сбросивших в страхе с волос украшения. Для доспехов же его воинов стала даровым умащением пыльца с цветов кстаки, разносимая ветерками, веющими с реки Муралы. И бряцание боевой сбруи коней, скачущих по лесным дорогам, заглушало шум ветра в ветвях арековых деревьев, а на виски слонов, привязанных к стволам смоковниц, слетали с цветов пуннаги пчелы, привлеченные запахом выступающего на них мускуса.
51.
-57. Дурдура — горы в южной части Западных Гат. Сахья — горный район в Западных Гатах. Море, некогда отраженное... стрелами Парашурамы — подразумевается миф о герое Парашураме, которому Варуна, бог моря, обещал в Южной Индии столько земли, сколько покроет полет его стрелы. Мурала — предположительно совр. река Калинади в Керале. Пуннага — растение Rottleria tinctoria или Calophyllum inophyllum.
58-59
avakāśaṃ kilodanvān rāmāyābhyarthito dadau aparāntamahīpāla-vyājena raghave karam ॥58॥ mattebharadanotkīrṇa-vyaktavikramalakṣaṇam trikūṭam eva tatroccair jayastambhaṃ cakāra saḥ ॥59॥
Перед Рамой океан расступился поневоле, давая дорогу его войскам; Рагху он уплатил дань покорностью властителей Западного берега. И триумфальной колонной своей победитель сделал гору Трикута, на которой бивни его яростных слонов написали повесть о его доблести.
60-61
pārasīkāṃs tato jetuṃ pratasthe sthalavartmanā indriyākhyān iva ripūṃs tattvajñānena saṃyamī ॥60॥ yavanīmukhapadmānāṃ sehe madhumadaṃ na saḥ bālātapam ivābjānām akālajaladodayaḥ ॥61॥
Оттуда по дороге, ведущей в глубь страны, он двинулся на завоевание персов, как подвижник углублением в истину устремляется к одолению врагов, именуемых страстями. И приход его заставил поблекнуть разрумяненные вином лица женщин западной страны, как тучи на небе не по времени года кроют тенью розовеющие в лучах утреннего солнца лотосы.
Жестокой была битва его с обитателями Западного берега, сильными своей конницей, тучи пыли окутали сражающихся, и только по звону тетив угадывалось во мгле местоположение противостоящих. И усеяли землю брадатые головы, отсеченные его стрелами с наконечниками-лезвиями, словно медовые соты, покрытые пчелами. Уцелевшие же, сняв шлемы, сдались ему, ибо только покорность могла смягчить гнев великодушного победителя. А воины его отпраздновали окончание ратного труда в окрестных виноградниках, где земля была устлана отборными оленьими шкурами.
Оттуда Рагху повернул в страну Куберы, истребляя на пути северян своими стрелами, как солнце лучами осушает земные воды. И его кони отдохнули после долгой дороги на берегах Ванкшу; повалявшись на земле, они отряхнули приставшие к гривам листья шафрана.
Там деяния Рагху явили его могущество, внеся смятение во дворцы гуннских владык, — из-за них покраснели под потоками слез щеки обитательниц гаремов, чьих мужей он сразил. А Камбоджи не могли противостоять ему в битве и склонились вместе с деревьями анколла, что сги бали, натягивая цепи, привязанные к ним боевые слоны. Груды золота и множество отборных коней посылали властители той страны как дань царю Кошалы, но не добавляли ему тем гордыни.
Потом со своею конницей он взошел на великую гору — отца Гаури, чьи вершины, казалось, вознеслись еще выше, когда поднялись в небо из-под копыт тучи каменной пыли. Там горные львы, равные ему отвагой, обращали к нему бестрепетные взоры из своих пещер, не устрашенные шумом приближающегося войска; там, шелестящие в сухой листве берез и поющие в бамбуковых зарослях, овевали его в пути прохладой ветерки с Ганги, напоенные водяной пылью; там воины его отдыхали в тени элеокарпов на каменных плитах, умащенных мускусом полежавших на них оленей. А ночью полководцу светильником без масла было мерцание трав, отражающееся в блестящих ошейниках привязанных к стволам лиственниц слонов. А по уходе войска со стоянки сорванная цепями кора на деодарах возвещала жителям гор о росте его слонов.
И была там яростная битва между Рагху и горными племенами, в которой железные дротики высекали ударами искры и летели тучами камни из пращей. Своими стрелами прекратив празднества охочих до празднеств утсавасанкетов, мощью длани своей он заставил киннар воспеть его победу. Когда же принесли царю дани, ему явились сокровища богатств Химавата, как горе — сокровища его отваги. И, на той вершине установив нерушимо памятник своей славы, он сошел в долины, выказав пренебрежение горе, которую ранее вырвал из земли сын Пуластьи.
77-80.
Утсавасанкеты — полумифическое племя, обитавшее на севере Кашмира, букв, «празднующие». Киннары — мифические существа, полукони-полулюди, певцы и музыканты в царстве бога Куберы. Сын Пуластьи — Равана, царь ракшасов (см. ниже), некогда вырвал из земли гору Кайласу, хвастая своею силой.
81-84
cakampe tīrṇalauhitye tasmin prāgjyotiṣeśvaraḥ tadgālānatāṃ prāptaiḥ saha kālāgurudruamaiḥ ॥81॥ na prasehe sa ruddhārkam adhārāvarṣadurdinam rathavartma rajo 'py asya kuta eva patākinīm ॥82॥ tam īśaḥ kāmarūpāṇām atyākhaṇḍalavikramam bheje bhinnakaṭair nāgair anyān uparurodha yaiḥ ॥83॥ kāmarūpeśvaras tasya hemapīṭhādhidevatām ratnapuṣpopahāreṇa cchāyām ānarca pādayoḥ ॥84॥
Когда он перешел реку Лаухитья, властитель Страны Восточных Звезд затрепетал, устрашенный, как задрожали и стволы черных алоэ, к которым привяжет своих слонов победитель; уже пыль от его колесниц, затмившая солнце и помрачившая ясный день без дождей, повергла в отчаяние несчастного — каково же ему было узреть воочию стяги наступающего войска? А правитель Камарупы, что другим завоевателям давал всегда отпор своими боевыми слонами, теми же слонами, источающими мускус из висков, уплатил дань покорности тому, кто превзошел в отваге Индру. И, как цветы к золотому подножию бога-хранителя, принес драгоценные камни к тени ног победителя склонившийся царь Камарупы.
81.
-84. Лаухитья — местное название реки Брахмапутры в Камарупе (совр. Ассам). Страна Восточных Звезд — Прагджйотшиа, древнее название Западного Ассама и Восточного Бутана.
Так покорив страны света, вернулся завоеватель в свою столицу, пылью от своих колесниц запорошив венцы царей, лишившихся царственного крова. Там он приступил к свершению обряда Всепобеждающего, в коем все раздается жрецам, — ведь для добродетельных, как для облаков, лишь ради излияния даров существует обретение. По завершении жертвоприношения потомок Взошедшего на Горб, друг своих советников, воздаянием высоких почестей смягчив для покоренных царей горечь поражения, отпустил их в свои города, где их заждались женщины гарема, истомленные долгой разлукой. И когда они прощались, на стопах милостиво принявшего их верховного властелина, отмеченных изображениями знамен, громовых стрел и царских зонтов, они оставили багряные следы от медвяных цветов, осыпавшихся с венков на их заплетенных волосах.
85-88.
Обряд Всепобеждающего — Вишваджит, на котором приносящий жертву должен отдать жрецам все свое имущество. Взошедший на Горб — Какутстха, имя одного из царей Солнечного рода; в битве с демонами он стоял на горбу обратившегося в зебу Индры; далее этот эпитет мы везде переводим: потомок Солнечного рода, или оставляем без перевода.
Песнь V. Сватовство Аджи
1-3
tam adhvare viśvajiti kṣitīśaṃ niḥśeṣaviśrāṇitakośajātam upāttavidyo gurudakṣinārthī kautsaḥ prapede varatantuśiṣyaḥ ॥1॥ sa mṛnmaye vītahiraṇmayatvāt pātre nidhāyārgahyam anarghyaśīlaḥ śrutaprakāśaṃ yaśasā prakāśaḥ pratyujjagāmātithim ātitheyaḥ ॥2॥ tam arcayitvā vidhivad vidhijñas tapodhanaṃ mānadhanāgrayāyī viśāṃpatir viṣṭarabhājam ārāt kṛtāñjaliḥ kṛtyavid ita uvāca ॥3॥
К властителю земли, на жертвоприношении Всепобеждающего истратившему на дары всю сокровищницу свою, явился Каутса, ученик Варатанту; завершив срок обучения, он искал теперь средства заплатить за него своему наставнику. В сиянии своей славы гостеприимный царь вышел встретить гостя, озаренного сиянием священного знания, сложив должные подношения за неимением златого сосуда в глиняный горшок. Сведущий в обычаях, почтив согласно обычаю его, воссевшего на почетное место, исполненный достоинства владыка народов, ведающий должное поведение, так молвил исполненному святого рвения подвижнику, сложив руки в ладони:
4-11
apy agraṇīr mantrakṛtām ṛṣīṇāṃ kuśāgrabuddhe kuśalī gurus te yatas tvayā jñānam aśeṣam āptam lokena caitanyam ivoṣṇaraśmeḥ ॥4॥ kāyena vācā manasāpi śaśvad yat saṃbhṛtaṃ vāsavadhairyalopi āpādyate na vyayam antarāyaiḥ kaccin maharṣes trividhaṃ tapas tat ॥5॥ ādhārabandhapramukhaiḥ prayatnaiḥ saṃvardhitānāṃ sutanirviśeṣam kaccin na vāyvādir upaplavo vaḥ śramacchidaṃ āśramapādapānām ॥6॥ kriyānimitteṣv api vatsalatvād abhagnakāmā munibhiḥ kuśeṣu tadaṅkaśayyācyutanābhinālā kaccin mṛgīṇām anaghā prasūtiḥ ॥7॥ nirvartyate yair niyamābhiṣeko yebhyo nivāpāñjalayaḥ pitḥṇām tāny uñchaṣaṣṭhāṅkitasaikatāni śivāni vas tīrthajalāni kaccit ॥8॥ nīvārapākādi kaḍamgarīyair āmṛśyate jānapadair na kaccit kālopapannātithikalpabhāgaṃ vanyaṃ śarīrasthitisādhanaṃ vaḥ ॥9॥ api prasannena maharṣiṇā tvaṃ samyag vinīyānumato gṛhāya kālo hy ayaṃ saṃkramituṃ dvitīyaṃ sarvopakārakṣamam āśramaṃ te ॥10॥ tavārhato nābhigamena tṛptaṃ mano niyogakriyayotsukaṃ me apy ājñayā śāsitur ātmanā vā prāpto 'si saṃbhāvayituṃ vanān mām ॥11॥
«О ты, чей ум острее священной травы куша! Здравствует ли наставник твой, лучший из слагающих гимны, от кого обрел ты великое знание, как мир обретает жизнь от солнца? Надеюсь, не умалили никакие враждебные силы тройное сокровище подвижничества великомудрого, телом, речью и мыслью неустанно скапливаемое и тревожащее покой Индры. Ни буря, ни другие бедствия не погубили, надеюсь, деревья обители, чья сень дарует отдых, — окапывая их канавками и другие работы исполняя, не ухаживал ли ты за ними, как за родными детьми? И ничто не грозит, надеюсь, маленьким ланям, которых ласковые отшельники лелеют, едва родившихся, на коленях и которым потом разрешают пастись даже на жертвенной траве куша, нужной для обрядов. И мирно струятся там священные воды, в которых свершаются ежедневные обряды омовения и которые берут пригоршнями для возлияний предкам; и шестая доля сбора риса приносится на их песчаных берегах. И дикий рис, и плоды, и другие произведения леса, дающие вам пропитание, и все, что предлагают своевременно пришедшим гостям у вас, — да не потравит это пасущийся в окрестностях деревенский скот! Не дал ли тебе великий мудрец, удовлетворенный полученным тобою воспитанием, разрешения вступить в новую пору жизни? Ведь именно теперь наступило время для тебя войти во вторую ашраму, стать домохозяином, для всех благодетельным. Не довольно для души моей принять с почетом достойного гостя; я жажду исполнить твои веления. По указанию ли наставника или по собственной воле оказал ты мне честь твоим приходом сюда из леса?»
4-11.
Куша — или дарбха, священная трава с длинными и острыми стеблями, употреблявшаяся в индуистском ритуале (Poa cynosiroides). Вторая ашрама — вторая стадия сознательной жизни правоверного индуиста, следующая после первой — брахмачарина (см. примеч. к III. 29—32), ученичества; знаменовалась обрядом омовения и женитьбой, стадия домохозяина (грихастха).
12
ity arghyapātrānumitavyayasya raghor udārām api gāṃ niśamya svārthopapattiṃ prati durbalāśas tam ity avocad varatantuśiṣyaḥ ॥12॥
Выслушав Рагху, ученик Варатанту увидел по глиняному горшку, содержавшему дары гостю, что, хотя и благородна речь царя, но уже раздал он все свое богатство, и разочарованный в своих надеждах обратился к государю с такими словами:
«Знай, о царь, что во всем мы благополучны, и может ли быть иначе? Какие невзгоды могут постигнуть подданных, пребывающих под твоим покровительством? Может ли тьма ослепить очи людей, когда светит солнце? Почитание достойных передается в твоем роду по наследству, а ты, о блаженный царь, в этом превосходишь своих предков. Но огорчает меня, что пришел я к тебе просителем, когда уже поздно. Представ в сиянии лишь телесной своей красоты, раздаривший богатство свое достойным, ты прекрасен, о владыка народов, как стебель дикого риса, напитавшего лесных жителей. Эта бедность твоя, произошедшая от жертвоприношения Всепобеждающего, только делает честь тебе, верховному властителю земли. Убывание луны, выпиваемой постепенно небожителями, более красит ее, чем ее прибывание. А потому я, отрешившийся от всех дел, пока не вознагражу наставника своего, постараюсь достать деньги для уплаты ему у кого-нибудь другого. Да будет благо тебе! Ведь даже чатака не станет просить о воде осеннее облако, пролившее все свои дожди».
etāvad uktvā pratiyātukāmaṃ śiṣyaṃ maharṣer nṛpatir niṣidhya kiṃ vastu vidvan gurave pradeyaṃ tvayā kiyad veti tam anvayuṅkta ॥18॥ tato yathāvadvihitādhvarāya tasmai smayāveśavivarjitāya varṇāśramāṇāṃ gurave sa varṇī vicakṣaṇaḥ prastutam ācacakṣe ॥19॥
Но царь остановил ученика великого мудреца — проговорив все это, тот уже собирался уйти — и так ему сказал: «Что хочешь ты отдать своему наставнику, о ученый муж, и сколько?» На что просвещенный брахмачарин отвечал, объясняя свою цель, лишенному высокомерия покровителю сословий и ашрам, принесшему жертву согласно правилам:
20-22
samāptavidyena mayā maharṣir vijñāpito 'bhūd gurudakṣiṇāyai sa me cirāyāskhalitopacārāṃ tāṃ bhaktim evāgaṇayat purastāt ॥20॥ nirbandhasaṃjātaruṣārthakārśyam acintayitvā guruṇāham uktaḥ vittasya vidyāparisaṃkhyayā me koṭīṣ catasro daśa cāhareti ॥21॥ so 'haṃ saparyāvidhibhājanena matvā bahvantaṃ prabhuśabdaśeṣam abhyutsahe saṃprati noparoddhum alpetaratvāc chrutaniṣkrayasya ॥22॥
«Когда закончился мой срок обучения, я смиренно спросил великого мудреца о полагающейся ему плате. Но он уже заранее решил, что мое долгое неустанное служение и моя преданность — достаточное вознаграждение ему, и потому, разгневанный моей дерзостью, потребовал от меня наставник, пренебрегая скудостью моих средств, четырнадцать кроров монет в соответствии с числом пройденных наук. По этому глиняному горшку я вижу, что не осталось у тебя ничего, кроме царского титула. Когда так, я не смею настаивать на просьбе моей теперь же, ибо цена ученичества моего — немалая».
20-22.
Крор — индийская единица счета, десять миллионов. Четырнадцать — традиционное число отраслей священного знания, составляющих религиозное образование индуиста.
Услышав это от дваждырожденного, лучшего из сведущих в Ведах, молвил ему опять верховный властитель мира, дваждырожденному месяцу подобный красотою, чуждый прочих страстей:
23.
Дважды рожденный — обычный эпитет брахмана (вторым рождением считался обряд посвящения); бог луны Сома считался покровителем брахманского сословия.
«Да не скажут, что проситель, узревший пределы откровения, нуждаясь в деньгах для своего учителя, ушел от Рагху неудовлетворенный к другому даятелю, да не будет ни у кого повода осудить меня! Потому соизволь, о достойный, побыть в моем благом и почитаемом святилище Агни, подобно четвертому из жертвенных огней, и подождать там два или три дня, пока я постараюсь добыть нужное тебе».
24-25.
Четвертый из жертвенных огней. — Важнейшей частью ведийского ритуала было поддержание трех жертвенных огней, сопоставляемых с тремя сферами мироздания (земля, воздушное пространство и небо).
«Да будет так», — молвил, принимая его твердое обещание, немало довольный им брахман; Рагху же, видя землю свою истощенной, вознамерился взять деньги у Куберы, бога богатств.
Его колесница силою заклинаний Васиштхи, окропившего ее святой водой, обрела, подобно облаку, чей союзник — ветер, дар беспрепятственного странствия по морю, поднебесью и горам. И вот храбрый Рагху, решившийся покорить силою владыку горы Кайласа, коего почитал всего лишь как вассального царька, приняв обет, вечером расположился на ней для сна, приготовив тут же должным образом и оружие. Рано поутру хранители царской сокровищницы, исполненные изумления, доложили ему, уже готовому выступить, что золотой дождь пролился внезапно с неба в ее помещение. Так получив эту груду чистого золота от Куберы, на коего он собирался идти войной, — она подобна была отрогу горы Меру, отколотому ударом перуна Индры, — царь всю отдал Каутсе.
У жителей Сакеты поведение обоих вызвало заслуженное одобрение: просителя, поскольку он не захотел взять больше, чем он должен был своему наставнику, и царя, который дал ему больше, чем он просил. По велению государя сокровища погружены были на сотни верблюдов и лошадей. И великий мудрец Каутса перед тем, как отправиться в путь, обратился к царю с такими словами, коснувшись его, склонившегося перед ним, рукою:
31-32.
Сакета — другое название Айодхьи, столицы Солнечной династии, города на реке Сараю (Гхагхра) (в районе совр. Файзабада).
33-34
kim atra citraṃ yadi kāmasūr bhūr vṛtte sthitasyādhipateḥ prajānām acintanīyas tu tava prabhāvo manīṣitaṃ dyaur api yena dugdhā ॥33॥ āśāsyam anyat punaruktabhūtaṃ śreyāṃsi sarvāṇy adhijagmuṣas te putraṃ labhasvātmaguṇānurūpaṃ bhavantam īḍaṃ bhavataḥ piteva ॥34॥
«Что удивительного, когда земля дарует исполнение желаний властителю подданных, следующему истинной стезей? Но непостижимо, поистине, твое могущество, которое исторгает желанное даже у неба. Тебе, достигшему всего благого, всякое иное благословение будет излишним, но да обретешь ты сына, достойного твоих добродетелей, как твой отец обрел в тебе хвалы достойного сына!»
Благословив так царя, вернулся к своему наставнику перворожденный. А царь вскоре же обрел от того благословения сына, как мир обретает свет от солнца. В час, посвященный богу Брахме, родила царица сына-царевича, равного сыну бога Кумаре, и в честь Брахмы отец дал ему имя Аджа, принадлежащее богу.
35-36.
Перворожденный — зд. эпитет брахмана. Час, посвященный богу Брахме — восьмая мухурта (мухурта — тридцатая часть суток). Аджа — букв. Нерожденный; один из эпитетов Брахмы.
37-38
rūpaṃ tad ojasvi tad eva vīryaṃ tadaiva naisargikam unnatatvam na kāraṇāt svād bibhide kumāraḥ pravartito dīpa iva pradīpāt ॥37॥ upāttavidyaṃ vidhivad gurubhyas taṃ yauvanodbhedaviśeṣakāntam śrīr gantukāmāpi guror anujñāṃ dhīreva kanyā pitur ācakāṅkṣa ॥38॥
Тот же облик и та же мощь, тот же от природы величественный стан — ничем от отца не был отличен царевич, как свет от светильника, от которого он происходит. В должный срок учителя преподали ему необходимые знания, и чары юности еще возвеличили его красоту. И Царство полюбило царевича беспредельно, но ожидало только согласия своего властелина, как смиренная дочь ждет согласия отца.
37-38.
Царство. — В подлиннике: Шри (см. примеч. к III. 35—36).
В то время Бходжа, царь кратхов и кайшиков, возымевший страстное желание пригласить царевича Аджу на сваямвару своей сестры Индумати, послал к Рагху верного гонца. Рагху счел такой союз желанным, и полагая, что сыну его уже пришла пора жениться, послал его со свитой в великолепную столицу страны Видарбхи.
39-40.
Бходжа — этноним, название страны и народа (юг совр. Гуджарата) , также правившей там династии. Кратхи и кайшики — племена, обитавшие на той же территории.
В пути царевич останавливался на отдых в разных местах, где в царских шатрах, куда несли ему дары сельские жители, он наслаждался всяческой роскошью, обращающей лес в увеселительный сад. Пройдя часть пути, с уставшим войском и запылившимися знаменами он остановился на берегу Нармады, где деревья нактамала весело качались на ветру, окропляющем их водяными брызгами. И вот появился из той реки дикий слон — вьющиеся над водой пчелы отмечали место его погружения. Виски его были чисты — с них смыло весь мускус, пыль сошла с бивней, испещренных голубыми линиями и затупившихся о камни горы Рикшават, когда он подрывал ее, играя. С шумом рассекая высокие волны хоботом, легко втягивающим и извергающим воду, слон, устремившийся к берегу, рвался, казалось, чтобы освободиться от невидимых цепей. И поднятая им огромная волна водопадом обрушилась на берег, прежде чем он сам достиг его, подобный горе, с кучей водорослей, свисающих с груди. Блистающий ток мускуса, остановленный водою, пока он пребывал в реке, опять заструился из его широких висков, когда появились другие лесные слоны. Почуяв невыносимое зловоние этих истечений, подобное тому, что исходит от млечного сока семилистника, повернули прочь, не слушая погонщиков, громадные слоны царевича; и великое смятение учинил в его стане явившийся из реки зверь; обрывая привязи, бросились прочь и кони, колесницы, в которые они были впряжены, опрокидывались с ломающимися осями, и воины тщетно пытались уберечь своих жен от ушибов.
41-49.
Нактамала — Pongamia glabra. Рикшават — Медвежья, гора на территории Гондваны, упоминаемая в эпосе.
Царевич, зная, что не подобает государю убивать лесного слона, натянул свой лук не в полную силу и ударил стрелою в лоб яростно стремящегося вперед зверя, только чтобы остановить его. И рассказывают, что едва коснулась его стрела, слон обратился в юношу неземной красоты и чудесное сияние явилось вокруг него — на глазах у воинов, с изумлением взиравших на происходящее. Волшебной силой он вызвал ливень цветов с райского древа, которыми осыпал царевича. И он обратился к нему со складной речью, а зубы его блеском добавляли сверкания великолепному жемчужному ожерелью на его груди.
53-58
mataṅgaśāpād avalepamūlād avāptavān asmi mataṅgajatvam avehi gandharvapates tanūjaṃ priyaṃvadaṃ māṃ priyadarśanasya ॥53॥ sa cānunītaḥ praṇatena paścān mayā maharṣir mṛdutām agacchat uṣṇatvam agnyātapasaṃprayogāc chaityaṃ hi yat sā prakṛtir jalasya ॥54॥ ikṣvākuvaṃśaprabhavo yadā te bhetsyaty ajaḥ kumbham ayomukhena saṃyokṣyase svena vapurmahimnā tadety avocat sa taponidhir mām ॥55॥ saṃmocitaḥ sattvavatā tvayāhaṃ śāpāc ciraprārthitadarśanena pratipriyaṃ ced bhavato na kuryāṃ vṛthā hi me syāt svapadopalabdhiḥ ॥56॥ saṃmohanaṃ nāma sakhe mamāstraṃ prayogasaṃhāravibhaktamantram gāndharvam ādhatsva yataḥ prayoktur na cārihiṃsā vijayaś ca haste ॥57॥ gāndharvam astraṃ tad itaḥ pratīccha prayogasaṃhāravibhaktamantram saṃdhyā prātipadeneva na cārihiṃsā vijayaḥ svahaste ॥5.57*॥ alaṃ hriyā māṃ prati yan muhūrtaṃ dayāparo 'bhuḥ praharann api tvam tasmād upacchandayati prayojaṃ mayi tvayā na pratiśedharaukṣyam ॥58॥
«Проклятием мудрого Матанги, которое навлек я на себя собственной дерзостью, — молвил он, — я был некогда обращен в слона. Знай, что я — Приямвада, сын Приядаршаны, повелителя гандхарвов. Склонившись перед великим мудрецом, я мольбами побудил его смягчиться; вода нагревается от огня или жары, но от природы ей свойственна прохлада. И подвижник предсказал мне, что, когда Аджа из рода Икшваку поразит меня в чело своей стрелой с железным острием, тело мое вновь обретет прежнее величие. Долго ждал я этой встречи, и ныне, о храбрый, ты избавил меня наконец от проклятия. Если ничем добрым я не отблагодарю тебя за это, напрасным будет возвращение мое в свой образ. Потому, о друг, прими от меня в дар эту стрелу гандхарва, именуемую „Ошеломляющая”, которую можно пустить в цель и вернуть обратно заклинаниями; тот, кто пустит ее, может победить врага, не убивая. Не нужно угрызений, ведь, поразив меня в одно мгновение, ты проявил несравненное милосердие ко мне. Не обижай меня, умоляющего, отказом».
«Да будет так», — молвил месяцу равный муж, искушенный во владении оружием, и затем, испив с ладони влаги из той реки, от месяца происходящей и очищающей, принял заклинание стрелы от того, кого он освободил от проклятия. Так волею судьбы вступили на стезю дружбы эти двое, встретившиеся по неведомой причине, после чего один удалился во владения Читраратхи, другой же продолжил путь в счастливую добрым царем Видарбху.
Царевич остановился у границы города, и властитель кратхов и кайшиков, исполнившийся великой радости при вести о его прибытии, вышел ему навстречу — так океан вздымается волнами навстречу месяцу. Он ввел его в город, указывая дорогу ко дворцу, и оказал ему царские почести, кланяясь ему так низко, что собравшийся там народ мог принять царя Видарбхи за гостя, Аджу — за хозяина дома.
С поклонами царедворцы проводили сына Рагху в воздвигнутый для него прекрасный павильон, где на возвышении против входа выставлены были полные водой кувшины, и он вошел в него, как входит бог любви в возраст, следующий за детством. Там ночью Сон, подобный робкой возлюбленной, нескоро снизошел к нему, мечтавшему о деве-красе, ради которой сошлись на сваямвару многие цари. Всю ночь, вдавивший серьги в широкие плечи, он проворочался на своем ложе, впитавшем благовония, сошедшие с его тела, а на заре его, прославленного мудростью, пробудили гимнами красноречивые придворные певцы, сыновья певцов, его сверстники:
66-74
rātrir gatā matimatāṃ vara muñca śayyāṃ dhātrā dvidhaiva nanu dhūr jagato vibhaktā tām ekatas tava bibharti gurur vinidras tasyā bhavān aparadhuryapadāvalambī ॥66॥ nidrāvaśena bhavatāpy anapekṣamāṇā paryutsukatvam abalā niśi khaṇḍiteva lakṣmīr vinodayati yena digantalambī so 'pi tvadānanaruciṃ vijahāti candraḥ ॥67॥ nidrāvaśaṃ tvayi gate śaśinā kathaṃcid ātmānam ānanarucā bhavato viyujya lakṣmīr vibhātasamaye 'pi hi darśanena paryutsukā praṇayinī niśi khaṇḍiteva ॥5.67*॥ tad valgunā yugapadunmiṣitena tāvat sadyaḥ paraparatulām adhirohatāṃ dve praspandamānaparuṣetaratāram antaś cakṣus tava pracalitabhramaraṃ ca padmam ॥68॥ vṛntāc chlathaṃ harati puṣpam anokahānāṃ saṃsṛjyate sarasijair aruṇāmśubhinnaiḥ svābhāvikaṃ paraguṇena vibhātavāyuḥ saurabhyam īpsur iva te mukhamārutasya ॥69॥ mandaṃ vivāti himasaṃbhṛtaśītabhāvaḥ saṃsṛjyate sarasijair aruṇāṃśubhinnaiḥ saurabhyam īpsur iva te mukhamārutasya yan no guṇān prati niśāpariṇāmavāyuḥ ॥5.69*॥ tāmrodareṣu paitaṃ tarupallaveṣu nirdhauta hāragulikāviśadaṃ himāmbhaḥ ābhāti labdhaparabhāgatayādharoṣṭhe līlāsmitaṃ sadaśanārcir iva tvadīyam ॥70॥ yāvat pratāpanidhir ākramate na bhānur ahnāya tāvad aruṇena tamo nirastam āyodhanāgrasaratāṃ tvayi vīra yāte kiṃ vā ripūṃs tava guruḥ svayam ucchinatti ॥71॥ śayyāṃ jahaty ubhayapakṣavinītanidrāḥ stamberamā mukharaśṛṅkhalakarṣiṇas te yeṣāṃ vibhānti taruṇāruṇarāgayogād bhinnādrigairikataṭā iva dantakoṣāḥ ॥72॥ dīrgheṣv amī niyamitāḥ paṭamaṇḍapeṣu nidrāṃ vihāya vanajākṣa vanāyudeśyāḥ vaktroṣmaṇā malinayanti purogatāni lehyāni saindhavaśilāśakalāni vāhāḥ ॥73॥ bhavati viralabhaktir mlānapuṣpopahāraḥ svakiraṇpariveṣodhbedaśūnyāḥ pradīpāḥ ayam api ca giraṃ nas tvatprabodhaprayuktām anuvadati śukas te mañjuvāk pañjarasthaḥ ॥74॥
«Ночь прошла, о лучший из мудрых, восстань с ложа! Лишь на двоих разделил Создатель бремя власти над миром; с одной стороны несет его твой отец неусыпно, другой же половины опора — ты. От тебя, отдавшегося во власть Сновидения, ушла за утешением к Месяцу Лакшми, свое томление по тебе подавляя, как ночью ревнивая жена, но и Месяц уже закатывается, расставаясь с красотой твоего лика. Да уподобится взаимно одно другому, да раскроются око твое с изящно движущимся зрачком посередине и лотос, в котором сидит черная медуница. Утренний ветерок, словно соревнуясь с дыханием твоих благоуханных уст, срывает увядшие цветы с деревьев и насыщается ароматом лотосов, раскрывшихся под лучами Аруны. Капли росы, выпавшие на розовых снизу побегах деревьев, светлые, как омытые жемчужины ожерелья, напоминают о веселой твоей улыбке, обнажающей белые зубы, над нижней губой яснее сверкающие. Солнце, хранилище великого жара, еще не всходило, но Аруна уже спешит рассеять тьму; к чему же, о герой, когда идешь ты во главе воинов, отцу твоему утруждать себя самому истреблением врагов? Твои слоны покинули ложе, сгоняя сон с обоих боков, волоча гремящие цепи, — на их бивнях как будто осела красноватая пыль от руды, которую они рыли в горах, но это багряные лучи зари упали на них. Проснулись и упряжные кони из страны Ванаю, привязанные в больших шатрах, обращенных в стойла, и дыхание их туманит плиты каменной соли, что положили им лизать. Рассыпаются в прах увядшие жертвенные цветы, и тускнеют в сиянии утра светильники, и твой сладкогласный попугай подает голос из клетки, передразнивая пробуждающие тебя речи».
66-74.
Аруна — бог зари. Ванаю — область в северо-западной Индии, древний центр коневодства.
Так гимнами, в этом духе сложенными, прогнали его сон сыны певцов, и царевич покинул ложе, как восстает с песчаного берега Ганги слон богов Супратика, пробужденный сладкозвучным ликованием фламинго. И, совершив предписанные шастрами для встречи нового дня обряды, он, прекрасноокий, облачился с помощью искусных прислужников в подобающий наряд и отправился во дворец, в собрание царей, пришедших на сваямвару.
75-76.
Супратика — имя мифического слона.
Песнь VI. Сваямвара
1-2
sa tatra mañceṣu manojñaveṣān siṃhāsanasthān upacāravastu vaimānikānāṃ marutām apaśyad ākṛṣṭalīlān naralokapālān ॥1॥ sa tatra mañceṣu vimānakalpeṣv ākalpasaṃmūrchitarūpaśobhān siṃhāsanasthān nṛpatīn apaśyat yūpān praśastān iva haimavedīn ॥6.1*॥ rater gṛhītānunayena kāmaṃ pratyarpitasvāṅgam iveśvareṇa kākutstham ālokayatāṃ nṛpāṇāṃ mano babhūvendumatīnirāśam ॥2॥
Он увидел там на украшенном возвышении земных царей, восседавших на тронных сиденьях под балдахинами, — казалось, они переняли чары у богов, парящих на небесных колесницах. Но когда они узрели потомка Солнечного рода, подобного самому богу любви, которому Шива вернул бы телесный облик, склонившись на мольбы Рати, — надежда обрести царевну Индумати сразу покинула их.
По искусно сработанной лестнице юноша поднялся на возвышение, которое указал ему царь Видарбхи; так львенок, дитя царя зверей, восходит на вершину горы по разломам в скале. Воссевший на троне из драгоценных камней, покрытом роскошными коврами красивой расцветки, он выглядел подобным самому Богу пещеры, восседающему на павлине. А Богиня счастья сияла ослепительным блеском в том собрании царей, словно молния, отразившаяся бессчетно в стечении облаков. Но среди них, восседавших на превосходнейших тронах и облаченных в изысканнейшие одежды, сын Рагху один блистал в своем величии, несравненный, как дерево париджата среди других райских деревьев. И взоры горожан, покидая других царей, устремлялись на него одного, как пчелы, слетая с цветущих деревьев, стремятся к ярому лесному слону, источающему запах мускуса.
3-7.
Бог пещеры — или Тайный (Гуха), эпитет бога Сканды; павлин — его главный зооморфный атрибут (вахана — «носитель»). Париджата — коралловое дерево, одно из сокровищ, добытых при пахтании океана, вознесенное на небеса Индры.
Когда восславили царей Лунного и Солнечного родов придворные певцы, сведущие в истории их былых деяний, и восхитительные ароматные воскурения сандала поднялись дымками выше стягов победы, и благовест трубных звуков разлетелся во все края, усиленный ревом раковин и сопровождаемый пляской павлинов в садах, окружающих город, юная царевна, которой предстоял выбор жениха, в свадебном наряде села в паланкин и в нем, водруженном на плечи носильщиков, в сопровождении блистательной свиты появилась на просторной дороге, проложенной между украшенными возвышениями.
И все сердца устремились к этому чудесному созданию творца в образе девы — только тела царей остались на тронах, — и сотни глаз приковались к ней одной. И, как краса юных побегов на расцветающих деревьях, первые признаки любви явились в движениях и поведении властителей земли. Один из царей принялся вертеть цветок лотоса, который он держал в руках, так что от крутящихся лепестков отлетали пчелы, а в венчике образовался круговорот пыльцы. Другой игриво поднял, отвернув красивое лицо, и вновь возложил на место гирлянду, зацепившуюся за усеянные драгоценными камнями украшения на его плечах. А тот, потупив взор своих прекрасных очей, потирает подножье своего трона ногою, слегка скрючив на ней пальцы с поблескивающими ногтями. Положив левую руку на подлокотник, отчего чуть приподнялось плечо, некий царь беседует с другом, повернувшись к нему вполоборота, и гирлянда свесилась с его шеи. Иной юноша ногтями — ими бы гладить ему бедра возлюбленной — рвет желтый лист кетаки, вдетый в ухо серьгою — такою любит играть лукавая дева. Какой-то царь подбрасывал игральные кости на ладони, окрашенной в цвет красного лотоса и отмеченной очертаниями стяга, их же освещал блеск драгоценных камней на его перстнях. Иной растопыренными пальцами, промежутки между которыми озарялись сияньем алмазов, поправлял диадему, словно бы она плохо держится на голове его.
Тогда выступила вперед привратница Сунанда, смелая, как мужчина, ведающая деяния и родословные царей. Она подвела царевну поначалу к властителю Магадхи и сказала так:
«Вот царь, правящий в Магадхе, защитник ищущих защиты, духом неизмеримый Парантапа, имени своего достойный, обретший славу добротою к подданным. Средь тысяч царей его одного называет молва истинным властелином земли; ночь выводит на небо сонмы созвездий и светил, но озаряет ее только месяц. Неукоснительно свершает он обряды чередою, всякий раз призывая Тысячеокого бога, так что Шачи, томясь в отсутствие супруга, забывает украшать цветами мандары свои волосы, ниспадающие на ланиты. Если ты хочешь отдать свою руку этому царю, достойному быть избранным, ты, несомненно, порадуешь своей красою взоры дев Пушпапуры, которые будут ждать твоего прибытия у окон своих домов».
21-24.
Парантапа — букв. Испепеляющий врага. Тысячеокий — Сахасранетра, эпитет Индры. Пашпапура — или Паталипутра, столица Магадхи. Мандара — мифическое дерево в царстве Индры на небесах.
Когда она это сказала, стройная дева, чья гирлянда из медвяных цветов, перевитых дурвой, немного сбилась на груди, взглянула на сватающегося и, не произнеся ни слова, отвергла его прямым наклоном головы.
И как волны, поднятые ветром, несут лебедь на озере Манаса от одного лотоса к другому, так дева с жезлом привратницы в руках подвела царевну к другому царю и молвила ей: «Вот владыка Анги, чья юная красота пленила самих небесных дев, чьи слоны обучены ученейшими укротителями, чья власть равна власти Индры, хотя на земле он правит. Женам врагов он возвращает утраченный жемчуг ожерелий льющимися из очей их слезами-жемчужинами, только без связующей нити — ее уже сняли. В нем сходятся Шри и Сарасвати, богини, что так далеко одна от другой обитают; ты же, о счастливая, красотой своей и красноречием достойна войти к ним третьей».
26-29.
Анга — страна к юго-востоку от Магадхи (совр. Западная Бенгалия). Шри и Сарасвати — Богиня счастья и богиня мудрости нередко противопоставляются одна другой как малосовместимые.
30-31
athāṅgarājād avatārya cakṣur yāh janyām avadat kumārī nāsau na kāmyo na ca veda samyag draṣṭuṃ na sā bhinnarucir hi lokaḥ ॥30॥ tataḥ paraṃ duṣprasahaṃ dviṣadbhir nṛpaṃ niyuktā pratihārabhūmau nidarśayām āsa viśeṣadṛśyam induṃ navotthānam ivendumatyai ॥31॥
Отведя взор от царя ангов, дева молвила спутнице: «Ступай дальше». Не то чтобы он не был привлекателен достаточно, не то чтобы она его не оценила, но у людей разные вкусы. Тогда, приставленная к вратам, указала Индумати на другого царя, грозу врагов, прекрасного обликом, как взошедший на небо молодой месяц:
32-35
avantinātho 'yam udagrabāhur viśālavakṣās tanuvṛttamadhyaḥ āropya cakrabhrahmam uṣṇatejās tvaṣṭreva yatnollikhito vibhāti ॥32॥ asya prayāṇeṣu samagraśakter agresarair vājibhir utthitāni kurvanti sāmantaśikhāmaṇīnāṃ prabhāprarohāstamayaṃ rajāṃsi ॥33॥ asau mahākālaniketanasya vasann adūre kila candramauleḥ tamisrapakṣe 'pi saha priyābhir jyotsnāvato nirviśati pradoṣān ॥34॥ anena yūnā saha pārthivena rambhoru kaccin manaso rucis te siprātaraṅgānilakampitāsu vihartum udyānaparaṃparāsu ॥35॥
«Вот властитель Аванти, долгорукий, широкоплечий, стройный и тонкий в поясе, он подобен пылающему светилу, словно сам Тваштар обточил его тщательно на своем станке. Когда он, могущественный, ведет в поход свои войска, пыль от его коней, скачущих впереди, затмевает блеск драгоценных камней на венцах вассальных князей. Бог, чья обитель в Махакале, несущий месяц на челе, пребывает близ его дома; и потому даже в новолуние вечерами радуется он с возлюбленными женами лунному сиянию. Не благо ли будет тебе, о красавица, гулять с этим юным царем по садам, где ветви дерев колеблет веющий от волн реки Сипры ветер?»
32-35.
Аванти — страна к северу от реки Нармады, со столицей в Удджайини. Тваштар — божественный мастер, индийская параллель античному Гефесту или Вулкану; согласно мифу, обточил бога солнца, чтобы умерить его жар (в послеведийской литературе чаще именуется Вишвакарман). Махакала — знаменитый храм Шивы в Удджайини. Сипра — река близ Удджайини, приток Чамбала.
Как ночная лилия не расцветает под лучами палящего солнца, так нежная царевна не могла отдать сердце ему, чья пылкая отвага озаряла друзей, словно лотосы, и иссушала, как сырую тину, врагов. И Сунанда приблизилась с царевной к государю Побережья и опять обратилась к ней, чьи достоинства безупречны, светлой, как белый лотос, с белозубой улыбкой, прелестнейшему созданию творца:
36-37.
Побережье — Анупа, зд. страна хайхаев к северу от верхнего течения реки Нармады.
«Был некогда подвижник по имени Картавирья, тысячу дланей явивший в битвах; на восемнадцати материках воздвиг он жертвенные столбы, и титул царя не делил он ни с кем из властителей. Если только грешная мысль возникала в уме его подданных, тотчас представал он перед ними с карающим луком в руке и предотвращал преступление. Им взят был в плен владыка Ланки, победитель Индры; со связанными руками, беспомощный, задыхающийся всеми своими устами, томился ракшас, пока он не смилостивился и не отпустил пленного. От Картавирьи и ведет свой род этот царь, носящий имя Пратипа, покровитель ученых мудрецов, что защитил богиню счастья от упреков в непостоянстве — ведь зависит оно только от пороков тех, кого она покидает. Говорят, сам бог огня, чьи черны следы, стал союзником его в войнах; и потому в ночи истребления кшатриев в остром лезвии топора Рамы для него столько же угрозы, что в лепестке лотоса. Стань же богиней счастья для этого могучерукого царя в его объятьях, если хочешь любоваться из окон его дворца на красиво струящуюся Реву, словно поясом опоясывающую стены-бедра Махишмати».
38-43.
Картавирья — Арджуна Картавирья, мифический царь хайхаев, тысячерукий великан, победивший и взявший в плен Равану, владыку Ланки. Рама — зд. подразумевается герой Парашурама (см. примеч. к XI. 43-46, 57-61). Рева — Ревущая, другое название реки Нармада, на которой стояла столица хайхаев Махишмати (предположительно несколько ниже совр. Джабалпура в штате Мадхья Прадеш).
Но, хотя и прекрасен был обликом тот властитель земли, ей он не пришелся достаточно по нраву, так же как полный месяц, даже когда расходятся осенью облака, его скрывающие, не чарует покрытое лилиями озерцо. И тогда хранительница терема так молвила царственной деве о Сушене, владыке шурасенов, чья слава прогремела даже в потустороннем мире и кто стал украшением обоих своих родов:
44-45.
Шурасены — жили на востоке территории, занимаемой совр. Раджастханом, и в районе Матхуры. Стал украшением обоих своих родов — т. е. отцовского и материнского.
«Этот царь, жертвователь, принадлежит к роду Нипа; в нем соединились даже те достоинства, что обычно несовместны, как сходятся звери у мирной обители святого. В его чертогах красота его услаждает взор, как хладный месяц в ночи, но следы его палящей отваги зримы во вражеских городах, где кровли покинутых дворцов поросли травою. От сандаловых умащений, которые река, дочь Калинды, смывает с грудей обитательниц его гарема, в ней купающихся, светлеют ее темные воды, и кажется, что, струящиеся у Матхуры, они уже смешались с волнами Ганги. Самого Кришну с его Каустубхой, кажется, посрамил он — бриллиант, на его груди блистающий, отдал ему в страхе перед Таркшией змей Калия, обитающий в Ямуне. Потому удостой этого юного царя чести быть избранным тобою в супруги, и тогда, о красавица, пусть дарует тебе счастье твоя юность на цветочном ложе, покрытом нежными побегами, в садах Вриндаваны, не уступающих небесному саду Читраратхи ничем, и да будешь ты, восседая на окропленных водою и благоухающих ароматом горных цветов каменных плитах, любоваться пляской павлинов в пору дождей в живописных ущельях Говардханы».
46-51.
Дочь Калинды — подразумевается река Ямуна (Джамна), текущая от горы Калинда. Каустубха — магический камень, украшающий грудь Вишну (Кришны), добыт при пахтании океана. Таркшия — одно из имен Гаруды, царя птиц и грозы змей. Калия — водяной змей, обитавший на дне Ямуны (Джамны), был побежден Кришной. Вриндавана — местность на левом берегу Ямуны близ Матхуры, прославленная тем, что в ней, спасаясь от преследований, провел среди пастухов свои юные годы Кришна. Говардхана — гора во Вриндаване.
Но другому суждено ей было стать женою, и она, чей красивый пупок был речному водовороту подобен, миновала того царя, как река, впадающая в океан, минует гору, оказавшуюся на ее пути. После чего служанка обратилась к луноликой деве, когда они приблизились к Хемангаде, властителю Калинги, носителю браслета на предплечье, истребителю вражьих ратей:
«Вот владыка страны, простершейся от Махендры до океана, и горе Махендре он равен величием, и в его походах словно Махендра сама идет впереди в образе рати ярых его слонов. На плечах его, предводителя лучников, чьи прекрасны длани, две борозды, натертые тетивами, — словно две тропы, омытые слезами, смешанными с сурьмою, что пролила богиня удачи его врагов, которых он пленил. Почивающего в своих чертогах, из окон которых виден океан, его пробуждает от сна рокочущий рев морских волн, заглушающий бой литавр во дворце, отмечающий время. Будь же счастлива с ним на морском берегу, где шелестят листвой пальмовые рощи и ветер приятно охлаждает разгоряченное тело, донося с отдаленных островов благоухание гвоздичных деревьев».
Но, хотя и соблазняла она так младшую сестру царя Видарбхи, что и сама влекла сердца своей красой, та от него отвратилась, как Лакшми, богиня счастья, отвращается от неудачника, сколь бы своим поведением он ни тщился привлечь ее. Затем привратница приблизилась к богоподобному владыке города, носящего имя змеи. «О ты, чьи очи, как у чакоры, взгляни!» — обратилась она к сестре Бходжи и молвила:
58-59.
Город, носящий имя змеи — Нагапаттана (букв. Змеиный город), древний город в Тамилнаде. Чакора — птица, род куропатки, по поверьям питающаяся лунными лучами.
«Перед тобою — царь Пандьи, благоухающим красным сандалом умастил он тело, и жемчужные ожерелья ниспадают с плеч его — он подобен царю гор, чьи вершины розовеют в лучах утренней зари и с чьих склонов сбегают чистые ручьи. Сам Агастья, к нему благосклонный, — тот, кто заставил склониться гору Виндхья, кто выпил досуха океан и его изверг из себя, — стал надзирателем за обрядом, омывшим его после жертвоприношения коня. Надменный царь Ланки в былые времена, опасаясь опустошения Джанастханы, заключил мир с этим властителем, получившим в дар от Хары необоримое оружие, и только тогда отправился на завоевание царства Индры. Когда получит руку твою по свадебному обычаю этот царь высокого рода, ты станешь, подобно земле, его супругой вместе с южной страною, опоясанной морем, таящим сокровища, и часто соизволишь предаваться развлечениям в долинах гор Малайя, где землю устилает листва тамалы, где увиты лианами тамбула сандаловые деревья, а стволы бетеля — побегами тамбулы. Темен царь телом, как синий лотос, ты же светла, как позолота, — пусть же оттенит одна красота другую, как темная синева тучи — молнию».
60-65.
Заставил склониться гору Виндхья — один из подвигов Агастьи, воспрепятствовавшего этой горе преградить путь Солнцу и Луне. Джанастхана — лесная местность на берегу реки Годавари, часть леса Дандака, принадлежавшая ракшасам. Хара — одно из имен Шивы. Тамала — дерево Xanthochymus pictorius. Тамбула — зд. род лианы, вьющейся на бетеле.
Но не нашли эти слова отклика в сердце сестры властителя Видарбхи, как лучи владыки созвездий не проникают внутрь дневного лотоса, смыкающего лепестки с заходом солнца. И лик каждого царя, которого миновала она в своем поиске жениха, тотчас покрывался бледностью, как ночью на городской улице меркнет стена дома, едва минет ее пламя факела в руках идущего мимо.
Когда же она приблизилась к сыну Рагху, неуверенность овладела им: выберет ли она его; но трепет, ослабивший узы браслета на правой руке, рассеял сомнение. А царевна подошла к безупречному станом Адже и уже не захотела обращаться ни к кому другому; так пчелиный рой, достигнув дерева манго в цвету, уже не опустится на иное. И Сунанда, знающая, как говорить в долж ном порядке, видя, к кому лежит душа у Индумати, прелестью лунного сияния одаренной, повела речь пространно:
68-70.
Трепет, ослабивший узы браслета на правой руке. — Дрожь в правой руке почиталась приметой, предвещающей счастье в любви.
«Говорят, был некогда царь Какутстха из рода Икшваку, возвышавшийся над всеми царями, отмеченный благими достоинствами. От него унаследовали славное имя Какутстха благородные правители Северной Косалы. Взойдя на великого Индру, принявшего образ быка, он, уподобившийся Носителю Пинаки, стрелами своими в битве согнал краску со щек овдовевших жен асуров. И когда Сокрушитель гор принял свой изначальный прекрасный образ, он занял место рядом с ним на троне, браслетом касаясь того браслета бога, что соскальзывает, когда наносит он удары слону Айравате.
Известно, что в роду его рожден был многославный царь Дилипа, светоч рода своего, что стал, дабы досадить Индре, свершителем девяносто девяти жертвоприношений. Когда он правил землею, даже хмельной девице, свалившейся на полпути к месту игрищ, можно было не опасаться, что хотя бы ветерок потревожит ее одежды, а уж кто бы посмел раздеть ее!
76-79
putro raghus tasya padaṃ praśāsti mahākrator viśvajitaḥ prayoktā caturdigāvarjitasaṃbhṛtāṃ yo mṛtpātraśeṣām akarod vibhūtim ॥76॥ ārūḍham adrīn udadhīn vitīrṇaṃ bhujaṃgamānāṃ vasatiṃ praviṣṭam ūrdhvaṃ gataṃ yasya na cānubandhi yaśaḥ paricchettum iyattayālam ॥77॥ asau kumāras tam ajo 'nujātas triviṣṭapasyeva patiṃ jayantaḥ gurvīṃ dhuraṃ yo bhuvanasya pitrā dhuryeṇa damyaḥ sadṛśaṃ bibharti ॥78॥ kulena kāntyā vayasā navena guṇaiś ca tais tair vinayapradhānaiḥ tvam ātmanas tulyam amuṃ vṛṇīṣva ratnaṃ samāgacchatu kāñcanena ॥79॥
Теперь на престоле его сменил его сын Рагху, совершивший великий обряд Всепобеждающего и обративший богатства, завоеванные в четырех странах света, в запас, уместившийся в глиняном горшке. До вершин гор вознеслась его слава и низошла до дна океана, проникла в Паталу, обитель змей, и облетела небеса, вечна она и неизмерима. Им рожден этот царевич Аджа, как Джаянта был рожден владыкою небес, и вместе с отцом несет он тяжкое бремя царства, как бычок — ярмо, к которому должен быть приучен. Выбери же его, равного тебе рождением, красотой, молодостью и всеми достоинствами, со смиренности начиная, и да сочетается с золотом бриллиант!»
Когда закончила речь Сунанда, царская дочь, преодолев смущение, сияющим взглядом, который словно заменил ей венок, означающий выбор, уже избрала царевича. Сначала робость мешала деве выразить свою любовь, но чувство наконец прорвалось и пронизало тело кудрявой так, что затрепетали волоски на ее теле. Видя ее в таком состоянии, ее подруга-жезлоносица молвила ей с лукавой усмешкой: «Идем же к следующему, госпожа» — та ответила ей негодующим взглядом искоса. И руками своей няньки прекраснобедрая царевна возложила освященную розовым порошком гирлянду на плечи сына Рагху, для них предназначенную, в которой словно воплотилась ее любовь. И когда венок цветов благих знамений лег на его широкую грудь, показалось избранному жениху, что сама невеста, сестра младшая царя Видарбхи, обвила его шею руками.
85-86
śaśinam upagateyaṃ kaumudī meghamuktaṃ jalanidhim anurūpaṃ iti samaguṇayogaprītayas tatra paurāḥ śravaṇakaṭu nṛpāṇām ekavākyaṃ vivavruḥ ॥85॥ pramuditavarapakṣam ekatas tat (?) kṣitipatimaṇḍalam anyato vitānam uṣasi sara iva praphullapadmaṃ kumudavanapratipannanidram āsīt ॥86॥
Как с месяцем лунный свет, когда разойдутся тучи, как дщерь Джахну, соединившаяся с Океаном, предстала она с достойным ее женихом перед горожанами, изъявившими в один голос свое одобрение, — но невыносимо оно было для слуха собравшихся царей. И разделилось собрание: на одной стороне — ликующие сторонники жениха, на другой — круг царей, на чьи лики легла мрачная тень, — словно озеро на заре, когда дневные лотосы на нем расцветают навстречу солнцу, ночные же погружаются в сон.
85-86.
Дщерь Джахну — Ганга, некогда поглощенная и извергнутая святым Джахну, ставшим как бы родителем ее.
Песнь VII. Женитьба Аджи
1-3
athopayantrā sadṛśena yuktāṃ skandena sākṣād iva devasenām svasāram ādāya vidarbhanāthaḥ purapraveśābhimukho babhūva ॥1॥ senāniveśān pṛthivīkṣito 'pi jagmur vibhātagrahamandabhāsaḥ bhojyāṃ prati vyarthamanorathatvād rūpeṣu veṣeṣu ca sābhyasūyāḥ ॥2॥ sāṃnidhyayogāt kila tatra śacyāḥ svayaṃvarakṣobhakṛtām abhāvaḥ kākutstham uddiśya samatsaro 'pi śaśāma tena kṣitipālalokaḥ ॥3॥
Тогда властитель Видарбхи направился в тот город, взяв с собою вместе с достойным женихом сестру, воочию подобную Девасене, сопровождаемой богом Скандой. Цари же, померкшие, как звезды на заре, вернулись к своим станам, обиженные за свою красу и облачения, и каждый был удручен неудачей своего сватовства к сестре Бходжи. И несомненно, только благодаря покровительству богини Шачи никто не нарушил порядка на сваямваре, и потому осталось мирным собрание царей, хотя и снедала их ревность к потомку Какутстхи.
1-3.
Девасена — букв. Войско богов, персонифицировалась как супруга бога войны Сканды.
Между тем жених с невестою достигли главной улицы, устланной свежими приношениями цветов, украшенной арками, блистающими, как радуги, и осененной знаменами, дающими укрытие от зноя. Тогда городские красавицы, оставив прочие свои заботы, поспешили к золотым окнам своих домов, любопытствуя взглянуть на него, и так повели они себя: одна, заторопившись вдруг, чтобы взглянуть наружу, бросила заплетать густые пряди волос, которые поддерживала рукою, и цветы, просыпавшиеся из распустившихся кудрей, усеяли пол, пока она бежала к окну; другая, выдернув ножку из рук служанки, покрывавшей лаком пятку, побежала, не дожидаясь, пока он высохнет, и оставила цепочку красных следов на полу до самого окна; третья только что успела подвести правый глаз сурьмою и, оставив левый ненакрашеным, направилась к окну с карандашом в руке; еще другая дева застыла, устремив взор чрез оконную решетку и придерживая рукой спадающее платье, узел на котором она не успела затянуть, и блеск драгоценных камней играет на ее полуобнаженном стане; а у той, вскочившей поспешно, не закончив завязывать пояс, на каждом заплетающемся шагу посыпались с него бриллианты, он же волочился за ней, зацепившись за пятку. И окна домов, сквозь решетки которых виднелись во множестве любопытные лица юных дев, чьи уста благоухали сладким вином, а глаза метали трепетные взгляды, подобные черным пчелам, казалось, украсились тысячью лотосов. Впиваясь глазами в сына Рагху, девы словно забыли о прочих предметах, другим чувствам доступных, — все они, можно было подумать, сосредоточились в зрении.
«Хорошо сделала сестра Бходжи, что не предоставила царям заочно выбирать ее, но сочла за благо сваямвару. Разве обрела бы она иначе столь достойного ее супруга, как Богиня Лотоса — Нараяну. Если бы не соединил Творец этих двоих, наделенных несравненной красотою, напрасен был бы труд Владыки рожденных, эту красоту создавший. Поистине, то сами божественные Рати и Смара, ведь недаром выбрала царевна равного себе среди тысяч царей — помнит душа о событиях прежних воплощений», — внимая таким речам из уст горожанок, ласкающим слух, прибыл царский сын во дворец тестя, украшенный должным образом по случаю свадебных торжеств.
13.
-16. Нараяна — одно из имен Вишну. Смара — одно из имен Камы, бога любви.
Немедля сошел он тогда со слонихи и, подав руку властителю Камарупы, вошел, ведомый Видарбхийцем, во внутренний двор, как в сердца дворцовых дев. Воссев на роскошно убранном троне, он принял дары для гостя — драгоценные камни, мед с молоком, шелковые одежды от Бходжи — вместе с чарующими взорами красавиц. Одетого в шелка, его провели к невесте смиренные стражи терема, как лучи молодого месяца приводят к берегу океан, сверкающий пеной волн. Там почтенный жрец государя бходжей принес в жертву огню — сам огонь в себе носящий — топленое масло и прочее и, призвав тот огонь в свидетели бракосочетания, соединил торжественно невесту с женихом. И царский сын воссиял еще ярче, когда с невестой они соединили руки, — так еще прекрасней становится манго, когда листва его перевивается лианой ашоки. Трепет, поднимающий волоски на теле, охватил руку жениха, и увлажнились пальцы на руке невесты; в этот миг соединения рук любовь их равно разделилась меж ними. И любовь вселила робость во взгляды обоих, — жаждущие приковаться к дорогому лицу, искоса они метались втайне, чтобы, встретившись ненароком, отпрянуть в испуге. Слева направо обошли они пылающий огонь, ныне связанные неразлучно, и блистательна была красота этой царственной четы, подобной дню и ночи в их шествии вокруг горы Меру. Тяжелобедрая, с очами томной чакоры, свершила робкая невеста, следуя указаниям родового жреца, приношение жареным зерном на священный огонь. И священный дым поднялся от огня, благоухающий возлияниями, листьями мимозы и рисовым зерном, завившись у щек ее, подобный лотосу над ухом ее; а на лице невесты, которое по обычаю обряда она подставила дыму, потекла сурьма у глаз, увяли цветы, украшавшие уши, и щеки покраснели. И царевич с царевною воссели на золотом сиденье, а горожане, царь с родичами и почтенные жены в установленном порядке посыпали их ливнями влажных неочищенных ячменных зерен.
После чего тот несметно богатый государь, светоч рода Бходжей, выдав сестру замуж, повелел своим сановникам почтить приемом каждого из других царей. Цари же, скрывая негодование под личиною ликования, подобные чистым на поверхности озерам, таящим крокодилов на дне, распрощались с владыкой Видарбхи и отбыли, как бы воздав за оказанные почести свадебными дарами. Но уже раньше все они вступили в заговор — с целью похитить при отъезде желанную деву они устроили засаду на пути Аджи.
Между тем правитель кратхов и кайшиков, справивший свадьбу своей младшей сестры, дав за нею в приданое полагающееся богатство, отпустил и сына Рагху; он отправился с ним проводить его, по миновании же трех привалов в пути расстался с Аджей, прославленным в трех мирах, как месяц, сблизившись с солнцем до предела, потом удаляется от него.
34-35
pramanyavaḥ prāg api kosalendre pratyekam āttasvatayā babhūvuḥ ato nṛpāś cakṣamire sametāḥ strīratnalābhaṃ na tadātmajasya ॥34॥ tam udvahantaṃ pathi bhojakanyāṃ rurodha rājanyagaṇaḥ sa dṛptaḥ balipradiṣṭaṃ śriyam ādadānaṃ traivikramaṃ pādam ivendraśatruḥ ॥35॥
А каждый из тех царей уже обозлен был против властителя Кошалы, отобравшего у них дани, и потому не могли потерпеть заговорщики, чтобы сыну его досталось то сокровище среди женщин. И когда он с царевной бходжей приблизился к ним, надменный сонм царственных воителей преградил ему путь, как враг Индры — богу Вишну на третьем его шаге, обретшему богатства от Бали.
34-35.
Враг Индры — Неясно, кто здесь имеется в виду и какова его роль в мифе о Вишну, тремя шагами отобравшем вселенную у царя демонов Бали; комментаторы расходятся во мнениях; некоторые называют Вритру (см. примеч. к III. 59-62).
Царевич поручил охранять ее отцовскому советнику с немалым войском, сам же встретил рать царей, как река Шона бурлящими волнами встречает вторгающиеся в нее воды Ганги. Сошлись в бою пеший воин с пехотинцем, колесница с колесницей, конник с таким же всадником, воин на слоне с боевым слоном, — равный с равным. Гремели боевые барабаны, и шум битвы заглушал голоса лучников, потому не выкликали они имена родов своих, а только посредством стрел с вырезанными на них именами сообщали их друг другу. Пыль, поднятая копытами коней, еще гуще становилась от колесниц, и от хлопающих ушей слонов она вздымалась тучами, застлавшими солнце, словно покрывалом; и она оседала на развеваемых ветром знаменах с изображениями рыб, так что казалось — рыбы те пьют нахлынувшую помутившуюся воду. Только по стуку колес узнавалась колесница, по звону бубенцов — слон, и в облаках пыли только голоса, произносящие имена вождей, позволяли отличить соратников от врагов. Но потоки крови из нанесенных оружием ран на телах воинов, слонов и коней разрежали, словно солнце на заре, ту мглу, застилавшую взор на поле сражения. И столп пыли, коего подножье осело на землю, пропитанное кровью, а вершина отделилась, несомая ветром, уподобился дыму от огня, тлеющего понизу углями. Оправившись от нанесенных ударов, воины, уцелевшие на колесницах, порицая своих возничих, вновь поворотили коней в гущу боя, яростно сокрушая врагов, их ранивших прежде, которых узнавали по уже замеченным стягам. Стрелы искусных лучников, хотя полет их прерывали, рассекая надвое, вражеские стрелы, все же достигали цели своими железными наконечниками, увлекаемыми неудержимой скоростью. Когда острые, как бритва, лезвия пущенных стрел отделяли от плеч головы погонщиков слонов, волосы их запутывались в когтях налетавших коршунов, отчего не сразу они падали на землю. Вот всадник нанес удар врагу, но не пользуется тем, что тот, припавший, уклоняясь, к конской шее, не может разить в ответ, и нового удара не наносит. Слоны, извергая из хоботов воду, тушили огонь, вспыхивавший от искр, высекаемых ударами об их огромные бивни обнаженных мечей отчаянно бьющихся латников. И поле сражения подобно было пиршественному чертогу Смерти, в котором кровь лилась, как вино, отрубленные стрелами головы были плодами, а кубками — свалившиеся с голов воинов шлемы.
36-49.
Шона — река Сон, впадающая в Гангу (выше совр. Патны).
Там жадная шакалица отбирает добычу у стервятников, терзавших с обоих концов отрубленную руку, но, расцарапав себе нёбо шипами наручника, выпускает ее из пасти. Вот воин, которому враг снес голову мечом, возносится тотчас на небесной колеснице в объятьях божественной девы, прильнувшей к нему слева, и видит с высоты собственный обезглавленный труп, танцующий на поле битвы. Другие воины, у которых были убиты колесничие, занимают их место, а когда лишаются коней, продолжают бой пешими на палицах, когда же ломается оружие, бьются голыми руками не на жизнь, а насмерть. И вот двое, поразившие друг друга и одновременно испустившие дух, уже как бессмертные души вступают в спор из-за апсары, низошедшей к ним обоим. И оба войска, вступившие в бой, одерживали победу и терпели поражение попеременно вследствие взаимных промахов, как две волны в океане, вздымаемые ветрами спереди и сзади.
50-54.
В объятьях божественной девы — Апсары, небесные танцовщицы и куртизанки, сопровождали павших на поле битвы героев в царство своего повелителя Индры.
55-58
pareṇa bhagne 'pi bale mahaujā yayāv ajaḥ praty arisainyam eva dhūmo nivarteta samīraṇena yato hi kakṣas tata eva vahniḥ ॥55॥ rathī niṣaṅgī kavacī dhanuṣmān dṛptaḥ sa rājanyakam ekavīraḥ nivārayām āsa mahāvarāhaḥ kalpakṣayoddhūtam ivārṇavāmbhaḥ ॥56॥ sa dakṣiṇaṃ tūṇa-mukhena vāmaṃ vyāpārayan hastam alakṣyatājau ākarṇakṛṣṭā sakṛd asya yoddhur maurvīva bāṇān suṣuve riguphnān ॥57॥ sa roṣadaṣṭādhikalohitoṣṭhair vyaktordhvarekā bhṛkuṭīr vahadbhiḥ tastāra gāṃ bhallanikṛttakaṇṭhair huṃkāragarbhair dviṣatāṃ śirobhiḥ ॥58॥
Войско Аджи было разбито противником, но он, великомощный, сам обрушился на вражескую рать; ветер может развеять дым, но огонь остается там, где есть хворост для него. Одетый в латы, с луком и колчаном, доблестный герой на колеснице в одиночку остановил воинство царей, как Великий Вепрь — воды океана, хлынувшие на землю в конце кальпы. В битве правой, левой ли рукой он успевал доставать из колчана стрелы — казалось, они сами возникают на тетиве, натянутой до уха, насмерть поражающие врагов. И головы врагов, отсеченные его крестообразными стрелами, усеяли землю — издающие воинственные клики, с губами, закушенными в ярости до крови, и нахмуренными бровями.
55-58.
Великий Вепрь — Вараха, одно из воплощений Вишну, поднял клыком землю из вод потопа. Кальпа — эон, период существования вселенной.
59-60
sarvair balāṅgair dviradapradhānaiḥ sarvāyudhaiḥ kaṅkaṭabhedibhiś ca sarvaprayatnene ca bhūmipālās tasmin prajahrur yudhi sarva eva ॥59॥ so 'stravrajaiś channarathaḥ pareṣāṃ dhvajāgramātreṇa babhūva lakṣyaḥ nīhāramagno dinapūrvabhāgaḥ kiṃcitprakāśena vivasvateva ॥60॥
Всеми родами войск во главе с боевыми слонами, оружием всех видов, пробивающим латы, изо всех сил противостали ему в битве властители земли — все до единого. И только верхушка его стяга виднелась за тучею стрел, которыми осыпали его колесницу враги, как солнце, выглядывающее едва из предрассветной мглы.
Царевич же, сын верховного властителя, красотой подобный вооруженному цветами богу, употребил тогда против царей полученное им от Приямвады оружие гандхарвов, повергающее в сон, сам от сна отрешенный. И застыло все войско царей во власти сна — руки их не в силах были натянуть тетиву, сбились набок шлемы.
И тогда царевич приложил раковину к губам, на которых его возлюбленная запечатлела поцелуй; и он затрубил в нее, словно он пил из нее, несравненный герой, свою воплощенную славу. Заслышав знакомый голос трубы, вновь собрались на поле боя его воины и узрели его среди врагов, погруженных в сон, словно отражение месяца в пруду среди лотосов, сомкнувших лепестки. И на знаменах тех царей он начертал окровавленными остриями своих стрел: «Опять лишены вы славы сыном Рагху, но — из милосердия — не жизни!»
66
sa cāpakoṭīnihitaikabāhuḥ śirastaniṣkarṣaṇabhinnamuliḥ lalāṭabaddhaśramavāribindur bhītāṃ priyām etya vaco babhāṣe ॥66॥
Положив руку на конец лука, он снял шлем, растрепав волосы, капли пота выступили от усталости на его челе. Подойдя к перепуганной возлюбленной, он молвил:
«Взгляни, о царевна Видарбхи, я разрешаю тебе здесь лицезреть врагов, у которых теперь и дитя без труда отберет оружие. Так пытались они в бою обрести тебя, но ты — под моею надежной защитой».
И лицо ее сразу прояснилось, когда страх, вызванный врагами, покинул ее, как снова ясным становится зеркало, когда сотрут с него влагу, нанесенную дыханием. Но, как ни обрадовалась царевна, из робости только устами подруг — не сама — поздравила она возлюбленного супруга с победой; так иссушенная земля благодарит облака за свежие капли дождя криками павлинов. Пыль, поднятая в бою колесницами и конями, запорошила ее кудри, и он, безупречный, ввел ее в дом свой как воплощенное божество своей победы.
71
prathamaparigatārthas taṃ raghuḥ saṃnivṛttaṃ vijayinam abhinandya ślāghyajāyāsametam tadupahitakuṭumbaḥ śāntimārgotusko 'bhūn na hi sati kuladhurye sūryavaṃśyā gṛhāya ॥71॥
Уже знавший обо всем, что произошло с ним в пути, Рагху приветствовал возвратившегося с достойной супругой и с победою сына. Возложив на него семейные заботы, он пожелал уйти от мира; ибо ничто не держит в доме потомков Солнечного рода, когда они знают, что есть кому принять бремя правления им.
Песнь VIII Жалоба Аджи
1-3
atha tasya vivāhakautukaṃ lalitaṃ bibhrata eva pārthivaḥ vasudhām api hastagāminīm akarod indumatīm ivāparām ॥1॥ duritair api kartum ātmasāt prayatante nṛpasūnavo hi yat tad upasthitam agrahīd ajaḥ pitur ājñeti na bhogatṛṣṇayā ॥2॥ anubhūya vasiṣṭhasaṃbhṛtaiḥ salilais tena sahābhiṣecanam viśadocchavasitena medinī kathayām āsa kṛtārthatām iva ॥3॥
Еще не снял он с запястья свадебный браслет, когда царь отдал в его руки власть над землей, словно бы то была другая Индумати. И Аджа принял доставшееся ему царство. Ради обладания им даже к злодеяниям прибегают царские сыновья; он же сделал это не из жажды власти, но только во исполнение воли отца. И земля вместе с ним приняла омовение священными водами, излитыми Васиштхой на торжестве помазания его, и словно изъявила свое согласие белым паром, восходящим от нее.
4-6
sa babhūva durāsadaḥ parair guruṇātharvavidā kṛtakriyaḥ pavanāgnisamāgamo hy ayaṃ sahitaṃ brahma yad astratejasā ॥4॥ raghum eva nivṛttayauvanaṃ tam amanyanta naveśvaraṃ prajāḥ sa hi tasya na kevalāṃ śriyaṃ pratipede sakalān guṇān api ॥5॥ adhikaṃ śuśubhe śubhaṃyunā dvitayena dvayam eva saṃgatam padam ṛddham ajena paitṛkaṃ vinayenāsya navaṃ ca yauvanam ॥6॥
После того как совершен был обряд наставником его, сведущим в заклинаниях Веды, он стал неодолим для врагов — поистине, союзу огня и ветра подобно укрепление силы оружия священным словом. Подданные же взирали на своего государя, словно то был сам Рагху, вновь обретший юность, ибо не только царство, но и все достоинства унаследовал он от отца. И еще лишь одно сочетание было столь же прекрасным, как соединение наследника с процветающим царством отца, — сочетание его молодости с его добродетелью.
7-9
sadayaṃ bubhuje mahābhujaḥ sahasodvegam iyaṃ vrajed iti aciropanatāṃ sa medinīṃ navapāṇigrahaṇāṃ vadhūm iva ॥7॥ aham eva mato mahīpater iti sarvaḥ prakṛtiṣv acintayat udadher iva nimagāśateṣv abhavan nāsya vimānanā kvacit ॥8॥ na kharo na ca bhūyasā mṛduḥ pavamānaḥ pṛthivīruhān iva sa puraskṛtamadhyamakramo namayām āsa nṛpān anuddharan ॥9॥ atha vīkṣya guṇaiḥ pratiṣṭhitaṃ prakṛtiṣv ātmajam ābhigamikaiḥ padavīṃ pariṇāmadeśinīṃ raghur ādatta vanāntagāminīm ॥8.9*॥
Могучий царь, он землю, отданную только что во власть ему, берег милосердно, как юную невесту, дабы насилием в страх ее не повергнуть. Каждый из подданных думал, что только к нему столь благосклонен владыка земли; никого не презрел он, как океан не отвергает ни одну из сотен рек, стремящихся к нему. Не был он ни слишком суров, ни слишком мягок, избирая в политике средний путь; и вассальных царей он подчинял, не лишая их трона, подобно ветру, гнущему деревья, но не выкорчевывающему их из земли.
Тогда Рагху, видя, что сын его утвердился на царстве и подданные его почитают, отрешился, познавший сущность души, от стремлений даже к небесным радостям, тоже преходящим по природе. Ибо это было в обычае у потомков Дилипы — отрекаться в старости от власти в пользу достойных сыновей и уходить от мира, обуздав чувства, отшельниками в берестяных одеждах. Но когда он собрался уходить в лесную обитель, сын, увенчанный царской короной, упал ему в ноги, умоляя отца не покидать его. Лицо его было залито слезами, и Рагху из любви к сыну склонился к его просьбе, но не принял обратно царской власти; так сброшенную кожу уже не станет носить змея. Рассказывают, что, вступив в последнюю пору жизни, он, отрешившийся от страстей, поселился близ города, почитаемый богиней царского счастья, как снохою, всецело преданной его сыну. И этот славный царский дом, в котором прежний государь удалился на покой и новый взошел на его место, подобен был небу в час восхода солнца, когда месяц еще не закатился. Рагху и сын его предстали тогда перед народом, отмеченные знаками один — отшельнической жизни, другой — царского достоинства, как низошедшие на землю два воплощения Закона, утверждающего и спасение души, и возвышение в могуществе. Аджа, ради обретения того, что еще не было завоевано, держал совет со своими сановниками, опытными в государственных делах, Рагху, стремящийся к избавлению, вел беседу с йогинами, что рекут лишь истину. Молодой царь воссел на троне вершить суд и решать дела своих подданных, престарелый владыка в уединении на освященном травою куша сиденье предался сосредоточению отрешенного духа. Один владычеством своим приводил к покорности соседних царей, другой глубоким размышлением подчинял пять жизненных сил, обитающих в теле. Новый царь, как в пепел, обратил плоды коварных замыслов врагов, а тот — на огне знания решился сжечь свои деяния. К шести средствам государственной политики, с мира начиная, прибегал Аджа, тщательно проверяя их плоды, а Рагху, для кого глина и золото были одно, преодолел власть трех качеств, заключенных в природе. Ни новый владыка, в действиях неуклонный, не отступался от своих предприятий до их завершения, ни старый, стойкий в помышлениях, не переставал углубляться в постижение истины до обретения видения Высшего Духа. И оба они были бдительны, один — разрушающий происки врагов, другой — подавляющий жесточайше свои страсти, оба преданы были, один — мирскому процветанию, другой — конечному спасению души, и оба обрели совершенный успех в своих стремлениях.
10-23.
Отшельниками в берестяных одеждах — Отшельники носили одежду из обработанной особым образом древесной коры. Пять жизненных сил — Традиционно подразумеваются: дыхание, зрение, слух, речь, мысль. Шесть средств государственной политики — рекомендуемые в традиционных трактатах: мир, война, поход, отсиживание в крепости, сеяние раздора (в стане врагов), поиск могущественного союзника (т. е. подразумевается прежде всего военная политика). Три качества, заключенные в природе — так называемые гуны; три реальности, определяющие природу материальных объектов: саттва, качество света и радости, раджас — страсть, страдание, активное начало, тамас — качество тьмы и инерции.
24-26
atha kāścid ajavyapekṣayā gamayitvā samdarśanaḥ samāḥ tamasaḥ param āpad avyayaṃ puruṣaṃ yogasamādhinā raghuḥ ॥24॥ śutadehavisarjanaḥ pituś ciram aśrūṇi vimucya rāghavaḥ vidadhe vidhim asya naiṣṭhikaṃ yatibhiḥ sārdham anagnim agnicit ॥25॥ akarot sa tadaurdhvadaihikaṃ pitṛbhaktyā pitṛkāryakalpavit na hi tena pathā tanutyajas tanayāvarjitapiṇḍakāṅkṣiṇaḥ ॥26॥
Проведя так сколько-то лет в согласии с желаниями Аджи, Рагху, ко всем беспристрастный, обрел наконец через сосредоточение духа единение с нетленным Высшим Духом за пределами тьмы. О кончине отца услышав, долго лил слезы сын Рагху и свершил, возжегший священный огонь, вместе с другими отшельниками погребальный обряд, но без предания тела огню. Сведущий в обрядах почитания предков, он устроил должное погребение из сыновней преданности — для тех же, кто покинул мир таким путем, и не нужны те приношения.
Тогда утешили царя ведающие истину, указав, что не скорби достоин достигший высшего блаженства, — и он, напрягший лук свой, утвердил безраздельную свою власть над миром. Земля и супруга его Индумати равно почтили владыку своего — одна премного ему даровала сокровищ, другая — сына-героя, кого мудрые знали под именем, в коем «Десять» предшествует «Колеснице», блеском равного светилу десяти сотен лучей, того, чья слава разнеслась по десяти сторонам света, отца победителя Десятиглавого. Царь же, чтением Вед, жертвой и потомством долг отдавший провидцам, богам и вкушающим поминальные приношения, воссиял, как пламенеющее солнце, избавившееся от заключающего его в круг ореола. И телесная мощь его дана была ему для избавления страждущих от угрозы, как к почитанию ученых склоняли его глубокие познания, — и богатства, и добродетели государя одинаково служили благу других.
27-31.
«Десять» предшествует «Колеснице» — Дашаратха, имя сына Аджи, означает букв. «Десять колесниц». Десятиглавый — имя-эпитет царя демонов Раваны. Вкушающие поминальные приношения — предки, тени усопших.
Радеющий о подданных и доброго сына породивший, однажды развлекался царь с царицею в городском саду, как супруг Шачи, владыка небожителей, в небесной роще Нандана. В это время мудрец Нарада странствовал по небу путем, которым возвращается солнце с севера; он летел воспеть под звуки своей лютни Великого Владыку, пребывавшего тогда в храме Гокарны на берегу Южного океана. И рассказывают, что бурный порыв ветра сорвал гирлянду с головки его лютни, ее украшение, словно возжелал тот ветер упиться ароматом неземных цветов; и увидели — слезу, черную от сурьмы, пролила оскорбленная насилием ветра лютня мудреца, окутанная роем пчел, устремляющихся за цветами. А небесная гирлянда, медвяным благоуханием не по времени года обычные цветы превосходящая, меж персей возлюбленной жены царя опустилась и там осталась. И ее, случайную их подругу, на своей груди узрела супруга героя, потрясенная, и сомкнула вежды, подобная померкнувшей в час затмения луне.
32-37.
Нандана — сад в царстве Индры, где растет париджата (см. примеч. к VI. 3-7). Великий Владыка — Шива, Гокарна — одно из святых мест его почитания (совр. Гокарн на Малабарском берегу).
38-43
vapuṣā karaṇojjhitena sā nipatantī patim apy apātayat nanu tailaniṣekabindunā saha dīpārcir upaiti medinīm ॥38॥ samam eva narādhipena sā gurusaṃmohaviluptacetanā gurusaṃmohaviluptacetanā navadīpārcir iva kṣites talam ॥38*॥ ubhayor api pārśvavartināṃ tumu lenārtaraveṇa vejitāḥ vihagāḥ kamalākarālayāḥ samaduḥkhā iva tatra cukruśuḥ ॥39॥ nṛpater vyajanādibhis tamo nunude sā tu tathaiva saṃsthitā pratikāravidhānam āyuṣaḥ sati śeṣe hi phalāya kalpate ॥40॥ pratiyojayitavyavallakī-samavasthām atha sattvaviplavāt sa nināya nitāntavatsalaḥ parigṛhyocitam aṅkam aṅganām ॥41॥ sa nināya nitāntavatsalaḥ parivṛttaprathamacchaviṃ kṣaṇāt saliloddhṛtapadminīnibhāṃ dayitām aṅkam udaśulocanaḥ ॥41*॥ sa nināya nitāntavatsalaḥ karaṇāpāyavibhinnavarṇayā samalakṣyata bibhrad āvilāṃ mṛgalekhām uṣasīva candramāḥ ॥42॥ vilalāpa sa bāṣpagadgadaṃ sahajām apy apahāya dhīratām abhitaptam ayo 'pi mārdavaṃ bhajate kaiva kathā śarīriṣu ॥43॥
Она упала, бездыханная, и тем повергла во прах и супруга своего — когда стекает на землю масло светильника, не низвергается ли вместе с каплями его и пламя? В смятении закричали приближенные обоих, вспугивая птиц на лотосовом пруду, и те тоже подняли крик, словно вторя их сетованиям. Царя привели вскоре в чувство, обмахивая веерами и к другим средствам прибегая, она же оставалась недвижной; ибо лишь тогда помогают лекарства, когда жизнь еще теплится в теле. Ее, бесчувственную, словно лютню с расстроенными струнами, он поднял, любящий беззаветно, и прижал ее к сердцу, как это много раз было раньше. Но теперь с нею в объятьях, безжизненной и поблекшей, подобен стал супруг месяцу на заре, отмеченному бледным знаком оленя. Природная стойкость изменила ему, и голосом, прерывающимся от слез, он стал изливать свою горесть; ведь даже железо смягчается под воздействием огня, что же говорить о душе в бренном теле!
44-69
kusumāny api gātrasaṃgamāt prabhavanty āyur apohituṃ yadi na bhaviṣyati hanta sādhanaṃ kim ivānayat prahariṣyato vidheḥ ॥44॥ atha vā mṛdu vastu hiṃsituṃ mṛdunaivārabhate prajāntakaḥ himasekavipattir atra me nalinī pūrvanidarśanaṃ matā ॥45॥ srag iyaṃ yadi jīvitāpahā hṛdaye kiṃ nihitā na hanti mām viṣam apy amṛtaṃ kvacid bhaved amṛtaṃ vā viṣam īśvarecchayā ॥46॥ atha vā mama bhāgyaviplavād aśaniḥ kalpita eṣa vedhasā yad anena tarur na pātitas kṣapitā tadviṭapāśritalatā ॥47॥ kṛtavaty asi nāvadhīraṇām aparādhhe 'pi yadā ciraṃ mayi katham ekapade nirāgasaṃ janam ābhāṣyam imaṃ na manyase ॥48॥ dhruvam asmi śaṭhaḥ śucismite vidhitaḥ kaitavavatsalas tava paralokam asaṃnivṛttaye yad anāpṛcchya gatāsi mām itaḥ ॥49॥ dayitāṃ yadi tāvad anvagād vinivṛttaṃ kim idaṃ tayā vinā sahatāṃ hatajīvitaṃ mama prabalām ātmakṛtena vedanām ॥50॥ surataśramasaṃbhṛto mukhe dhriyate svedalavodgamo 'pi te atha cāstamitā 'sy aho bata dhig imāṃ dehabhṛtām asāratām ॥51॥ surataśramavāribindavo na hi tāvad viramanti te mukhe katham astamitā 'sy aho bata dhig imām dehavatām asāratām ॥51*॥ manasāpi na vipriyaṃ mayā kṛtapūrvaṃ tava kiṃ jahāsi mām nanu śabdapatiḥ kṣiter ahaṃ tvayi me bhāvanibandhanā ratiḥ ॥52॥ kusumotkacitān valīmataś calayan bhṛṅgarucas tavālakān karabhoru karoti mārutas tvadupāvartanśaṅki me manaḥ ॥53॥ tad apohitum arhasi priye pratibodhena viṣādam āṣu me jvalitena guhāgataṃ tamas tuhinādrer iva natam oṣadhiḥ ॥54॥ idam ucchvasitālakaṃ mukhaṃ viśrāntakathaṃ dunoti mām niśi suptam ivaikapaṅkajaṃ viratābhyantaraṣaṭpadasvanam ॥55॥ śaśinaṃ punar eti śārvarī dayitā dvandvacaraṃ patatriṇam iti tau virhāntarakṣamau katham atyantagatā na māṃ daheḥ ॥56॥ navapallavasaṃstare 'pi te mṛdu dūyeta yad aṅgam arpitam tad idaṃ viṣahiṣyate kathaṃ vada vāmoru citādhirohaṇam ॥57॥ iyam apratibodhaśāyinīṃ raśanā tvāṃ prathamā rahaḥsakhī gativibhramasāda nīravā na śucā nānumṛteva lakṣyte ॥58॥ kalam anyabhṛtāsu bhāṣitaṃ kalahaṃsīṣu gataṃ madālasaṃ pṛṭatīṣu vilolam īkṣitaṃ pavanādhūtalatāsu vibhramaḥ ॥59॥ tridivotsukayāpy avekṣya māṃ nihitāḥ satyam amī guṇās tvayā virahe tava me guruvyathaṃ hṛdayaṃ na tv avalambituṃ kṣamāḥ ॥60॥ mithunaṃ parikalpitaṃ tvayā sahakāraḥ phalinī ca nanv imau avidhāya vivāhasatkriyām anayor gamyata ivy asāṃpratam ॥61॥ kusumaṃ kṛtadohadas tvayā yad aśoko 'yam udīrayiṣyati alakābharaṇaṃ kathaṃ nu tat tava neṣyāmi nivāpalālyatām ॥62॥ smarateva saśabdanūpuraṃ caraṇānugraham anyadurlabham amunā kusumāśruvarṣiṇā tvam aśokena sugātri śocyase ॥63॥ tava niḥśvasitānukāribhir bakulair ardhacitāṃ samaṃ mayā asamāpya vilāsamekhalāṃ kim idaṃ kiṃnarakaṇṭhi supyate ॥64॥ samaduḥkhasukhaḥ sakhījanaḥ pratipaccandranibho 'yam ātmajaḥ aham ekarasas tathāpi te vyavasāyaḥ pratipattiniṣṭhuraḥ ॥65॥ dhṛtir astamitā ratiś cyutā virataṃ geyam ṛtur nirutsavaḥ gatam ābharaṇaprayojanaṃ pariśūnyaṃ śayanīyam adya me ॥66॥ gṛhiṇī sacivaḥ sakhī mithaḥ priyaśiṣyā lalite kalāvidhau karuṇāvimukhena mṛtyunā haratā tvāṃ vada kiṃ na me hṛtam ॥67॥ madirākṣi madānanārpitaṃ madhu pītvā rasavat kathaṃ nu me anupāsyasi bāṣpadūṣitaṃ paralokopanataṃ jalāñjalim ॥68॥ vibhave 'pi sati tvayā vinā sukham etāvad ajasya gaṇyatām ahṛtasya vilobhanāntarair mama sarve viṣayās tadāśrayāḥ ॥69॥
«Если даже цветы прикосновением к телу могут лишить его жизни — увы! — что не послужит оружием Рока, когда он захочет нанести удар? Или бог смерти предназначает для погибели нежного тоже нежное орудие? Если цветочная гирлянда может отнять жизнь, почему она не убила меня, когда была на моей груди? Поистине, по воле бога яд может стать нектаром, а нектар — ядом! Или злая моя судьба побудила творца обратить цветы в молнию? Дерево она не поразила, но сожгла прильнувшую к нему лиану. Даже к провинившемуся перед тобою ты никогда не выказывала ко мне пренебрежения — почему же теперь не удостаиваешь ни словом безвинного? О дева с ясной улыбкой, конечно, ты меня сочла неверным супругом, притворщиком в любви, если ушла от меня в иной мир, не простившись, чтобы уже не возвращаться! Проклята жизнь моя — устремившись вслед за возлюбленной, зачем вернулась она потом без нее? Пусть же терпит теперь заслуженную муку!.. Еще влажно лицо твое, хранящее память о любовном наслаждении, а сама ты мертва — о горе бренному телу человеческому. Даже в мыслях доныне не причинял я огорчения тебе, почему же ты покинула меня? Поистине, звание властителя земли для меня только пустой звук, душа моя прикована любовью к тебе одной. Ветерок шевелит твои темные кудри, украшенные цветами, словно черные пчелы вьются, о прекраснобедрая, и надежда на возвращение твое рождается в моей душе. Воскресни же, о любимая, и рассей мою печаль, как в ночи свет, исходящий от трав, рассеивает мрак в пещерах Снежных гор! Сколь тяжко мне, о милая, взирать на лик твой с разметавшимися кудрями, на умолкнувшие навеки уста — словно то лотос, сомкнувший на ночь лепестки, в котором уже не слышно гудения пчел. Ночь возвращается к своему месяцу, чета чакра- вак, расставшись, воссоединяется вновь — так-то можно обоим претерпеть время разлуки, но ты, ушедшая навсегда, можешь ли пощадить меня?.. Нежное тело твое, о прекраснобедрая, даже на ложе из цветов претерпевало уколы — как же вынесет это тело возложение на погребальный костер? И спутник твой в уединении, любви посвященном, — твой пояс не звенит уже, вторя твоим шагам, вслед за тобою, уснувшей непробудным сном, и он умолк и омертвел от горя. От кукушек — сладкозвучный голос, плавная поступь — от фламинго, прелесть нежных взоров — от ланей, трепетность движений — от лиан, колеблемых ветром, все это было в тебе для меня одного, но ничто уже не утешит сердце мое в разлуке с тобою... Этому дереву манго и лиане приянгу ты предназначила когда-то сочетаться браком — не должна ты уходить, пока мы не отпраздновали их свадьбу. Цветы, которые скоро появятся на ашоке, твоим касанием осчастливленной, — будь ты жива, они украсили бы волосы твои, — как я смогу принести их для похоронного обряда?! Теперь эта ашока оплачет тебя, о красавица, проливая слезы-цветы и вспоминая о благом прикосновении твоей ножки со звенящими браслетами, ее от других деревьев отличившем. О ты, чей голос певуч, как у киннари, почему уснула ты, когда мы с тобой еще не сплели для тебя поясок-гирлянду с цветами бакулы, благоухание которых дыханию твоему подобно? Твои подруги делили с тобою радости твои и горести, сын твой еще так юн, как месяц первого дня новолуния, я люблю тебя неизменно, — а ты от всей этой любви отказалась! Вся стойкость исчезла, нет больше радостей, время года лишилось своих красот, не нужны украшения, и ложе мое опустело сегодня. Ты — хозяйка дома моего, советница, подруга, возлюбленная, любимая ученица в изящных искусствах, тебя отняв, что оставила мне безжалостная смерть? О ты, чьи взоры опьяняют, после того как из уст моих пила ты, бывало, хмельное вино, как будешь пить в ином мире жертвенные возлияния водою, смешанной с моими слезами?.. И сколько бы ни было богатства, без тебя оно не принесет счастья Адже; не манили меня иные соблазны, вся радость моя была в тебе одной!»
44-69.
Снежные горы — Гималаи. От кукушек — сладкозвучный голос — В индийской поэзии роль кукушки-кокилы соответствует роли соловья в европейской. Дереву манго и лиане приянгу — Представления о браке деревьев и лиан восходят к архаическим культам плодородия. Цветы... на ашоке, твоим касаньем осчастливленной — см. в предисловии, с. 54. Бакула — дерево с душистыми бледно-зелеными цветами (Mimusops elengi).
70
vilapann iti kosalādhipaḥ karuṇārthagrathitaṃ priyāṃ prati akarot pṛthivīruhān api srutaśākhārasabhāṣpadurdinān ॥70॥
Так сетуя о любимой, повелитель Косалы своими горестными речами даже деревья заставил проливать обильные слезы, каплями падающие с ветвей.
71-72
atha tasya kathaṃcid aṅkataḥ svajanas tām apanīya sundarīṃ visasarja kṛtāntyamaṇḍanām analāy'; āgurucandanadihase ॥71॥ pramadām anu saṃsthitaḥ śucā nṛpatiḥ sann iti vācyadarśanāt na cakāra śarīram agnisāt saha devyā na tu jīvitāśayā ॥72॥
С трудом его близкие исторгли красавицу-жену из его объятий и возложили ее на погребальный костер, на котором те небесные цветы стали ее последним украшением. Он же не последовал за нею в огонь не потому, что ему жаль было расстаться с жизнью, но во избежание дурных толков — негоже царю умирать от горя!
Когда миновало десять дней поминок по прекрасной царице, наделенной всеми достоинствами, — их справили с великой пышностью, — царь, искушенный в обрядах, закончил поминальную службу в том самом саду за городом. И он вернулся в свою столицу без нее, подобный месяцу на исходе ночи, и словно избыток горести своей увидел в слезах, покрывавших лица горожанок. В то время наставник его, соблюдая обет перед жертвоприношением, оставался в своей обители, но, постигнув внутренним сосредоточением состояние царя, оцепеневшего от горя, через ученика своего передал ему наставление:
«Хотя знает мудрец о причине твоего горя, сам он не пришел помочь тебе обрести утраченное равновесие духа. Но держу я в памяти вкратце речь его, о добродетельный, выслушай же и сохрани ее в сердце, как сокровище, о прославленный своим могуществом!
78
puruṣasya padeṣv ajanmanaḥ samatītaṃ ca bhavac ca bhāvi ca sa hi niṣpratighena cakṣuṣā tritayaṃ jñānamayena paśyati ॥78॥
Поистине, незамутненным оком знания провидит троицу мудрец — прошлое, настоящее и будущее — в трех шагах Нерожденного бога.
Рассказывают, что в былые времена Хари, встревоженный суровым подвижничеством Тринабинду, послал к нему небесную деву Харини, чтобы прервать сосредоточение его духа. Гнев одолел мудреца, вызванный тем препятствием подвигу, и захлестнул волною берег его душевного покоя, и он проклял ту, что явила ему свою чарующую прелесть: «Стань смертной женщиной!» — «Блаженный, не по своей же это было воле, так прости мне деяние, тебе неугодное!» — так взмолилась она смиренно, и он предрек ей оставаться на земле, пока не узрит божественный цветок.
79-81.
Хари — зд. имя Индры (чаще — имя Вишну). Харини — букв. «Лань», созвучие имен введено намеренно.
82-90
krathakaiśikavaṃśasaṃbhavā tava bhūtvā mahiṣī cirāya sā upalabdhavatī divaś cyutaṃ vivaśā śāpanivṛttikāraṇam ॥82॥ tad alaṃ tadapāyacintayā vipad utpattimatām upasthitā vasudheyam avekṣyatāṃ tvayā vasumatyā hi nṛpāḥ kalatriṇaḥ ॥83॥ udaye madavācyam ujjhatā śrutam āviṣkṛtam ātmavattayā manasas tad upasthite jvare punar aklībatayā prakāśyatāṃ ॥84॥ rudatā kuta eva sā punar bhavatā nānumṛtāpi labhyate paralokajuṣāṃ svakarmabhir gatayo bhinnapathā hi dehinām ॥85॥ ruditena na sā nivartate nṛpa tat tāvad anrthakaṃ tava na bhavān anusaṃsthito 'pi tāṃ labhate karmavaśā hi dehinaḥ ॥85*॥ apaśokamanāḥ kuṭumbinīm anugṛhṇīṣva nivāpadattibhiḥ svajanāśru kilātrisaṃtataṃ dahati pretam iti pracakṣate ॥86॥ maraṇaṃ prakṛtiḥ śarīriṇāṃ vikṛtir jīvitam ucyate budhaiḥ kṣaṇam apy avatiṣṭhate śvasan yadi jantur nanu lābhavān asau ॥87॥ avagacchati mūḍhacetanaḥ priyanāśaṃ hṛdi śalyam arpitam sthiradhīs tu tad eva manyate kuśaladvāratayā samuddhṛtam ॥88॥ avagacchati mūḍhacetanaḥ śruta dhṛtasaṃyogaviparyayau yadā virahaḥ kim ivānutāpayed vada bāhyair viṣayair vipaścitam ॥89॥ na pṛthagjanavac chuco vaśaṃ vaśinām uttama gantum arhasi drumasānumatāṃ kim antaraṃ yadi vāyau dvitaye 'pi te calāḥ ॥90॥
Рожденная в роду Кратхакайшиков, стала она твоей царицей и вот обрела наконец избавление от проклятия, низошедшее на нее с небес, — рассталась с жизнью. Поэтому не горюй о ее кончине — все рожденные обречены смерти. Да пребудет под твоей защитою земля, ведь для царей земля — супруга. В счастии ты избежал упреков в заносчивости, и в самообладании твоем проявилось знание священного откровения; теперь, когда душа твоя омрачена несчастьем, вновь прояви те же достоинства. Разве ты возвратишь ее своими рыданиями? Даже если ты последуешь за нею, в смерти ты не обретешь ее снова — различны пути ушедших в иной мир, соответствующие их деяниям. Сними же бремя печали со своей души и почти супругу должными возлияниями воды. Истинно говорят, что потоки слез, проливаемые по умершим, палят его душу на том свете. Мудрые говорят, что смерть — в природе воплощенных, жизнь — от нее отклонение. И если хотя бы мгновение дышит рожденный — это дар ему, поистине. Неразумному утрата любимого человека представляется жалом, пронзающим сердце, для твердого ума она его из сердца извлекает, ибо открывает врата к вечному блаженству. Когда ведомы нам союз и разлучение плоти и воплощенного, скажи, почему расставание с внешними предметами должно удручать мудрого? О лучший из владеющих собою, негоже тебе отдаваться во власть горя, подобно обычному человеку. В чем будет различие между деревом и утесом, если начнут качаться от ветра оба?»
91
sa tatheti vinetur udāramateḥ pratigṛhya vaco visasarja munim tad alabdhapadaṃ hṛdi śokaghane pratiyātam ivāntikam asya guroḥ ॥91॥
«Истинно так», — отвечал ему царь, выслушав эти речи премудрого наставника, и отпустил отшельника. Но в сердце, заполоненном горем, не нашли они места и словно отпрянули от него, возвратившись к учителю.
92-93
tenāṣṭau parigamitāḥ samāḥ kathaṃcid bālatvād avitathasūnṛtena sūnoḥ sādṛśyapratikṛtidarśanaiḥ priyāyāḥ svapneṣu kṣaṇikasamāgamtosavaiś ca ॥92॥ tasya prasahya hṛdayaṃ kila śokaśaṅkuḥ plakṣapraroha iva saudhatalaṃ bibheda prāṇāntahetum api taṃ bhiṣajām asādhyaṃ lābhaṃ priyānugamane tvarayā sa mene ॥93॥
Еще восемь лет, перемогая себя, правил царь, правдивый и приветливый в речах, пока сын его не миновал пору детства. Созерцание портрета любимой и встречи с нею в сновидениях были для него единственными мгновениями утешения. Копье горести пронзило его сердце, как пробивает пол дворцовой террасы росток фигового дерева. Стремясь последовать за любимой, на все, что приближало его к кончине, он взирал как на благо, — и недуг его не излечить было врачам.
И когда наследник, хорошо воспитанный, уже способен был носить доспехи воина, царь возложил на него долг защиты подданных согласно законам, сам же, мечтая покинуть тело свое, обремененное болезнью, вознамерился голоданием довести себя до смерти. Наконец, расставшись с телом в святом месте у слияния вод Ганги, дочери Джахну, и Сарайю и приобщившись тотчас к сонму бессмертных, царь соединился со своей любимой царицей, принявшей образ, что стал еще прекрасней, и вновь предался с нею радостям в небесных чертогах посреди садов Нанданы.
Песнь IX. Охота
1-13
pitur anantaram uttarkosalān samadhigamya samādhijitendriyaḥ daśarathaḥ praśaśāsa mahāratho yamavatām avatāṃ ca dhuri sthitaḥ ॥1॥ adhigataṃ vidhivad yad apālayat prakṛtimaṇḍalam ātmakulocitam abhavad asya tato guṇavattaraṃ sanagaraṃ nagarandhrakaraujasaḥ ॥2॥ ubhayam eva vadanti manīṣiṇaḥ samayavarṣitayā kṛtakarmaṇām valaniṣūdanam arthpatiṃ ca taṃ śramanudaṃ manudaṇḍaharānvayam ॥3॥ janapade na gadaḥ padam ādadhāv abhibhavaḥ kuta eva sapatnajaḥ kṣitir abhūt phalavaty ajanandane śamarate 'maratejasi pārthive ॥4॥ daśadigantajitā raghuṇā yathā śriyam apuṣyad ajena tataḥ param tam adhigamya tathaiva punar babhau na na mahī 'nam ahīnaparākramam ॥5॥ samatayā vasuvṛṭivisarjanair niyamanād asatāṃ ca narādhipaḥ anuyayau yamapuṇyajaneśvarau savaruṇāv aruṇāgrasaraṃ rucā ॥6॥ na mṛgayābhiratir na durodaraṃ na ca śaśipratimābharaṇaṃ madhu tam udayāya na vā navayauvanā priyatamā yatamānam apāharā ॥7॥ na kṛpaṇā prabhavaty api vāsave na vitathā parihāsakathāsv api na ca sapatnajaneṣv api tena vāg aparuṣā paruṣākṣaram īritā ॥8॥ udayam astamayaṃ ca raghūdvahād ubhayam ānaśire vasudhādhipāḥ sa hi nideśam alaṅghayatām abhūt suhṛd ayohṛdayaḥ pratigarjatām ॥9॥ ajayad ekarathena sa medinīm udadhinemim adhijyaśarāsanaḥ jayam aghoṣayad asya tu kevalaṃ gajavatī javatīrahayā camūḥ ॥10॥ jaghananirviṣayīkṛtamekhalān anucitāśruviluptaviśeṣakān sa ripudāragaṇān akarod balād analakān alakādhipavikramaḥ ॥10*॥ avanim ekarathena varūthinā jitavataḥ kila tasya dhanurbhṛtaḥ vijayadundubhitāṃ yayur arṇavā ghanaravā naravāhanasaṃpadaḥ ॥11॥ śamitapakṣabalaḥ śitakoṭinā śikhariṇāṃ kuliśena puraṃdaraḥ sa sāravṛṣṭimucā dhanuṣā dviṣāṃ svanavatā navatāmarasānanaḥ ॥12॥ sphuritakoṭisahasramarīcinā samacinot kuliśena harir yaśaḥ sa dhanuṣā yudhi sāyakavarṣiṇā svanavatā navatāmarasānanaḥ ॥12*॥ caraṇayor nakharāgasamṛddhibhir mukuṭaratnamarīcibhir aspṛśan sa dhanuṣā yudhi sāyakavarṣiṇā śatamakhaṃ tam akhaṇḍitapauruṣam ॥13॥
После кончины отца Дашаратха, великий колесничный воин, внутренним сосредоточением обуздавший страсти, властвовал над Северной Косалой, ему покорной, стоя во главе подвижников и царей. Мощью равный Разверзшему гору, он правил народами, населявшими его родовые владения, равно и жителями своей столицы, укрепляясь в добродетели. И только о двоих из исполнивших свой долг говорили потом мудрецы как о своевременно дары изливающих — о Победителе Валы и о том владыке богатств, потомке жезлоносца Ману. И когда сын Аджи царствовал над землею, величием равный бессмертным и вкушающий душевный покой, она давала обильные урожаи, никакой мор не посещал страну, не говоря уже о вражеском вторжении. Земля, что цвела богатством при Рагху, завоевателе мира, а после него при Адже, теперь обрела властителя, не уступавшего им могуществом, и не могла не процветать, как прежде. В соблюдении справедливости владыка людей уподоблялся Яме, в щедрости дарений — Господину добродетельных, в суровости, с какой карал злодеев, — Варуне, сиянием же — Солнцу, предшествуемому Зарею. И ни охотничьи забавы, ни страсть игрока, ни вино, отражающее в кубке луну, ни цветущая юность любимой не отвлекали его от забот о благосостоянии царства. Никогда не вымаливал он помощи у Индры, властвующего над ним, никогда не произнес он слова лжи даже в шутку и даже врагам не сказал ни одного оскорбительного слова. Вассальные цари от главы рода Рагху и милость видели, и сокрушение, ибо добросердечен был он к тем, кто не нарушал его велений, для непокорных же сердце его было из железа. На одной своей колеснице, напрягая тетиву лука, покорил он всю землю, окруженную океаном, войску же его, стремительно следующему за ним, со слонами и конями оставалось только возглашать его победу. Грозно ревущие моря стали его победными литаврами, когда на одной колеснице, снабженной щитом, с луком в руках он, богатством сравнявшийся с Куберой, завоевал мир. Сокрушитель твердынь укротил силу крыльев гор своим оружием со ста остриями, он же, лотосоликий, силу врагов подавил ливнями стрел, которые спускал с тетивы своего лука. Сотни царей склоняли головы к стопам непобедимого, и сияние бриллиантов на их венцах озаряло их, мешаясь с багряным блеском его ногтей, подобно тому как боги склоняются перед Свершившим сто жертвоприношений.
1-13.
Разверзший гору — зд. эпитет Сканды, пронзившего копьем гору Краунча в Восточных Гималаях. Победитель Валы — Индра, так же разверзший гору в борьбе с Валой, Демоном Пещеры (упоминается еще в «Ригведе»). Господин добродетельных — Пунъяджанешвара, эпитет Куберы. Оружие со ста остриями — ваджра, перун Индры.
14-23
nivavṛte sa mahārṇavarodhasaḥ sacivakāritabālasutāñjalīn samanukampya sapatnaparigrahān analakān alakānavamāṃ purīm ॥14॥ upagato 'pi ca maṇḍalanābhitām anuditānyasitātapavāraṇaḥ ajitam asti nṛpāspadam ity abhūd analaso 'nalasomasamadyutiḥ ॥15॥ kratuṣu tena visarjitamaulinā bhujasamāhṛtadigvasunā kṛtāḥ kanakayūpasamucchrayaśobhino vitamasā tamasārasyūtaṭāḥ ॥16॥ ajinadaṇḍabhṛtaṃ kuśamekhalāṃ yatagiraṃ mṛgaśṛṅgaparigrahām adhivasaṃs tanum adhvaradīkṣitām asambhāsam abhāsayad īśvaraḥ ॥17॥ avabhṛtaprayato niyatendriyaḥ surasamājasamākramaṇocitaḥ namayati sma sa kevalam unnataṃ vanamuce namucer araye śiraḥ ॥18॥ tam apahāya kakutsthakulodbhavaṃ puruṣam ātmabhuvaṃ ca pativratā nṛpatim anyam asevata devatā sakamalā kam alāghavam arthiṣu ॥19॥ sa kila saṃyugamūrdhni sahāyatāṃ maghavataḥ pratipadya mahārathaḥ svabhujavīryam agāpayad ucchritaṃ suravadhūr avadhūtabhayāḥ śaraiḥ ॥20॥ asakṛd ekarathena tarasvinā harihayāgrasareṇa dhanurbhṛtā dinakarābhimukhā raṇareṇavo rurudhire rudhireṇa suradviṣām ॥21॥ tam alabhanta patiṃ patidevatāḥ śikhariṇāṃ iva sāgaram āpagāḥ magadhakosalakekayaśasināṃ duhitaro 'hitaropitamārgaṇam ॥22॥ priyatamābhir asau tiṛbhir babhau tisṛbhir eva bhuvaṃ saha śaktibhiḥ upagato vininīṣur iva prajā harihayo 'rihayogavicakṣaṇaḥ ॥23॥
Он вернулся тогда с берегов великого океана в свою столицу, не уступающую великолепием Алаке, сжалившись над женами врагов, простоволосыми, отпустившими малых сыновей с советниками молить победителя о пощаде. Но хотя и возвысился он в кругу двенадцати царей до верховной власти, Огню и Соме равный сиянием, и рядом с белым его балдахином ничей другой уже не воздвигся, он оставался бдителен, достоинство свое блюдя в завоевании незавоеванного. Сняв венец на время обряда, он, чья длань собрала великие богатства во всех странах, чуждый невежеству, украсил берега Тамасы и Сарайю, воздвигнув на них жертвенные столбы из золота. Прошедший обряд посвящения, со шкурой черной антилопы и жезлом в руках, опоясанный из куши свитым шнуром, сдержанный в речах, с оленьим рогом он предстал в несравненном сиянии, которым одарил его овладевший его мощным станом Владыка Шива. Очистившись омовениями по завершении обрядов, обуздавший страсти, он достоин был войти в собрание богов и гордой главы ни перед кем не склонял, кроме Победителя Намучи, подателя дождей. Кроме него, потомка Солнечного рода, и Духорожденного, какому еще царю могла бы преданней служить Богиня Лотоса — кто более них был щедр к молящим? Великий колесничный воин, он стал соратником Магхавана в битвах, всегда впереди сражаясь, стрелы его оградили от угрозы божественных дев, и мощь его длани была ими воспета. И, мчась на колеснице в одиночку во главе воинства Индры с луком в руках, он, отважный, не однажды кровью божьих ненавистников окроплял пыль, поднятую в сражении, не давая ей скрыть своей завесой солнце. Как горные реки, устремляющиеся к океану, супруга обрели в нем, поражающем стрелами врагов, дочери владык Магадхи, Косалы и кекаев, и супруга они почитали, как бога. И с тремя прекраснейшими женами царь, гроза врагов, самому Индре был подобен, словно возжелал громовержец царствовать над смертными и воплотился на земле только с тремя богинями своими.
14-23.
Алака — мифическая столица Куберы в северных горах (см. в предисловии). Круг двенадцати царей — подразумеваются 12 «типов» царей соседних государств в классификации традиционных трактатов по политике («друг», «враг», «союзник врага», «нейтральный» и т. д.). Тамаса — река, впадающая в Гангу с севера, близ слияния ее с Ямуной. Прошедший обряд посвящения — зд. подразумевается торжественный обряд жертвоприношения сомы, совершаемый многими жрецами в несколько этапов, ниже указываются атрибуты приносящего жертву (для кого совершается обряд). Намучи — демон, побежденный Индрой (ведийский миф). Духорожденный — зд. эпитет Вишну. Кекаи — воинственное племя, обитавшее на территории, занимаемой совр. Пенджабом, между Доабом и Сатледжем.
И вот пришла опять Весна с воскресшими цветами, дабы почтить единого властителя людей, мужеством прославленного и несущего бремя славы Ямы, Куберы, Владыки вод и Владыки грома. Солнце, чей колесничий повернул коней на тропу к стране, где правит Податель богатств, покинуло гору Малайя, таянием инея просветленную на заре. Сначала расцвели цветы, потом выглянула свежая листва, жужжание пчел и пенье кокилы послышалось — в такой последовательности воплотившись, явилась в лесную страну весна. Множество цветов, раскрывшихся по миновании холодов на кимшуке, украсили ее, словно царапинки, нанесенные на теле ноготками захмелевшей и робость отринувшей возлюбленной. Солнце пока только немного смягчило холод, от которого стынут закушенные губки дев, и сбрасывают они с бедер пояса, но совсем его не прогнало. Колеблемые ветром, налетающим с горы Малайя, лианы мангового дерева, покрывшиеся бутонами, словно исполняют пантомиму, пленяющую души даже тех, кто отрешился навсегда от гнева и желаний. Как толпы просителей тянутся к царской казне, наполняемой мудрым ведением государственных дел ради помощи добродетельным, так пчелы и водяные птицы стремятся к озеру, расцветшему лилиями с наступлением весны. Не только весенние цветы ашоки влекут сердца, но и свежие листочки, которыми украшают ушки прелестные девы и которые воспламеняют страстью их возлюбленных. Над курабакой, листья которой словно нарисованы на теле весны влюбленным божеством, вьются жужжащие рои пчел, которых она щедро поит нектаром. Цветы распускаются, окропленные вином из уст дев, чьи лица прекрасны, как эти цветы, и дерево бакула осаждают длинными вереницами пчелы, алчущие меда. На лесных опушках, пестреющих яркими цветами и сладко благоухающих, уже слышится первое кукование кукушки, мерное и неторопливое, словно некое повествование, льющееся из уст красавицы-скромницы. В садах побеги лиан колеблются от ветра, словно руки, движущиеся в такт нежному пенью — пчелиному гулу, услаждающему слух, и белые цветы на них блещут, как улыбки. Женщинам дарит радость вино, друг любви, и еще грациозней от него их милые игры с мужьями, не мешающие страстным их ласкам. Бассейны при домах, покрывшиеся расцветшими лотосами, над которыми звучат, как во хмелю, трели водолюбивых птиц, прекрасны, словно расцветшие улыбками лица дев, играющих, бренча, распущенными поясами. Дева-ночь, чей лик бледнеет в сиянии взошедшего светила холодных лучей, укрощенная весною, тихо тает, словно утратившая в разлуке радость свиданий с любимым. Месяц прохладными лучами гонит усталость от любовных ласк и заставляет бога, несущего на знамени дельфина, острее точить свои цветочные стрелы, и яснее становится лунное сиянье с минованием холодов. В волосы дев вплетают нежные цветы, яркие, как огонь жертвоприношений, — для лесной страны весною они заменяют украшения из золота. И дерево тилака не красит ли собою этот край лесной, отмеченное роями взору приятных черных, как капли сурьмы, пчел, летящих на обилие цветов, как красит юную деву знак тилака на челе. Лоза жасмина, прелестная возлюбленная деревьев, радует взор своей смеющейся красой, а цветы ее смыкаются с листьями, как нижняя губка с верхней, распространяя медвяный запах, словно от вина, которым себя услаждает дева. Одежды алее зари, побеги ячменя, вплетенные над ушами, пение кокил — все это воинство Бога Любви идет на приступ сердец молодых гуляк, дабы отдать их в рабство красоте юных дев. Гроздья цветов тилаки, распустившихся и полных белой пыльцой, над которыми вьются роями пчелы, красотой подобны жемчужным сеткам на волосах прелестниц. И пыльца от цветов в саду, поднятая ветерком, привлекает рои медуниц, она — как веющее в воздухе знамя вооруженного своим луком Бога Любви или прозрачное покрывало на лике лесной страны. На празднике весны молодые женщины радуются новым качелям и, мечтая обнять своих возлюбленных супругов, хватаются, словно бы ослабев, за поддерживающие канаты. «Оставьте, девы, ревнивые выходки, прекратите ссоры, пройдет и не вернется молодость, пора наслаждений» — словно слышится в куковании кукушек, голосом которых вещает Бог Любви, и девы возвращаются к своим развлечениям.
24-47.
Владыка вод и Владыка грома — эпитеты соответственно Варуны и Индры; названы четыре главных хранителя мира. К стране, где правит Податель богатств — т. е. на север, в страну Куберы. Кокила — см. примеч. к VIII. 44-69. Кимшука — дерево с красными цветами (Butea frondosa). Курабака — красный амарант. Цветы распускаются, окропленные вином из уст дев — древнее поверье о цветении бакулы (ср. подобное же об ашоке, расцветающей от прикосновения ноги девы). Бог, несущий на знамени дельфина — В подлиннике: макара, полумифическое морское животное, отождествляемое с дельфином, было эмблемой бога любви Камы. Тилака — дерево Clerodendrum phlomoides; то же слово имеет значение: «украшение»; построенная на этом игра слов встречается уже в эпосе.
48-49
atha yathāsukham ārtavam utsavaṃ samanubhūya vilāsavatīsakhaḥ narapatiś cakame mṛgayāratiṃ sa madhumanmadhumanmathasaṃnibhaḥ ॥48॥ paricayaṃ calakṣyanipātane bhayaruṣoś ca tadiṅgitabodhanam śramajayāt praguṇāṃ ca karoty asau tanum ato 'numataḥ sacivair yayau ॥49॥
В обществе ветреных дев вдоволь вкусив радостей праздника весны, царь, подобный Сокрушителю Мадху и Смущающему души, возжелал предаться веселью охоты. Охота же учит искусству метко поражать движущиеся цели, узнавать признаки ярости и страха в поведении зверей, закаляет тело в борьбе с усталостью, — и потому с разрешения своих советников царь отправился на охоту.
48-49.
Мадху — имя демона, побежденного Вишну, имеет также значение «Весна»; Смущающий души — Манматха, эпитет бога любви; на этих созвучиях и игре слов строится стих в оригинале.
В охотничьем наряде, годном для скитания по лесу, с луком на могучих плечах властелин, подобный солнцу меж людьми, пылью, поднявшейся от конских копыт, словно пологом, покрыл небеса. С венком из лесных цветов, вплетенным в волоса, в одежде цвета листвы дерев, с серьгами в ушах, трясущимися от скачков его коня, мчался он по оленьим тропам. На пути его девы леса, воплотившиеся во вьющихся лианах, мечущие взоры пчелиными роями, взирали на прекрасноокого царя, справедливым правлением осчастливившего народ Косалы.
Тогда он углубился в лес, в который вошли перед ним его охотники с силками и сворами собак, а лес был очищен от разбойников и от опасности лесного пожара, проложены были дороги для коней, в нем были многочисленные озерца со свежей водой и изобиловали олени, птицы и гайалы. И тот лучший из мужей натянул лук, звон тетивы которого ввергал в неистовство львов, подобно тому как месяц бхадрапада воздевает на небе лук тридцати — радугу — с золотою тетивою-молнией.
53-54.
Бхадрапада — месяц индийского лунного календаря, соответствующий августу-сентябрю, приходится на сезон дождей. Лук тридцати — т. е. лук богов, радуга; тридцать — традиционное число богов индуистского пантеона.
Стадо, возглавляемое великолепным черным оленем, появилось перед ним — бег ланей замедлялся то и дело из-за детенышей-сосунков, рты их были полны травою куша. Преследуемые царем на быстром коне, лани рассыпались по равнине, бросая на охотника, уже вытащившего стрелу из колчана, испуганные взоры, и темные глаза их, влажные от слез, подобны были лепесткам синего лотоса, развеянным ветром по лесу.
Искусный лучник, равный самому Хари, он увидел вдруг, как олень загородил собой подругу, в которую нацелил он стрелу; сам любящий, царь был тронут состраданием и опустил уже натянутый было до уха лук. Он хотел пустить стрелы в других ланей, но ослабела твердая рука его, натянувшая тетиву, ибо напомнили ему их трепетные взоры, исполненные страха, томные очи его возлюбленных.
Затем царь устремился в погоню за стадом диких кабанов, выбравшимся перед тем из холодной грязи болота. Путь их был усеян полупрожеванными клочками травы, обозначившими длинную вереницу их влажных следов. Когда же, догнав их, он поражал их из лука, наклонившись с коня, кабаны, ощетинившись, тщились напасть на него, еще не сознающие, что пригвождены к деревьям его стрелами. Царь поразил потом стрелою в глаз дикого буйвола, яростно устремившегося на него, — пронизав тело животного и свалив его, стрела сама упала на землю с опереньем, оставшимся чистым от крови. Носорогов он разил острыми стрелами большей частью в голову, облегчая им бремя рога, который срезал; подавляя злонамеренных, царь не позволял врагам своим слишком возноситься, но жизнь их укоротить не стремился. Тигры бросались на него из своих логовищ, но бесстрашный охотник, чья рука обрела упражнением необычайную ловкость, вмиг обращал их словно в колчаны для своих стрел, которыми заполнял их пасти, так что они уподоблялись сучьям дерева асана, сломленным бурей. Охотясь на львов, залегших в зарослях, царь звоном тетивы, грозным, как громовые раскаты, вызывал их ярость, движимый, поистине, ревностью к их титулу царя зверей, который они заслужили своей отвагой. И убивая этих безжалостных врагов слоновьего племени, нанизавших жемчуга на свои скрюченные когти, тот потомок Солнечного рода мыслил, что отдает тем долг слонам, ему помогавшим в битвах. А повстречав где-то яков, он пускал коня скакать вокруг, осыпая их стрелами бхалла, но удовлетворялся тем, что срезал их белые пышные хвосты, их царские султаны. Но не направил он стрелу на павлина, хотя тот прыгал близ его коня с роскошным своим опереньем, — когда он его увидел, вспомнились ему волосы любимой царицы с вплетенными в них пестрыми цветами, с узлом, распустившимся от любовной ласки.
59-67.
Нанизавших жемчуга на... когти — По поверьям, в головах крупных слонов рождались жемчужины. Бхалла — «благие», род стрел с наконечником особой формы.
Напоенный влагой росы лесной ветерок, разглаживающий молодые листочки, поцелуями осушал его лицо, покрытое каплями пота от усталости. Словно дева-обольстительница, увлекла охота властителя народа, заставляя его забывать о других царских делах; возложив бремя правления на советников своих, отдался он этой страсти, которая от того все более возрастала.
Без спутников провел где-то царь ночь, озаряемую лишь свечением волшебных трав, на ложе из мягкой листвы и цветов. Пробудившись на заре от шума, поднятого стадом слонов, хлопанье ушей которых подобно было оглушительному барабанному бою, он внимал некоторое время сладкозвучному щебетанию птиц, заменивших ему придворных певцов. Потом он пустился в лесу по оленьему следу, который не заметили его спутники, и конь его был в мыле от изнеможения, когда след привел его к берегу реки Тамаса, где жили отшельники.
73
kumbhapūraṇabhavaḥ paṭur uccair uccacāra nando 'mbhasi tasyāḥ tatra sa dviradabṛṃhitaśaṅkī śabdapātinam iṣuṃ visasarja ॥73॥
С берега доносилось приятное журчание воды, какое производится наполнением кувшина, — он же принял его за голос слона и пустил стрелу из лука на звук.
Так нарушил Дашаратха непреложный для царя запрет — даже ученые люди, когда они ослеплены страстью, вступают на путь греха. Тотчас услышал он крик: «Ах, отец!» — и, бросившись, встревоженный, на голос в тростники, увидел там юного отшельника, пронзенного его стрелою, и рядом кувшин, и горесть овладела царем — словно стрелою, она его самого поразила в сердце.
76-77
tenāvatīrya turagāt prathitāngvayena pṛṣṭānvayaḥ sa jalakumbhaniṣaṇṇadehaḥ tasmai dvijetaratapasvisutaṃ skhaladbhir ātmānam akṣarapadaiḥ kathayāṃ babhūva ॥76॥ taccoditaḥ ca tam anuddhrṛtaśalyam eva pitroḥ sakāśam avasannadṛśor nināya tābhyāṃ tathāgatam upetya tam ekaputram ajñānataḥ svacaritaṃ nṛpatiḥ śaśaṃsa ॥77॥
Сойдя с коня, царь славного рода спросил лежащего на своем кувшине юношу о его роде, и тот прерывающимся голосом поведал ему, что он — сын отшельника, не принадлежащего к дваждырожденным. По просьбе его царь, не извлекая стрелы, отнес раненого к престарелым родителям его. Он рассказал им, утратившим зрение, как набрел он на их единственного сына, когда тот был скрыт тростниками, и по неведению совершил недоброе.
78-79
tau daṃpatī bahu vilapya śiśoḥ prahartrā śalyaṃ nikhātam udahārayatām urastaḥ so 'bhūt parāsur atha bhūmipatiṃ śaśāpa hastārpitair nayanvāribhir eva vṛddhaḥ ॥78॥ diṣṭāntam āpsyati bhavān api putraśokād ante vayasy aham iveti tam uktavantam ākrāntapūrvam iva muktaviṣaṃ bhujaṃgaṃ provāca kosalapatiḥ prathamāparāddhaḥ ॥79॥
Горько оплакивая сына, супруги повелели его убийце извлечь стрелу из его груди, после чего жизнь покинула тело. Тогда старик, собрав в ладони пролитые слезы, силою их проклял владыку земли. «Да примешь ты, как я, смерть на склоне лет от горя о собственном сыне!» — на эти слова, которые произнес он, как извергает яд змей, прежде попранный ногою, властитель Косалы, перед тем согрешивший, отвечал так:
80-82
śāpo 'py adṛṣṭatanayānanapadmaśobhe sānugraho bhagavatā mayi pātito 'yam kṛṣyāṃ dahann api khalu kṣitim indhaneddho bījaprarohajananīṃ jvalanaḥ karoti ॥80॥ itthaṃ gate gataghṛṇaḥ kim ayaṃ vidhattāṃ vadhyas tavety abhitite vasudhādhipena edhān hutāśanavataḥ sa munir yayāce putraṃ parāsum anugantumanāḥ sadāraḥ ॥81॥ prātānugaḥ sapadi śāsanam asya rājā saṃpādya pātakaviluptadhṛtir nivṛttaḥ antarniviṣṭapadam ātmavināśahetuṃ śāpaṃ dadhaj jvalanam aurvam ivāmburāśiḥ ॥82॥ tadartham arthajñagate gatatrapaḥ kim eṣa te vadhyajano 'nusiṣṭhatu sa vahnisaṃskāram ayācatātmanaḥ sadārasūnor vidadhe ca tan nṛpaḥ ॥82a॥ sameyivān raghuvṛṣabhaḥ svasainikaiḥ svamandiraṃ śithiladhṛtir nivartitaḥ manogataṃ guruṃ ṛṣiśāpam udvahan kṣayānalaṃ jaladhir ivāntakāspadam ॥82b॥
«Для меня, еще не глядевшего в милое, лотосу подобное лицо сына, даже проклятие из уст твоих, о святой, благословенно. Огонь углей, хотя и жжет почву, способствует прорастанию семени в ней». И когда владыка земли вопросил мудреца: «Что может сделать для тебя грешник, заслуживший принять смерть от твоей руки?» — тот попросил приготовить костер, на котором он бы последовал с супругой за сыном. Царь, к которому присоединились к тому времени его спутники, исполнил его желание, а затем возвратился в столицу с тяжелой душою, омраченной совершенным грехом, обремененный проклятием, предвещающим гибель, которое затаилось в его сердце, как огонь кончины мира в глубинах океана.
80-82.
Огонь кончины мира — Представление о космическом огне, таящемся на дне океана, чтобы вырваться из него и испепелить мир в час его кончины, принадлежит индуистскому учению о цикличности вселенной.
Меж тем как тот владыка несметных богатств, Индре отвагою равный, правил землею, миновало почти десять тысяч лет. Но не озарил его жизнь свет, именуемый сыном, что рассеивает горестей мрак, избавляет от долга предкам. Долго ждал царь, не утрачивая веры в появление потомства, уподобляясь океану, хранящему сокровища до пахтания. Наконец Ришьяшринга и другие праведные жрецы, что обрели совершенное самообладание, приступили к обряду, который должен был дать сына жаждущему продолжения рода.
1-4.
Ришьяшринга — мифический мудрец, сменивший Васиштху в роли верховного жреца при царе Дашаратхе.
В то самое время боги, угнетаемые Пауластьей, прибегли к Хари, как путники, измученные зноем, ищут избавления от него под сенью тенистого дерева. Как только они достигли океана, пробудился Предвечный — незамедление есть знамение грядущего успеха дела. Небожители узрели его, опирающегося на свое ложе — великого змея; сверкающие бриллианты огромного клобука озаряли его стан, стопы же его покоились на коленях восседающей на лотосе Богини Счастья, покрытых шелковою тканью, на которую она опустила свои нежные, как побеги лиан, руки. С очами, точно расцветшие лотосы, в одеянии, блистающем, как восходящее солнце, он подобен был осеннему дню, благостному поутру. Камень Каустубха, вопло тивший в себе стихию вод, — в него, как в зеркало, гляделась Лакшми — освещал своим блеском знак шриватса на его широкой груди. И с простертыми руками он подобен был райскому дереву париджата, раскинувшему ветви, которое возникло из моря. Его победу возглашали одушевленные оружия его, кроющие бледностью разрумянившиеся от вина лица жен сраженных демонов; смиренный Гаруда служил ему, сложив руки в ладони, чье тело в шрамах от ударов перуна, — ради того он забывает природную вражду свою к Шеше; он же взором, просветленным после вселенского сна, явил милость свою Бхригу и другим древним провидцам, что пришли осведомиться, как он почивал. Тогда боги склонились перед ним, победителем божьих врагов, и восславили того, кого не постигнуть ни словом, ни мыслью:
5-15.
Пауластья — родовое имя Раваны, царя ракшасов, внука божественного мудреца Пуластьи, сына Брахмы. Великий змей — космический змей Шеша, на котором покоится Вишну посреди Мирового океана. Шриватса — «счастливый» знак на груди Вишну, изображается обычно как завиток волос. Гаруда служил ему, сложив руки в ладони, чье тело в шрамах от ударов перуна — Гаруда изображается обычно как полуптица-получеловек; шрамы он получил в битве с Индрой во время борьбы за амриту, напиток бессмертия.
«Хвала тебе, в трех ипостасях воплощенному, — все создавшему вначале, затем — вседержителю и после — разрушителю вселенной. Как небесная влага — одного вкуса исконно, — выпав на землю, в каждой стране свой вкус обретает, так и ты, неизменный, в различных состояниях проявляешься, с каждым из трех качеств сочетаясь. Неизмеримый, ты измерил миры, безучастный к желаниям, ты внушаешь желания, непобедимый, ты — победоносец, беспредельно непроявленный, ты — причина проявленной вселенной. Тебя называют пребывающим в сердце — и недостижимым, бесстрастным — и подвижником, исполненным сострадания — и не ведающим печали, древним — и нестареющим. Ты — всеведущий и непостижимый, ты — все породивший и несотворенный, ты — владыка вселенной, не превзойденный никем, ты — един и обладаешь всеми образами. В семи песнопениях воспетый, в семи океанах пребывающий, семью огнями разверзающий уста, ты провозглашен единой опорою семи миров. Знание четырех целей жизни, деление времени на четыре века, различение четырех сословий в мире — все это от тебя, четырехликого. Тебя, светозарного, в сердцах своих ищут ради спасения йогины, искусом отвратившие души от внешнего мира. Нерожденный, обретаешь ты рождение, чуждый стремлений, истребляешь врагов, в сон погруженный, бодрствуешь, — кто ведает истинную твою природу ? Только ты можешь наслаждаться звуком и другими явлениями внешнего мира и одновременно предаваться небывалому подвижничеству, защищать рожденных и пребывать безучастным. Пути, ведущие к высшему совершенству, как бы различно ни указывались они в учениях, сходятся в тебе одном, как потоки Ганги сливаются в океане. Для тех, кто совершенно отрешился от желания мирских наслаждений, кто предан сердцем тебе и тебе посвятил свои деяния, ты есть убежище, где обретут они избавление. Твое величие, воплощенное в земле и в других стихиях, доступно восприятию чувств, но неизреченно; как выразить его словом, когда только через откровение и рассуждение возможно постичь тебя? Если ты даешь очищение тому, кто только вспоминает о тебе, прочим чувствам остается лишь выявить, что воспоследует из этого. Как неисчислимы сокровища океана, как неописуемы солнечные лучи, так и твои деяния словами не восславить. Нет ничего, чего бы ты не достиг, ничего, что еще остается достичь, и только из милости к людям ты рождаешься и дей ствуешь среди них. Воспев тебе хвалу, мы умолкаем, но от изнеможения только, не потому, что достоинства твои мы той хвалой исчерпали».
16-32.
В семи песнопениях... — Традиционные комментарии перечисляют упоминаемые здесь ритуально-мифологические седьмицы. Так, к семи мирам относятся: Земля, воздушное пространство, небесное царство Индры (между Солнцем и Полярной звездой), сфера над Полярной звездой, обитель Санаткумары (сына Брахмы), обитель святых мудрецов и мир Брахмы (Брахмалока, высший). Четыре цели жизни — К традиционным трем целям (см. примеч. к I. 17-30) добавляли иногда четвертую, потустороннюю: Избавление (мокша), т. е. обретение вечного блаженства.
33-37
mahimānaṃ yad utkīrtya tava saṃhriyate vacaḥ śrameṇa tad aśaktyā vā na guṇānām iyattayā ॥33॥ iti prasādayām āsus tava saṃhriyate vacaḥ bhūtārthavyāhṛtiḥ sā hi na stutiḥ parameṣṭhinaḥ ॥34॥ tasmai kuśalasaṃpraśna-vyañjitaprītaye surāḥ bhayam apralayodvelād ācakhyur nairṛtodadheḥ ॥35॥ atha velāsamāsanna-śailarandhrānunādinā svareṇovāca bhagavān paribhūtārṇavadhvaniḥ ॥36॥ purāṇasya kaves tasya varṇasthānasamīritā babhūva kṛtasaṃskārā caritārthaiva bhāratī ॥37॥
Так умилостивляли боги его, непостижимого для чувственного восприятия, и не восхвалением то было, а только изречением истины. Когда он ясно явил им свою милость, осведомившись об их благополучии, боги поведали ему об опасности, возникшей из потопа ракшасов, захлестнувшего берега еще до предопределенной кончины мира. Тогда господь обратился к ним с речью, и голос его в пещерах прибрежных гор, отозвался эхом, даже шум морских волн заглушившим. И та речь Первозданного пророка произнесена была с использованием различных мест образования звука, и потому, отчетливая и правильная, она достигла поставленной цели. Излившись из уст владыки, она блистала в сиянии его зубов, подобная потоку Ганги, а что осталось, вознеслось вверх из-под его стопы.
33-.
37. Вознеслась вверх из-под его стопы — Речь Вишну отождествляется здесь с небесной Гангой, которая, согласно некоторым версиям мифа, истекает из левой его стопы, возносясь до Полярной звезды.
38-47
babhau sa daśanajyotsnā sā vibhor vadanodgatā niryātaśeṣā caraṇād gaṅgevordhvapravartinī ॥38॥ jāne vo rakṣasākrāntāv anubhāvaparākramau aṅgināṃ tamasevobhau guṇau prathmamadhyamau ॥39॥ viditaṃ tapyamānaṃ ca tena me bhuvantrayam akāmopanateneva sādhor hṛdayam enasā ॥40॥ kāryeṣu caikakāryatvād abhyarthyo 'smi na vajriṇā svayam eva hi vāto 'gneḥ sārathyaṃ pratipadyate ॥41॥ svāsidhārāparihṛtaḥ kāmaṃ cakrasya tena me sthāpito daśamo mūrdhā lavyāṃśa iva rakṣasā ॥42॥ sraṣṭur varātisargāt tu mayā tasya durātmanaḥ atyārūḍhaṃ ripoḥ soḍhaṃ candaneva bhoginaḥ ॥43॥ dhātāraṃ tapasā prītaṃ yayāce sa hi rākṣasaḥ daivāt sargād avadhyatvaṃ martyeṣv āsthāparāṅmukhaḥ ॥44॥ so 'haṃ dāśarathir bhūtvā raṇabhūmer balikṣamam kariṣyāmi śarais tīkṣṇais tacchiraḥkamaloccayam ॥45॥ acirād vajvabhir bhāgaṃ kalpitaṃ vidhivat punaḥ māyāvibhir anālīḍham ādāsyadhve miśācaraiḥ ॥46॥ vaimānikāḥ puṇyakṛtas tyajantu marutāṃ pathi puṣpakālokasaṃkṣobhaṃ meghāvaraṇatatparāḥ ॥47॥
«Я знаю, что лишил вас власти и мужества ракшас, как первое и среднее качества у смертных подчас подавляется качеством тьмы. И ведомо мне, что угнетает он три мира, как угнетает сердце добродетельного человека невольный грех, им совершенный. Участие в тех же деяниях объединяет меня с вами, Громовержец мог бы и не обращаться ко мне с этой просьбою. Ведь Ветер сам становится соратником Огня. Десятую голову ракшаса пощадил его меч, чтобы сберечь ее для моего диска. Дерзость этого злодея терпел я до поры вследствие дара, пожалованного ему Творцом, как терпит сандаловое дерево обвившую его змею. Презрев смертных, ракшас просил у Создателя, умилостивленного его подвижничеством, неуязвимости от существ божественной природы только. Так стану же я сыном Дашаратхи и принесу в жертву на поле боя с помощью острых стрел все лотосоподобные головы демона. И в скором времени, о боги, вы опять будете получать свою долю от жертвоприношений верующих, должным образом совершенных и не оскверненных бродящими в ночи. Пусть же, странствуя по тропам ветров на своих воздушных колесницах, не приходят более в смятение небожители при виде Пушпаки и не прячутся в облаках. Вы освободите плененных небожительниц, чьи волосы остались не тронуты насильником, — грозящее ему проклятие охранило их от посягательств Пауластьи».
38-47.
Первое и среднее качества — см. примеч. к VIII. 10-23. Десятую голову ракшаса пощадил его меч — Равана, совершая свое великое подвижничество, принес в жертву Шиве девять из десяти своих голов, после чего бог исполнил его желание. Диск — (чакра) главное оружие Вишну, называемое Сударшана. Пушпака — воздушная колесница Раваны. Грозящее ему проклятие — Равана был проклят своим родичем Налакубарой за насилие над его женою, вследствие чего в дальнейшем насилие над женщиной грозило царю демонов смертью.
И, темной туче подобный, излив нектар своих речей на богов, как на поля, страждущие от засухи — Раваны, он исчез. А боги с Индрой во главе лишь долею своей последовали за Вишну, их дело взявшим на себя, как деревья посылают цветы вслед за ветром.
И вот на исходе обряда, совершавшегося для царя с известной целью, перед пораженными жрецами возникло из огня некое существо. В руках у него был сваренный в молоке рис в золотом сосуде — и даже для него тяжко было это бремя, ибо Первозданный Дух вошел в него.
И ту пищу принял царь от создания Владыки творений, как некогда Индра — квинтэссенцию вод, отданную океаном. Таковы были достоинства этого царя, не доступные никому другому, — Тот, от кого произошли три мира, возжелал родиться его сыном. И это величие Вишну, воплощенное в жертвенном приношении, царь разделил между двумя своими супругами, как владыка дня обращает свои утренние лучи на небо и на землю.
52-54.
Создание Владыки творений — зд. подразумевается Васиштха, сын Брахмы (по некоторым версиям), хотя перед этим речь шла о Ришьяшринге. Квинтэссенция вод — амрита, напиток бессмертия, добытый из океана.
Каушалья была почитаема им, а любимой женой была та, что происходила из царского рода Кекайя. И царь пожелал, чтобы обе поделились своей долей с Сумитрой. И обе жены владыки земли, всепонимающие, следуя желанию супруга, отдали ей по половине своей доли от приношения. Она же привязана была к обеим соперницам своим, как черная пчела равно стремится к струйкам мускуса на обеих щеках слона.
Они выносили ради блага людей тот плод, возникший из доли божества, как некогда солнечные лучи извлекли из вод сокровище, именуемое амритой. В одно время зачавшие его, побледневшие, они воссияли, как злаки, таящие в себе зерно.
И увидели они все во сне, что охраняют их карлики, вооруженные мечами, палицами, луками, дисками, с раковинами в руках; что они летят по небу на Гаруде, от золотых крыльев которого исходит сияние, и стремительный полет его увлекает за собой облака; что сама Лакшми прислуживает им с лотосовым опахалом в руках, с драгоценным камнем Каустубха меж грудей, помещенным туда ее супругом; и что семеро великих брахманов-провидцев, свершающие омовения в небесной Ганге и поющие гимны Веды, воздают им почести. Услышав от них об этих сновидениях, возрадовался царь, мня себя превыше всех вознесенным Владыкою вселенной. Вездесущий Дух нашел обитель во чреве каждой из его жен, разделив себя, единого, на разные образы, как месяц, отражающийся в ясных водах.
И вот главная царица, преданная супруга, обрела в должный срок родов сына, рассеявшего тьму горести, как травы ночью обретают свет, рассеивающий мрак. Красота его, радующая сердце, побудила отца дать ему имя Рама — самое благословенное имя в мире. Светоч рода Рагху, он сиянием, в котором не было ему равных, затмил блеск светильников в покое роженицы. А мать, похудевшая, с Рамою, покоящимся рядом с нею на ложе, блистала красотой, как Ганга осенью, когда волны ее спадают, с приношеньем лотосов на песчаном берегу.
66-69.
Красота его, радующая сердце. — Имя Рама возводится к корню рам, означающему «радовать(ся)».
У Кайкейи же родился сын по имени Бхарата; достойный, он стал украшением для матери своей, как благородное поведение украшает богатство. Сумитра родила двоих сыновей-близнецов, названных Лакшмана и Шатругхна, как наука, если следовать ей прилежно, порождает знание и добронравие.
И мир избавился от пороков и явил многие благословения; как будто само небо низошло вслед за Высшим существом на землю. Когда явлено было это воплощение в четырех образах, четыре страны света, чьих хранителей поверг в трепет Пауластья, равно угнетенные демоном, избавились от беды, словно свежий ветер их овеял, и они испустили вздох облегчения. Огонь стал бездымным, солнце — ясным, оба удрученные тем же демоном, они словно отринули от себя свое горе. Тогда же Удача ракшаса пролила слезы на землю — как бриллианты из венцов на десяти его головах. Музыка, отмечающая рождение сына, зазвучала — и первыми загремели божественные литавры на небесах, и, открывая торжество, дождь из небесных цветов пролился на царские чертоги.
72-77.
Удача — Шри (см. примеч. к III. 35-36).
78-87
saṃtānakamayī vṛṣṭir bhavane cāsya petuṣī samaṅgalopacārāṇāṃ saivādiracanābhavat ॥78॥ kumārāḥ kṛtasaṃskārās te dhātristanya pāyinaḥ ānandenāgrajeneva samaṃ vavṛdhire pituḥ ॥79॥ svābhāvikaṃ vinītatvaṃ teṣaṃ vinayakarmaṇā mumūrcha sahajaṃ tejo haviṣeva havirbhujām ॥80॥ parasparāviruddhās te tad raghor anaghaṃ kulam alam uddyotayām āsur devāraṇyam ivartavaḥ ॥81॥ samāne 'pi hi saubhrātre yathobhau rāmalakṣmaṇau tathā bharataśatrughnau prītyā dvandvaṃ babhūvatuḥ ॥82॥ teṣāṃ dvayor dvayor aikyaṃ bibhide na kadācana yathā vāyuvibhāvasvor yathā candrasamudrayoḥ ॥83॥ te prajānāṃ prajānāthās tejasā praśrayeṇa ca mano jahrur nidāghānte śyāmābhrā divasā iva ॥84॥ sa caturdhā babhau vyastaḥ prasavaḥ pṛthivīpateḥ dharmārthakāmamokṣāṇām avatāra ivāṅgabhāk ॥85॥ guṇair ārādhayām āsus te guruṃ guruvatsalāḥ tam eva caturnateśaṃ ratnair iva mahārṇavāḥ ॥86॥ suragaja iva dantair bhagnadaityāsidhārair naya iva paṇabandhavyaktayogair upāyaiḥ harir iva yugadīrghair dorbhir aṃṣais tadīyaiḥ patir avanipatīnāṃ taiś cakāśe ॥87॥
Для юных царевичей совершены были необходимые обряды, и вспоенные кормилицами они подрастали вместе на радость отцу, их опекавшему, словно был он им старшим братом. Природная скромность их доведена была до совершенства воспитанием, как от жертвенных возлияний еще ярче становится блеск огня. И братья, любящие друг друга, умножали незапятнанную славу рода Рагху, как времена года умножают красу райского сада. Но, хотя братская любовь была равной между ними, Рама и Лакшмана составили преданную друг другу чету, и такую же — Бхарата и Шатругхна. И единство помыслов каждой четы братьев не нарушалось никогда, как согласие меж огнем и ветром, между месяцем и океаном. Как дни на исходе лета, тенью облаков смягчающие зной, привлекали те царственные юноши сердца подданных своей отвагой и своим смирением. И потомство владыки земли, представленное в четырех ипостасях, подобно было образам Закона, Пользы, Желания и Избавления. Преданные отцу сыновья добрыми свойствами ублажали его, как четыре великих океана Владыку вселенной своими сокровищами. И царь земных царей со своими четырьмя сынами, долей божества воплощениями, подобен был слону богов с его четырьмя бивнями, о которые затупились демонские мечи; или науке о государстве с четырьмя средствами политики, оцениваемыми в согласии с успехом их применения; или самому Хари с четырьмя руками, долгими, как оглобли или как века.
78-86.
Четыре средства политики — умиротворение, подкуп, кара (война), сеяние раздора.
Песнь XI. Победа над Бхаргавой
1-2
kauśikena sa kila kṣitīśvaro rāmam adhvaravighātaśāntaye kākapakṣadharam etya yācitas tejasāṃ hi na vayaḥ samīkṣyate ॥1॥ kṛcchralabdham api labdhavarṇabhāk taṃ dideśa munaye salakṣmaṇam apy asupraṇayināṃ raghoḥ kule na vyahanyata kadācid arthitā ॥2॥
Однажды пришел к владыке земли Каушика и просил его, чтобы он послал с ним Раму ради избавления от препятствий его обрядов; Рама еще носил тогда локоны, как вороньи крылья, но возраст — не помеха для могучего. С трудом обретенного, отпустил все же сына с мудрецом царь, покровитель ученых, и с ним Лакшману; никогда не отказывали в роду Рагху просящим, даже если речь шла о самой жизни.
1-2.
Каушика — родовое имя Вишвамитры. Локоны, как вороньи крылья — традиционная прическа юноши (особенно воинского сословия), оставлявшая по три или пять локонов на висках.
3-5
yāvad ādiśati pārthivas tayor nirgamāya puramārgasatkriyām tāvad āśu vidadhe marutsakhaiḥ sā sapuṣpajalavarṣibhir ghanaiḥ ॥3॥ tau nideśakaraṇodyatau pitur dhanvinau caraṇayor nipetatuḥ bhūpater api tayoḥ pravatsyator namrayor upari bāṣpabindavaḥ ॥4॥ tau pitur nayanajena vāriṇā kiṃcidukṣitaśikhaṇḍakāv ubhau dhanvinau tam ṛṣim anvagacchatāṃ pauradṛṣṭikṛtamārgatoraṇau ॥5॥
И едва только царь повелел украсить улицы города в честь их отбытия, как облака тотчас же откликнулись вместе с ветрами, пролив на город цветочные дожди. Братья-лучники, повинующиеся велению отца, пали в ноги ему; и когда они склонились перед ним, слезы царя пролились на них, готовых отправиться в путь. И влага слез отца осталась на их волосах, когда, вооруженные луками, они последовали за мудрецом, а глаза горожан, провожавшие их взглядом, украсили улицу, как цветы висящих арками гирлянд.
6-7
lakṣmaṇānucaram eva rāghavaṃ netum aicchad ṛṣir ity asau nṛpaḥ āśiṣaṃ prayuyuje na vāhinīṃ sā hi rakṣaṇavidhau tayoḥ kṣamā ॥6॥ rejatuś ca sutarāṃ mahaujasaḥ kauśikasya padavīm anudrutau uttarāṃ prati diśaṃ vivasvataḥ prasthitasya madhumādhavāv iva ॥6*॥ mātṛvargacaraṇaspṛṣau munes tau prapadya padavīṃ mahaujasaḥ rejatur gativaśāt pravartinau bhāskarasya madhumādhavāv iva ॥7॥
Мудрец пожелал взять с собой вместе с Рамой только Лакшману — потому вместо войска царь послал с ними одни благословения — этого достаточно было для защиты обоих братьев. И, поклонившись в ноги матерям своим, оба ушли вслед за великим мудрецом, как месяцы мадху и мадхава следуют пути светозарного солнца.
6-7.
Месяцы мадху и мадхава — обычно называемые чайтра и вайшакха, соответственно: март-апрель и апрель-май.
8-12
vīcilolabhujayos tayor gataṃ śaiśavāc capalam apy aśobhata toyadāgama ivoddhyabhidyayor nāmadheyasadṛśaṃ viceṣṭitam ॥8॥ tau balātibalayoḥ prabhāvato vidyayoḥ pathi munipradiṣṭayoḥ mamlatur na maṇikuṭṭimocitau mātṛpārśvaparivartināv iva ॥9॥ pūrvavṛttakathitaiḥ purāvidaḥ sānujaḥ pitṛsakhasya rāghavaḥ uhyamāna iva vāhanocitaḥ pādacāram api na vyabhāvayat ॥10॥ tau sarāṃsi rasavadbhir ambubhiḥ kūjitaiḥ śrutisukhaiḥ patatriṇaḥ vāyavaḥ surabhipuṣpareṇubhiś chāyayā ca jaladāḥ siṣevire ॥11॥ nāmbhasāṃ kamalaśobhināṃ tathā śākhināṃ na ca pariśramacchidām darśanena laghunā yathā tayoḥ prītim āpur ubhayos tapasvinaḥ ॥12॥
Шествие братьев подобно было течению реки Бурной и реки Крушащей, в пору дождей оправдывающих свои имена, — как грозные волны двигались их руки, но юность скрашивала неистовство их движений. Хотя ноги их привыкли больше к ровным полам, выложенным драгоценными камнями, благодаря действию двух заклинаний, которым их научил мудрец, — «сила» и «пересила» — оба чувствовали в пути не больше усталости, чем если бы они не покидали материнского крова. Рагхава с братом, обычно не пускавшиеся в путь иначе, чем на колеснице или на коне, теперь неутомимо шли пешком — словно на колеснице, несло их повествование древних легенд, которые знал превосходно друг их отца. В пути озера дарили им свежую воду, птицы — трели, услаждающие слух, ветер — пыльцу благоухающих цветов и облака дарили тень. А отшельникам, что встречались в пути, на них взирать было приятней, чем на воды, покрытые прекрасными лотосами, чем на деревья, чья тень прогоняет усталость.
8-12.
Бурная и Крушащая — соответственно: Уддхья и Бхидья, реки, нередко упоминаемые в поэзии, но определенно не локализованные. «Сила» и «пересила» — бала и атибала соответственно.
13-14
sthāṇudagdhavapuṣas tapovanaṃ prāpya dāśarathir āttakārmukaḥ vigraheṇa madanasya cāruṇā so 'bhavat pratinidhir na karmaṇā ॥13॥ tau suketusutayā khilīkṛte kauśikād viditaśāpayā pathi ninyatuḥ sthalaniveśitātaṭanī līlayaiva dhanuṣī adhijyatām ॥14॥
Когда достигли лесной обители Маданы, чье тело испепелил Шива, сын Дашаратхи с луком в руках словно воочию представил там бога любви обликом, хотя и не делами. А когда дорога привела их к местам, обращенным в пустыню дочерью Сукету, повесть о проклятии которой им поведал Каушика, оба юных воина, поставив луки одним концом на землю, надели на них тетивы.
13-14.
Мадана — Опьяняющий, одно из имен бога любви. Сукету — царь якшей, горных духов, чья дочь проклятием мудреца Агастьи была обращена в демоницу.
И заслышав звон тех тетив, явилась перед ними Тадака, темная, как ночь новолуния. Серьги из человеческих черепов качались в ее ушах, подобные вереницам журавлей, пролетающим под грозовой тучей. С ужасным воплем она устремилась на старшего брата, одетая в лохмотья от саванов, и деревья на пути ее задрожали, как от вихря, налетевшего с кладбища. Рагхава, видя, как приближается она к нему, опоясанная человеческими кишками, с подъятою рукою, подобной палице, пустил в нее стрелу, с которой ушло и его отвращение к убиению женщины. Стрела Рамы вошла в твердокаменную грудь Тадаки и разверзла в ней вход для смерти, до того не посягавшей на владения ракшасов. Пав на землю с пронзенным сердцем, демоница заставила содрогнуться не только окрестности своего леса, но и Удачу Раваны, неколебимую после его побед в трех мирах. Пораженная в сердце бьющей наповал стрелою Рамы, Тадака, бродящая в ночи, плавая в зловонной своей крови, отправилась прямиком в обитель смерти, как дева, чье сердце пронзила убийственная стрела бога любви, уходит ночью в дом возлюбленного, умащенная благоуханным шафраном и сандалом.
И получил тогда победитель Тадаки от мудреца, довольного его подвигом, заклятое оружие против ракшасов, как жар, способный сжигать дрова, солнечный камень получает от светила.
Когда они миновали святую обитель, посвященную Карлику, о коем рассказывал им мудрец, задумчив стал Рагхава, хотя не мог он помнить деяния, совершенные в прошлой жизни.
Наконец мудрец достиг своей лесной пустыни, где община учеников его приготовила все для свершения жертвоприношений, где деревья приветственно простерли к нему свои ветви, отягощенные листвою, где лани, подняв головы, обратили к нему свои взоры. Там оба сына Дашаратхи стали на страже посвятительного обряда, к которому приступил провидец, ограждая его стрелами своими, как солнце и луна на восходе ограждают людей от тьмы своими лучами.
Тогда увидели жрецы, что священный алтарь осквернен, покрытый каплями крови величиною с цветок бандхуджива; они прекратили обрядовые действия, и жертвенные ложки из дерева виканката выпали у них из рук. Тотчас старший брат Лакшманы вынул стрелу из колчана; взглянув наверх, он увидел в небе полчище ракшасов; стяги их развевал ветер, раздуваемый взмахами крыльев стервятников. Сразу же он прицелился, но только в тех двоих, что предводительствовали ненавистниками жертвоприношений, — станет ли Гаруда, победитель великих змиев, тратить силы на водяных змеек? Искушенный во владении луком, он наложил на тетиву стремительную стрелу, посвященную богу ветра. И он сразил ею гороподобного сына Тадаки, словно то был увядший листочек. Затем знающий свое дело воин, пустив в ход острое, как бритва, оружие, рассек на части тело Субаху, другого демона, — тщетно, мечась по небу, тот прибегал к колдовским уловкам; и куски его плоти пошли на корм птицам, слетающимся к обители.
25-29.
Бандхуджива — красный цветок Pentapetes phoenicea. Виканката — дерево Flacourtia sapida, древесина которого употреблялась для изготовления ритуальной утвари.
Жрецы, воздав хвалу отваге царевичей, отразивших угрозу для жертвоприношения, довели до конца в должной последовательности обряды, предпринятые главою рода, соблюдавшим тем временем обет молчания. Закончив очистительное омовение, рукою, оцарапанной травою дарбха, мудрец провел по телу каждого из братьев, благословив их, и они склонились перед ним, свесив локоны по бокам.
Случилось так, что царь Митхилы, собираясь совершить жертвоприношение, пригласил на него мудреца. Отшельник, обуздавший страсти, взял с собою в Митхилу обоих правнуков Рагху, чье любопытство возбудили слухи о луке Джанаки. Вечером они нашли пристанище в пути под сенью дерев той обители, где некогда супруга великого подвижника Гаутамы стала на время женою Индры. И рассказывают, что прах от ног Рамы, очищающий от греха, вернул обращенной в камень супруге Гаутамы ее прежний прекрасный образ.
32-34.
Гаутама — великий подвижник, о соблазнении его супруги Ахальи богом Индрой повествуется в эпосе. Через тысячу лет Рама освободил Ахалью от проклятия, обратившего ее в камень.
35-36
rāghavānvitam upasthitaṃ muniṃ taṃ niśamya janako janeśvaraḥ arthakāmasahitaṃ saparyayā dehabaddham iva dharmam abhyagāt ॥35॥ tau videhanagarīnivāsināṃ gāṃ gatāv iva divaḥ punarvasū manyate sma pibatāṃ vilocanaiḥ pakṣmapātam api vañcanāṃ manaḥ ॥36॥
Услышав о прибытии мудреца с царевичами рода Рагху, Джанака, властитель народа, вышел с дарами навстречу тому, кто предстал тогда как воплощенный Закон, сопровождаемый Пользою и Желанием. Жители же Митхилы, затаив дыхание, пожирали глазами обоих царевичей, подобных двум звездам Пунарвасу, низошедшим с небес на землю.
35-36.
Звезды Пунарвасу — Кастор и Полидевк в созвездии Близнецов.
37-42
yūpavaty avasite kiryāvidhau kālavit kuśikavaṃśavardhanaḥ rāmam iṣvasanadarśanotsukaṃ maithilāya kathayāṃ bvabhūva saḥ ॥37॥ tasya vīkṣya lalitaṃ vapuḥ śiśoḥ pārthivaḥ prathitavaṃśajanmanaḥ svaṃ vicintya ca dhanur durānamaṃ pīḍito duhiṭśulkasaṃsthayā ॥38॥ abravīc ca bhagavan mataṅgajair yad bṛhadbhir api karma duṣkaram tatra nāham anumantum utsahe moghavṛtti kalabhasya ceṣṭitam ॥39॥ hrepitā hi bahavo nareśvarās tena tāta dhanuṣā dhanurbhṛtaḥ jyānighātakaṭhinatvaco bhujān svān vidhūya dhig iti pratasthire ॥40॥ pratyuvāca tam ṛṣir niśamyatāṃ sārato 'yam atha vā kṛtaṃ girā cāpa eva bhavato bhaviṣyati vyaktaśaktir aśanir girāv iva ॥41॥ evam āptavacanāt sa pauruṣaṃ kākapakṣakadhare 'pi rāghave śraddadhe tridaśagopamātrake dāhaśaktim iva kṛṣṇavartmani ॥42॥
Когда закончился торжественный обряд при жертвенном столбе, мудрец, умноживший славу рода Кушики, воспользовался случаем, чтобы уведомить царя Митхилы о желании Рамы увидеть знаменитый лук. Царь же, глядя на тонкий стан того отпрыска славного рода и зная, насколько трудно согнуть этот лук, пожалел, что назначил такое условие для жениха своей дочери. И он отвечал мудрецу: «О блаженный, не могу я позволить, чтобы тщился слоненок вынести то, что тяжело и для большого слона. Ибо уже многие цари, владеющие оружием, отче, посрамлены были в своих попытках осилить этот лук и уходили, потеряв веру в крепость рук своих, закаленных в натягивании тетивы, сетуя на свое бессилие». Провидец, однако, молвил ему: «Знай, что великою мощью обладает он, — нет нужды толковать о том». Ведая, что на слова его можно положиться, царь уверовал в силу Рагхавы, хоть и носил тот еще локоны вороньими крылами; можно поверить в силу огня, оставляющего черные следы, хотя бы то была лишь искра величиною со светлячка.
Тогда царь Митхилы отрядил несколько десятков слуг принести лук; так Тысячеглазый посылает тучи явить на небе его светозарный лук — радугу. Оглядев этот лук, грозный, как погруженный в сон царь змиев, лук, из которого некогда Шива пустил стрелу, летевшую вслед жертве, принявшей образ убегающего оленя, сын Дашаратхи взял его в руки. И на глазах у застывшего в изумлении народа он натянул этот лук, тяжкий, как гора, так же легко, как натягивает свой цветочный лук Бог любви. Но он натянул его слишком сильно, и лук сломался с оглушительным треском, подобным удару грома Индры, оповестив тем о возрождении кшатрийского рода ненавистника его Бхаргаву.
43-46.
Шива пустил стрелу — см. примеч. к III. 51-52. Бхаргава — т. е. потомок Бхригу, родовое имя героя Парашурамы, грозы кшатрийского рода; как и Рама, считается одним из воплощений Вишну, но связан также с шиваитским культом. Парашурама — букв. «Рама с топором».
47-49
dṛṣṭasāram atha rudrakārmuke vīryaśulkam abhinandya maithilaḥ rāghavāya tanayām ayonijāṃ rūpiṇīṃ śriyam iva nyavedayat ॥47॥ maithilaḥ sapadi satyasaṃgaro rāghavāya tanayām ayonijāṃ saṃnidhau dyutimatas taponidher agnisākṣika ivātisṛṣṭavān ॥48॥ prāhiṇoc ca mahitaṃ mahādyutiḥ kosalādhipataye purodhasam bhṛtyabhāvi duhituḥ parigrahād diśyatāṃ kulam idaṃ nimer iti ॥49॥ utsukaś ca sutadārakarmaṇā so 'bhavad gurur upāgataś ca tam gautamasya tanayo 'nukūlavāk prārthitaṃ hi sukṛtām akālahṛt ॥49*॥
И царь Митхилы, восхищенный мощью Рагхавы, обещал ему руку своей дочери, не из чрева рожденной, воплощенной Богини счастья, — цену за нее определил лук Шивы. И, верный обещанию, выдал государь Митхилы тогда же дочь свою, не из чрева рожденную, за Рагхаву — исполненный огня подвижничества мудрец, как священный огонь, был свидетелем на том свадебном обряде. Блистательный же царь отправил своего досточтимого родового жреца к властителю Косалы с таким посланием: «Да соблаговолишь ты признать род Ними смиренным твоим слугою, приняв мою дочь как свою сноху».
47-49.
Ними — сын Икшваку, давший начало ветви Солнечного рода, правившей в Видехе.
50-52
anviyeṣa sadṛśīṃ sa ca snuṣāṃ prāpa cainam anukūlavāg dvijaḥ sadya eva sukṛtāṃ hi pacyate kalpavṛkṣaphala dharmi kāṅkṣitam ॥50॥ tasya kalpitapuraskriyāvidheḥ śuśruvān vacanam agrajanmanaḥ uccacāla valabhitasakho vaśī sainyareṇumuṣitārkadīdhitiḥ ॥51॥ āsasāda mithilāṃ sa veṣṭayan piḍitopavanapādapāṃ balaiḥ prītirodham asahiṣṭa sā purī strīva kāntaparibhogam āyatam ॥52॥
Представ перед владыкой с тем посланием, брахман поведал ему именно о такой снохе, какую тот себе желал; ибо как сразу созревает плод волшебного дерева, так осуществляется желание добродетельного. Выслушав речь брахмана, которого он принял с должным почетом, тот друг Индры, исполненный самообладания, пустился в путь в сопровождении войска, затмившего солнце поднятой пылью. Он достиг Митхилы, и воины его заполонили окрестности города, причинив немалый ущерб деревьям пригородных садов; так пришлось столице выдержать эту дружественную осаду, как женщине — натиск пылкого влюбленного.
53-56
tau sametya samayasthitāv ubhau bhūpatī varuṇavāsavopamau kanyakātanayakautukakriyāṃ svaprabhāvasadṛśīṃ vitenatuḥ ॥53॥ pārthivīm udavahad raghūdvaho lakṣmaṇas tadanujām athormilām yau tayor avarajau varaujasau tau kuśadhvajasute sumadhyame ॥54॥ te caturthasahitās trayo babhuḥ sūnavo navavadhūparigrahāḥ sāmadānavidhibhedavigrahāḥ siddhimanta iva tasya bhūpateḥ ॥55॥ tā narādhipasutā nṛpātmajais te ca tābhir agaman kṛtārthatām so 'bhavad varavadhūsamāgamaḥ pratyayaprakṛtiyogsaṃnibhaḥ ॥56॥
Встретившись, оба государя, сведущие в обрядах и обычаях, равные один — Варуне, другой — Васаве, отпраздновали достойно своего величия свадьбы своих дочерей и сыновей. Наследник дома Рагху женился на дочери Земли, а затем Лакшмана — на Урмиле, ее младшей сестре. Двое других могучих братьев, младшие, женились на двух прекрасных дочерях Кушадхваджи. И те трое братьев вместе с четвертым, обретшие жен, подобны были трем средствам политики отца своего — заключению мира, подкупу, сеянию раздора и войне, — обретшим каждое успех. А царские дочери с царевичами и те с ними обрели исполнение своих желаний, и брачный союз невест и женихов подобен был соединению аффиксов с основами слов.
Так поженив там всех своих четверых сыновей, после трех праздничных шествий Дашаратха простился с государем Митхилы и, ублаготворенный, отправился обратно в свою столицу. В дороге застигла их буря; сильный ветер задул навстречу, ломая деревья вдоль троп и приводя в замешательство войско, как наводнение захлестывает берега и затопляет, опустошая, сушу. Солнце со зловещим кольцом вокруг уподобилось тогда бриллианту, выпавшему из головы свернувшегося в кольцо змея, убитого сыном Винаты. Посерели, как крылья ястребов, волосы-небеса стран света, словно оделись они в окровавленные одежды вечерних облаков, и отвратились от них взоры, как от женщин в пору месячных. И жуткий вой подняли шакалы, обратив морды к солнцу, словно призывая Бхаргаву, того, кто приносил поминальную жертву отцу и предкам кровью кшатриев.
57-61.
Сын Винаты — Гаруда (см. примеч. к VI. 46 -51). Кто приносил поминальную жертву отцу. — Парашурама истреблял кшатриев, мстя за убийство своего отца царем Картавирьей (см. примеч. к VI. 38-43). Ниже упоминаются деяния этого героя, отец которого был брахманом, мать же принадлежала к кшатрийскому роду.
62
tat pratīpapavanādi vaikṛtaṃ prekṣya śāntim adhikṛtya kṛtyavit anvayuṅkta gurum īśvaraḥ kṣiteḥ svantam ity alaghayat sa tadvyathām ॥62॥
Когда поднялся противный ветер и другие недобрые знамения явились владыке земли, он, ведающий о предостережениях, спросил духовного наставника своего, чем предотвратить опасность; но тот успокоил его, предсказав, что все кончится хорошо.
И рассказывают, что пылающий столп света воздвигся внезапно впереди войска. Не сразу, но увидели воины, протирая в изумлении глаза, что он принял человеческий образ. Со священным брахманским шнуром, унаследованным от отца, с луком в руках, говорящим о кшатрийской мощи, материнском наследии, казалось, он являл собою единение луны с жарким солнцем, подобный сандаловому дереву, обвитому змеей с раздвоенным языком. Это был тот, кто, повинуясь воле отца, в гневе утратившего самообладание, одолел в себе любовь, отрубив голову устрашенной матери, а затем и земным царям. Из правого уха его свисали четки из ягод красноглазки, числом двадцать одна — столько раз истреблял он кшатриев на земле.
Царь, юными сыновьями сопровождаемый, растерялся от этой встречи с Бхаргавой. Ведомо ему было, что тот дал обет истребить род царей в отмщение за убиение своего отца. Имя Рамы, которое носили и сын его, и этот страшный враг, и дорого было его сердцу и приводило в трепет, как радует или страшит драгоценный камень, видишь ли его в своем ожерелье или на голове змея.
Не обращая внимания на царя, восклицавшего: «Добро, добро пожаловать!» — тот обратил свой ужасный взор на старшего брата Бхараты — глаза его, казалось, метали пламя — то было пламя его ненависти к кшатриям. Сжав лук в руке и между пальцев пропустив стрелу, он обратился, жаждущий боя, к Рагхаве, который бесстрашно стоял перед ним:
71-78
kṣatrajātam apakāri vairi me tan nihatya bahuśaḥ śamaṃ gataḥ suptasarpa iva daṇḍaghaṭṭanād roṣito 'smi tava vikramaśravāt ॥71॥ maithilasya dhanur anyapārthivais tvaṃ kilānamitapūrvam akṣaṇoḥ tan niśamya bahavatā samarthaye vīryaśṛṅgam iva bhagnam ātmanaḥ ॥72॥ anyadā jagati rāma ity ayaṃ śabda uccarita eva mām agāt vrīḍam āvahati me sa saṃprati vyastavṛttir udayonmukhe tvayi ॥73॥ bibhrato 'stram acale 'py akuṇṭhitaṃ dvau matau mama ripū samāgasau homa-dhenu-haraṇāc ca haihayas tvaṃ ca irtim apahartum udyataḥ ॥74॥ kṣatriyāntakaraṇo 'pi vikramas tena mām avati nājite tvayi pāvakasya mahimā sa gaṇyate kakṣavaj jvalati sāgare 'pi yaḥ ॥75॥ viddhi cāttabalam ojasā harer aiśvaraṃ dhanur abhāji yat tvayā khātamūlam anilo nadīrayaiḥ pātayaty api mṛdus taṭadrumam ॥76॥ tan madīyam idam āyudhaṃ jyayā saṃgamayya saśaraṃ vikṛṣyatām tiṣṭhatu pradhanam evam apy ahaṃ tulyabāhutarasā jitas tvayā ॥77॥ kātaro 'si yadi vodgatārciṣā tarjitaḥ paraśudhārayā mama jyānighātakaṭhināṅgulir vṛthā badhyatām abhayayācanāñjaliḥ ॥78॥
«Весь род кшатриев, причинивший мне зло, ненавистен мне. Многократно его низвергнув, обрел я наконец мир. Но молва о подвигах твоих воспрять заставила меня, словно спящего змея, потревожен ного палкой. Говорят, что ты сломал лук царя Митхилы, который до тех пор не в силах был согнуть ни один царь. Когда я услышал об этом, показалось мне, словно ты сломал мою славу героя. До сей поры только меня знали в мире под именем Рамы. Позор мне, если теперь своим восхождением к славе ты дашь этому имени другой смысл. Я, против чьего оружия не устоит и гора Краунча, знаю двоих врагов, равно ненавистных, — то царь хайхаев, похитивший теленка нашей священной коровы, и ты, грозящий похитить мою славу. Потому, пока я не победил тебя, нет мне отрады в моей отваге, несмотря на истребление кшатриев, — величие огня тогда истинно, если может он пылать в океане, не только в дровах. Знай, что лук Владыки, сломанный тобою, лишен был силы властью Хари; когда корни дерева, стоящего на берегу, подмыты рекою, легкого ветерка достаточно, чтобы повалить его. Вот, надень тетиву на этот мой лук и, наложив стрелу, попробуй натянуть его. Если хоть это тебе удастся, я буду считать, что побежден тобою, раз равна сила рук наших. Но если тебе не хватает храбрости, если страшит тебя сверкающее лезвие моего боевого топора, сложи руки в ладони, моля о пощаде и защите, — значит, пальцы на тех руках напрасно натерты тетивою».
71-78.
Краунча — см. примеч. к IX. 1 -13. По некоторым версиям, проход в горе Краунча разверз Парашурама.
Когда Бхаргава, грозный обликом, произнес эти слова, ничего не сказал ему в ответ Рагхава, только взял, слегка улыбнувшись, его лук. С этим луком в руках, уже принадлежавшим ему в одном из прошлых рождений, он, поистине, чаровал взоры — прекрасно облако в небе и когда оно одно, но насколько прекрасней украшенное луком царя богов!
81-83
tena bhūminihitaikakoṭi tat kārmukaṃ ca balinādhiropitam niṣprabhaś ca ripur āsa bhūbhṛtāṃ dhūmaśeṣa iva dhūmaketanaḥ ॥81॥ tāv ubhāv api paraspara-sthitau vardhamānaparihīnatejasau paśyati sma janatā dinātyaye pārvaṇau śaśidivākarāv iva ॥82॥ taṃ kṛpāmṛdur avekṣya bhārgavaṃ rāghavaḥ skhalitavīryam ātmani svaṃ ca saṃhitam amogham āśugaṃ vyājahāra harasūnasaṃnibhaḥ ॥83॥
Когда же могучий воитель, поставив лук нижним концом на землю, натянул его, — побледнел враг царей; так дымом заволакивает гаснущий огонь. Люди взирали на них, сошедшихся лицом к лицу, — величие одного возрастало, меж тем как рушилась слава другого, словно то встретились ввечеру луна и солнце. Рагхава, подобный сыну Шивы, видя, что поколебалось мужество Бхаргавы, преисполнился состраданием к нему, но, полагая, что не должна пропасть стрела, наложенная на тетиву, молвил так:
81-83.
Сын Шивы — зд. Сканда.
84
na prahartum alam asmi nidayaṃ vipra ity abhibhavaty api tvayi śaṃṣa kiṃ gatim anena pattriṇā hanmi lokam uta te makhārjitam ॥84॥
«Хотя ты напал на меня, не хочу я разить тебя жестокосердно, ведь ты — брахман. Скажи, остановить ли мне тебя здесь этой стрелою или же лишить того царства, которое обрел ты обрядами?»
83-87
taṃ kṛpāmṛdur avekṣya bhārgavaṃ rāghavaḥ skhalitavīryam ātmani svaṃ ca saṃhitam amogham āśugaṃ vyājahāra harasūnasaṃnibhaḥ ॥83॥ na prahartum alam asmi nidayaṃ vipra ity abhibhavaty api tvayi śaṃṣa kiṃ gatim anena pattriṇā hanmi lokam uta te makhārjitam ॥84॥ pratyuvāca tam ṛṣir na tattvatas tvāṃ na vedmi puruṣaṃ purātanam gāṃ gatasya tava dhāma vaiṣṇavaṃ kopito hy asi mayā didṛkṣuṇā ॥85॥ bhasmasāt kṛtavataḥ pitṛdviṣaḥ pātrasāc ca vasudhāṃ sasāgarām āhito jayaviparyayo 'pi me ślāghya eva parameṣṭhinā tvayā ॥86॥ tad gatiṃ matimatāṃ varepsitāṃ puṇyatīrthagamanāya rakṣa me pīḍayiṣyati na māṃ khilīkṛtā svargapaddhatir abhogalolupam ॥87॥
Мудрец отвечал ему: «Не думай, что не узнал я в тебе истинный образ Первозданного Духа. Но я нарочно решил тебя разгневать, чтобы увидеть, как ты явишь воплотившееся на земле могущество Вишну. Для меня, испепелившего врагов моего отца, но отдавшего достойным власть над опоясанной морями землею, даже поражение от тебя — Верховного Владыки — есть благо. Потому, о лучший из мудрых, пощади меня, чтобы мог я уйти к святым местам, к которым стремлюсь. А если не будет мне пути на небо, это не огорчит меня, от всех наслаждений отрешившегося».
На это молвил Рагхава: «Да будет так!» И, обратившись лицом к востоку, он пустил стрелу, которая для Бхаргавы стала неодолимой преградой на пути в небесное царство, несмотря на добрые его дела. Затем Рагхава коснулся стоп великого подвижника и просил его о прощении — смирение перед побежденным врагом лишь умножает славу могучего.
88-89.
Обратившись лицом к востоку — т. е. в сторону царства Индры на небесах.
«Самое поражение мое, поистине, обратил ты в милость ко мне, непорочным плодом которой стало очищение от качества страсти, унаследованного от материнского рода, и возобладание к отцу восходящего мира в душе. Я ухожу. Да не будет преград на пути твоем в осуществлении божьего дела» — с этими словами, обращенными к Раме с Лакшманой, он исчез.
90-91.
Качество страсти — см. примеч. к VIII. 10-23. Качество страсти (раджас) считалось присущим преимущественно воинскому сословию.
После его ухода отец с любовью, словно заново рожденного, обнял победоносного сына. Для пережившего тяготу обретение радости — все равно что дождь для дерева, которому грозил лесной пожар. И после нескольких дней пути, разбивая всякий раз для ночлега красивые новые шатры, царь со свитою, подобный Шиве, вступил в Айодхью, где окна в домах расцвели лотосами — лицами дев, жаждущих взглянуть на дочь царя Митхилы.
И наступило время, когда он, насладившийся всеми земными радостями и достигший преклонных лет, приблизился к угасанию, как на заре огонь светильника, в котором кончается масло и фитиль почти догорел. Старость, одетая в седину, словно предчувствуя исходящую от Кайкейи угрозу, стала нашептывать ему, чтобы доверил он свое Царское Счастье Раме.
Слух о возведении Рамы на царство обрадовал горожан, которые все его любили; как оросительный ров, прорытый, дарует цветение всем деревьям в саду. Но жестокая Кайкейи прервала приготовления к помазанию его, вызвав горькие слезы из очей царя. Гневная, она в ответ на умиротворяющие речи супруга потребовала два обещанных дара — то были словно две змеи, извергнутые из нор ниспосланным Индрою ливнем. Воспользовавшись одним из этих обещаний, она отправила Раму в изгнание на четырнадцать лет, вследствие же другого пожелала Царского Счастья для своего сына — счастья, не принесшего ей ничего, кроме вдовства.
Рама же сперва со слезами принял бремя царства, возложенное на него отцом, но потом выслушал с радостью повеление уйти в лес. С удивлением люди увидели, что нимало не изменилось выражение его лица, когда сменил он царский наряд из шелка на берестяные одежды отшельника. Не желая, чтобы отец его нарушил свое слово, он покинул дом вместе с Ситой и Лакшманой и вошел в лес Дандака, как и в сердце каждого добродетельного человека.
7-9.
Дандака — под этим названием известны были в древности обширные леса, простиравшиеся на юг от гор Виндхья до реки Кришна и от Восточной Видарбхи до границ Калинги; иногда под ним подразумевается только Джанастхана (см. примеч. к VI. 60-65).
А царь, страдающий в разлуке с сыном, вспомнил о проклятии, которое навлек на себя по собственной вине. И он счел, что только смертью может искупить свой грех. Когда он умер, царство, из которого изгнан был наследник, должно было стать легкой добычей для врагов, всегда подстерегающих случай, чтобы воспользоваться чужой слабостью. Оставшись без государя, подданные воззвали к Бхарате, гостившему тогда у своего дяди по матери; за ним отправились наследственные советники царя, но не сразу поведали они ему горестную весть.
Когда же сын Кайкейи услышал о том, как умер его отец, он отвратился не только от матери своей, но и от царской власти. В сопровождении войска он отправился за Рамой; жители святых обителей указали ему путь в лесу, и он пролил слезы, когда завидел деревья, под сенью которых поселились Рама и Лакшмана. В том лесу на горе Читракута, где жил Рама, он рассказал ему о кончине их отца и просил его вернуться за Лакшми, Царским Счастьем, коего он еще не вкусил. Сам же Бхарата, приняв власть над землею, когда старший брат ее не принял, счел бы себя преступившим закон — не должен младший брать супругу раньше. Но Рама отказался нарушить веление отца, ушедшего на небо; тогда Бхарата попросил у брата его деревянные сандалии, дабы оставались они в его отсутствие покровительствующими божествами царства. На это согласился Рама и отпустил его. Но в Айодхью Бхарата уже не вернулся; пребывая в Нандиграме, он стал править царством как наместник старшего брата. Преданный ему и чуждый жажды власти, он поступил так во искупление зла, причиненного его матерью.
13-19.
Читракута — гора, на территории совр. Бунделькханда. Деревянные сандалии. — Использование обуви как символа власти известно не только в Индии (например, в средневековой Германии). Нандиграма — деревня, близ совр. Давлатабада.
И так же в мире жил с братом и царевной Видехи Рама, питаясь дикими плодами леса; не взирая на юный возраст он соблюдал обет, который потомки Икшваку принимали обычно в старости. Когда случалось ему немного утомиться, он засыпал, бывало, положив голову на колени Сите в тени дерева, которая благодаря его божественной силе не перемещалась. Однажды пернатый сын Индры сверху ринулся на Ситу и разодрал ей грудь когтями, словно из зависти к ее супругу, оставившему на ней следы любовных ласк. Рама, когда его разбудила любимая, пустил тростниковую стрелу в птицу, которая, мечась в воздухе кругами, все же избегла смерти, отделавшись потерей глаза.
20-23.
Пернатый сын Индры — зд. ворона (в соответствующем эпизоде в «Рамаяне» она так не именуется).
Но Читракута была еще недостаточно далека от столицы, и, опасаясь нового посещения Бхараты, Рама покинул ту местность, где лани, преследующие его тревожным взором, льнули к нему, ища защиты. Он направился на юг, останавливаясь в пути в обителях гостеприимных отшельников, как поворачивает к югу солнце после пре бывания среди созвездий поры дождей. И дочь владыки Видехи следовала за ним, словно то была сама Лакшми, Богиня Царского Счастья, плененная его достоинствами невзирая на сопротивление Кайкейи. Благоухание от освященного умащения, дарованного Сите отшельницей Анусуйей, распространялось по лесу, и пчелы слетались к ней, покидая цветы.
Демон по имени Вирадха, багровый, как тучи на закате, стал на пути Рамы, как недобрая планета на пути Луны. Он выхватил между братьями бывшую деву Митхилы, как засуха похищает дожди между месяцами шравана и бхадрапада. За то оба потомка Солнечного рода сокрушили его насмерть; потом, опасаясь, что зловоние от его трупа отравит местность, они закопали его в землю.
28-30.
Шравана — июль-август, бхадрапада см. примеч. к IX. 53-54.
По совету Рожденного в горшке Рама поселился в лесу Панчавати, где жил, не преступая пределов его, как некогда гора Виндхья осталась в прежнем своем положении по велению того же мудреца.
31.
Панчавати — часть леса Дандака у истоков Годавари.
32-33
rāvaṇāvarajā tatra rāghavaṃ madanāturā abhipede nidāghārtā vyālīva malayadrumam ॥32॥ sā sītāsaṃnidhāv eva taṃ vavre kathitānvayā atyārūḍho hi nārīṇām akālajño maobhavaḥ ॥33॥
Там пришла к Рагхаве младшая сестра Раваны, снедаемая любовной страстью, как приходит к сандаловому дереву страдающая от зноя змея. Открыв происхождение свое, она посваталась к нему прямо в присутствии Ситы; когда женщину одолеет страсть, она забывает о времени, приличном для ее проявления.
«О дева, у меня уже есть жена, избери моего младшего брата» — так молвил сладострастной могучий Рама. Но и тот отверг ее, раз обратилась она сначала к старшему; тогда она опять прибегла к Раме, как река, мечущаяся между обоими берегами. Пока она сохраняла кротость; но ее привел в ярость смех девы Митхилы — так луна поднимает волны на безмятежном в тихую погоду океане.
«Смотри, поплатишься ты за эту насмешку надо мною! Знай, ты ведешь себя, как лань, которая вздумала бы оскорбить тигрицу», — молвив так деве Митхилы, в страхе приникшей к своему супругу, Шурпанакха, Когтистая, приняла свой истинный облик, отвечающий ее имени. Лакшмана, внимавший ее речам, вначале сладкогласным, как пение кокилы, а потом ужасающим, как вой шакалицы, распознал ее злобный нрав. С обнаженным мечом он ворвался в хижину и тотчас увеличил уродство демоницы. Она взлетела ввысь и погрозила им оттуда пальцем с изогнутым когтем — твердым, как ствол бамбука, был ее палец, более подобный стрекалу погонщика слонов.
Достигнув вскоре Джанастханы, она поведала Кхаре и другим, какое оскорбление нанес ей Рама, о новом унижении племени ракшасов, от него исходящем. И демоны выступили в поход против него; но то, что Когтистую с ее изуродованным лицом они выставили во главе войска, было для них дурным предзнаменованием.
42-43.
Кхара — младший брат Раваны, далее приводятся имена других ракшасов.
44-50
udāyudhān āpatatas tān dṛptān prekṣya rāghavaḥ nidadhe vijayāśaṃsāṃ cāpe sītāṃ ca lakṣmaṇe ॥44॥ eko dāśarathī rāmo yātudhānāḥ sahasraśaḥ te tu yāvanta evājau tāvāṃś ca dadṛśe sa taiḥ ॥45॥ asajjanena kākutsthaḥ prayuktam atha dūṣaṇam na cakṣame śubhācāraḥ sa dūṣaṇam ivātmanaḥ ॥46॥ taṃ śaraiḥ pratijagrāha kharatiśirasau ca saḥ khramaśas te punas tasya cāpāt samam ivodyayuḥ ॥47॥ tais trayāṇāṃ śitair bāṇair yathāpūrvaviśuddhibhiḥ āyur dehātigaiḥ pītaṃ rudhiraṃ tu patatribhiḥ ॥48॥ tasmin rāmaśarotkṛtte bale mahati rakṣasām utthitaṃ dadṛśe 'nyac ca kabandhebhyo na kiṃcana ॥49॥ sā bāṇavarṣiṇaṃ rāmaṃ yodhayitvā suradviṣām aprabodhāya suṣvāpa gṛdhracchāye varūthinī ॥50॥
Завидев дерзких, наступающих на него с оружием наготове, Рама поручил Ситу попечению Лакшманы, сам же положился на свой победоносный лук. Сын Дашаратхи был один, демонов же — тысячи, но в начавшейся битве им представилось, что у него столько же воинов, сколько у них. Честно сражающийся, не пощадил потомок Солнца посланного в бой злыми духами Душану, как не потерпел бы он, добродетельный, поношения от злоязычных. На него, Осквернителя, и на Кхару с Триширасом обрушил он поток стрел, слетавших с лука его одна за другой, словно в единое мгновение. Острые стрелы его, пронзив всех троих, остались чисты, выпив только жизнь из них, кровь же выпили стервятники. И вскоре уже никто из этого огромного полчища ракшасов, не поднимался с земли, кроме пляшущих обезглавленных трупов. Все воинство ненавистников богов, вызвавшее на бой Раму, сыплющего ливни стрел, наконец уснуло смертным сном под сенью крыл хищных птиц.
Все ракшасы были иссечены на части оружием Рагхавы, одна Шурпанакха осталась в живых, чтобы принести горестную весть Раване. Оскорбление, нанесенное сестре, и избиение родичей так разгневали Равану, как если бы Рама попрал ногою все десять его голов. Введя в обман обоих правнуков Рагху с помощью демона, обернувшегося оленем, он похитил Ситу; всего на миг сумел задержать его, напрягая все силы, властитель птиц. Того коршуна нашли братья, когда отправились на поиски Ситы; умирающий, он отдал дань дружбы Дашаратхе. Перед тем как испустить дух, со сломанными крылами, он поведал им связной речью, что деву Митхилы унес Равана; смертельные раны на его теле рассказали о его отваге. Братья, чье горе об умершем родителе пробудилось вновь, почтили его всеми полагающимися обрядами, начиная с погребального костра, как бы они сделали это и для родного отца.
51-56.
Властитель птиц — Джатаюс, коршун (или ястреб), друг Рамы, безуспешно пытавшийся спасти Ситу от Раваны.
Следуя совету Кабандхи, которого он, убив, избавил от проклятия, Рама подружился с обезьяньим вождем, товарищем по несчастью. Герой сразил Балина и отдал Сугриве давно желанную ему власть, как будто заменил корень в слове. Обезьяны по велению своего царя отправились в разные страны на поиски царевны Видехи, словно разбежавшиеся мысли томящегося по ней Рамы. Сын Ветра, получив весть о ней от Сампати, пересек океан, как минует мирскую юдоль отрешившийся от желаний. Обыскав Ланку, он нашел дочь Джанаки, охраняемую демоницами, подобную целебному растению среди ядовитых лиан. Обезьяний вождь отдал ей кольцо в знак того, что послан ее супругом, и освежающие слезы радости пролила она, его приняв. Утешив Ситу вестью от возлюбленного супруга, он воспрял духом после победы над Акшей, потом на время был взят в плен врагами и наконец поджег Ланку. Достигший успеха в своем предприятии, вождь, вернувшись, показал Раме бриллиант, который тот должен был узнать; словно воплотилось в нем самое сердце Ситы и пришло к нему по своей воле. Прижав его к груди, Рама закрыл глаза от радости, рожденной его прикосновением, словно, не касаясь груди любимой, испытал счастье ее объятий.
57-65.
Кабандха — чудовищный демон, безголовый, с единственным глазом на животе, убитый Рамой, после чего обратился в гандхарва. Товарищем по несчастью. — Обезьяний царь Сугрива тоже лишился супруги, которую вместе с царством отобрал у него его брат Балин. Сын Ветра — Хануман, сын бога Ваю. Сампати — брат Джатаюса (см. примеч. к XII. 51-56), встретившийся ему и указавший путь. Акша — сын Раваны, убитый Хануманом.
Услышав вести о своей возлюбленной, Рама воспылал таким желанием немедленно соединиться с нею, что великий океан, опоясывающий Ланку, показался ему не более неодолимым, чем крепостной ров. И он выступил ради сокрушения врага в сопровождении ратей обезьян, которые в пути заполонили не только землю, но и самый воздух. Он разбил стан на берегу океана, и туда пришел к нему Вибхишана, словно богиня счастья ракшасов вдохнула в него мудрость из любви к гибнущему племени. Рагхава обещал ему власть над бродящими в ночи; средства политики, примененные вовремя, всегда приносят плоды. Он повелел обезьянам построить мост через соленый океан — и подобен был тот мост великому змею Шеше, как будто всплывшему из подземного царства Расатала, чтобы стать ложем Вишну. Перейдя океан по этому мосту, он осадил Ланку войсками желтых обезьян, которые словно окружили ее другой золотой стеной. И ужасная битва началась там между обезьянами и ракшасами, и далеко вокруг разнеслись победные клики, обращенные к потомку Солнечного рода и к Пауластье. В той битве древесные стволы ломали железные палицы, камни разбивали молоты, раны от когтей были глубже нанесенных оружием, и скалы сокрушали боевых слонов.
66-73.
Вибхишана — брат Раваны, добродетельный ракшас, перешедший на сторону Рамы. Расатала — нижний из семи ярусов подземного мира.
Ситу, лишившуюся сознания при виде обезглавленного Рамы, привела в себя Триджата, открывшая ей, что был то обман зрения. Она отринула горе, узнав, что супруг ее жив, но мысль о том, что она осталась жить, после того как поверила в его смерть, наполнила ее стыдом.
74-75.
Ситу... привела в себя Триджата — отклонение от канонической версии «Рамаяны», где это делает Сарама, супруга Вибхишаны, а Триджата, другая добродетельная ракшаси, утешает Ситу в другой ситуации, когда она узнает о победе Индраджита над Рамой и Лакшманой.
76-79
garuḍāpātaviśliṣṭa- -meghanādāstrabandhanaḥ dāśarathyoḥ kṣaṇakleśaḥ svapnavṛtta ivābhavat ॥76॥ tato bibheda paulastyaḥ śaktyā vakṣasi lakṣmaṇam rāmas tv anāhato 'py āsīd vidīrṇahṛdayaḥ śucā ॥77॥ sa mārutisamānīta-mahauṣadhihatavyathaḥ laṅkāstrīṇāṃ punaś cakre vilāpācāryakaṃ śaraiḥ ॥78॥ sa nādaṃ meghanādasya dhanuś cendrāyudhaprabham meghasyeva śaratkālo na kiṃcit paryaśeṣayat ॥79॥ kleśena mahatā nidrāṃ tyājitaṃ raṇadurjayam rāvaṇaḥ preṣayām āsa yuddhāyānujam ātmanaḥ ॥79a॥ jaghāna sa tadādeśāt kapīn ugrān anekaśaḥ viveśa ca purīṃ laṅkāṃ samādāya harīśvaram ॥79b॥
Недолгим, как сон, оказалось смертное забытье, в которое погрузило обоих сыновей Дашаратхи оружие Мегханады, — явление Гаруды лишило его силы. Потом Пауластья поразил копьем в грудь Лакшману — и сердце Рамы, хотя оно избежало удара, готово было разорваться от горя. Рану Лакшманы исцелил чудесный корень, принесенный сыном Ветра, и опять он взял на себя долг наставника в науке плача для женщин Ланки, науке, которую преподал он своими стрелами. Он заставил умолкнуть воинственный клич Мегханады, а лук его — исчезнуть с поля боя, как осень лишает тучу грома и блистательного лука Индры.
76-79.
Мегханада — имя сына Раваны, более известного под эпитетом Индраджит, Победитель Индры. В начале битвы на Ланке он поразил насмерть заколдованными стрелами-змеями Раму и Лакшману, но героев спасает явление Гаруды, разрушающего чары.
Царем обезьян изуродованный, подобно тому как изуродована была сестра его, обрушился на Раму Кумбхакарна, словно утес, с которого камнерез срезал красный реальгар. «Так люб был тебе сон твой, и не вовремя разбудил тебя твой брат!» — с этими словами Рама погрузил его в вечный сон.
80-81.
Кумбхакарна — страшный великан, погруженный богами в сон ради спасения мира от него, был разбужен Раваной во время великой битвы; в битве Сугрива, взятый им на время в плен, откусил ему нос.
И другие ракшасы обрушивались яростно на несметные полчища обезьян, словно тучи пыли, поднявшиеся на поле боя и оседающие на потоки их крови. Вновь вышел из своего дворца на битву Пауластья — он решил, что либо Раваны, либо Рамы лишится сегодня мир. Видя, что Рама сражается пешим, между тем как владыка Ланки нападает на него на колеснице, Индра послал герою свою колесницу, запряженную гнедыми конями. Опершись на руку божественного возничего, Рама взошел на ту победоносную колесницу, знамя на которой развевали ветры, прилетевшие с небесной Ганги. Матали одел его в доспехи великого Индры — стрелы ненавистников богов бессильны были против них, как лепестки лотоса.
Долго длился бой между Рамой и Раваной, в котором оба успели явить свою отвагу, и не закончился он бесплодно. Уже не окружали младшего брата бога богатств родичи; но так много было у него рук, и голов, и бедер, что по-прежнему казалось — все материнское племя сопровождает его в бою. Высоко ставил Рама врага своего, победившего хранителей стран света, почтившего Шиву жертвоприношением своих голов и подъявшего гору Кайласа. Пауластья же, разъяренный, глубоко вонзил стрелу в его правую руку, трепетавшую в предвестии воссоединения с Ситой. Стрела, пущенная Рамой в ответ, пронзила грудь Раваны и вошла в глубь земли, словно она хотела принести благую весть змеям. И так обменивались они друг с другом ударами оружия, точно речами во время диспута, и все больше каждый жаждал одержать победу в этом бранном споре. Как двое ярых слонов, приблизившиеся к холму с обеих сторон, как бы владеют им совместно, так для обоих воителей удача в бою стала словно бы общей, ибо каждый попеременно являл в нем свою доблесть. И тучи стрел, которые посылали они друг в друга, не давали просыпать на них цветочные дожди богам и асурам, восхищенным — каждый из станов подвигами своего героя.
87-94.
Младший брат бога богатств — Равана, сводный брат Куберы.
Ракшас метнул тогда свою грозную палицу, усаженную железными шипами, — он обрел ее в войне, и она подобна была адскому дереву бога смерти. Стрелами с серповидными наконечниками Рагхава рассек ее на лету и поверг — вместе с надеждами божьих врагов — так же легко, как он срубил бы фиговое дерево.
И тогда несравненный лучник наложил на тетиву бьющую без промаха стрелу Брахмы — то единственное средство, которое могло извлечь из сердца терзающий его шип тоски по любимой. Та стрела с пылающим острием, разделившаяся в воздухе на десять, подобна была телу великого змея с кольцом на клобуке. Должное заклятие было прочитано над нею, и мгновенно он снес ею весь ряд голов Раваны, так что они даже не успели почувствовать боли. И забагровели обрубленные шеи на теле демона, готовом рухнуть, как отражения солнца на заре, раздробившиеся в покрытых рябью водах.
В смятении духа не сразу уверовали в гибель демона небожители — хотя на глазах у них отсечены были его головы, — в страхе ожидая, не вырастут ли они снова. Но вот на главу противника Пауластьи, которой предстояло вскоре быть увенчанной царской короной, низвергся посланный богами ливень благоухающих цветов, а за ним устремились рои черных пчел, покинувших подобные стенам щеки мировых слонов, мускусом которых отягощены были пчелиные крылья.
Так выполнил Рагхава возложенное на него богами дело и опустил лук с ослабленной тетивою. Колесничий Индры простился с ним и увел ввысь запряженную тысячей коней колесницу, стяг на которой был иссечен стрелами Раваны, отмеченными его именем. А владыка дома Рагху, забрав свою возлюбленную супругу, очищенную огнем, и возведя своего дорогого друга Вибхишану на трон врага своего, взошел на прекраснейшую из небесных колесниц, которую завоевал своею дланью, и отправился в свою столицу в сопровождении Вибхишану, и сына Солнца, и сына Сумитры.
Тогда бог, носящий имя Рамы, поднялся на небесной колеснице в пределы той сферы, что служит распространению звука, — ее же покрыл он на заре времен своей стопою, — и, ведающий добро, окинув взором океан, он молвил негромко своей супруге:
1.
Сфера, что служит распространению звука — традиционно под этим понимается поднебесье, сфера эфира (акаша).
«О царевна Видехи, взгляни на пенящийся океан, словно разрезанный надвое моим мостом, который протянулся до горы Малайя, как Млечный Путь протягивается по ясному осеннему небу, усыпанному блистающими звездами. Рассказывают, что предки наши еще расширили его, когда рыли землю в поисках жертвенного коня отца ради завершения обряда, коня, которого скрыл в подземном царстве мудрец Капила. Отсюда лучи солнца извлекают водный плод, здесь множатся сокровища пучины, он таит в себе огонь, питаемый водою, из него родилось дарующее усладу светило. Далеко простирается он в десяти направлениях, и потому неопределимы ни природа, ни мера образа его, меняющегося от затишья до бури, как не поддаются определению природа и мера великого образа Вишну, вездесущего и меняющегося в различных состояниях. Погружающийся в сон йоги на исходе великой юги, возлежит на нем Первозданный Человек, после растворения миров воспеваемый первым творцом, восседающим в лотосе, растущем из его пупа. Когда Индра-сокрушитель отсек горам крылья, сотнями они искали убежища в том океане, как цари, преследуемые врагами, ищут его у справедливого и беспристрастного властелина. Чистые воды его, что взметнутся потопом в час кончины мира, служат пока покрывалом лика земли, подъятой некогда из глубин Первозданным. С женами своими Океан обращается иначе, нежели другие, — искусный в лобзаниях губами-волнами, он пьет-целует реки, но и себя дает целовать им, без стеснения подставляющим ему уста. Посмотри на этих гигантских китов, в чьи разинутые пасти вливаются воды впадающих в океан рек вместе с обитающими в них рыбами, и бьют они потом вверх фонтаном из их ноздрей; посмотри на чудовищных крокодилов, плещущихся в пене прибоя, которая, обтекая их щеки, словно белыми султанами, вставленными в уши, их украшает. А эти огромные змеи, простершиеся на берегу, вдыхая морской ветер, неотличимы были бы от набегающих волн, если бы не бриллианты в их клобуках, еще ярче блистающие в лучах солнца. Волны смывают с отмелей раковины и швыряют их на коралловые рифы, цветом соперничающие с твоими губами, и, на коралловых ветвях застревая, они уже с трудом смываются обратно. Туча, пьющая воду из океана, тотчас закручивается вихрем над водоворотом, и кажется, что опять наступила пора пахтания вод горою. А берег соленого океана, темнеющий рощами тамал и пальм, выглядит издали как обод железного колеса, покрытый тонким слоем ржавчины по краю.
2-15.
Дарующее усладу светило — месяц. Десять направлений — включают страны света, промежуточные направления, зенит и надир. Великая юга — махаюга, время существования вселенной от сотворения до растворения миров (пралая), сочетание четырех мировых периодов — юг (ср. с четырьмя веками греческой космогонии), в промежутках между которыми Вишну пребывает в состоянии сна йоги — отрешения от внешнего мира. Первозданный Человек — Пуруша, образ ведийского мифа, отождествляемый здесь с Вишну, который в поздней индуистской мифологии и иконографии изображается обычно возлежащим на великом змее Шеше посреди Мирового океана; Брахма, бог-творец, восседает на цветке лотоса, растущем из пупа Вишну. Искали убежища в том океане — по-видимому, подразумевается обычное для древней поэзии отождествление гор с облаками. См. примеч. к III. 40-43. Земли, подъятой... Первозданным — подразумевается воплощение Вишну в образе Вепря (см. примеч. к VII. 55-58).
О прекрасноокая, ветер, веющий над морским побережьем, умащает лик твой пыльцой цветов кетака, словно он знает, что некогда ждать мне, жаждущему прильнуть к твоим губам, подобным плодам бимбы. Вот быстролетная небесная колесница уже донесла нас до берега, на котором рассыпались жемчужины, выпавшие из раскрывшихся створок раковин, и рощи бетелей клонятся, обремененные плодами. О красавица с очами лани, взгляни, округлобедрая, океан остался позади, он уходит все дальше и дальше, и земля поднялась из него со своими лесами. Смотри, небесная колесница летит то по тропе богов, то по стране облаков, то в выси, где реют птицы; и в движении своем она, поистине, повинуется велениям моей мысли. В поднебесье ветер, напоенный благоуханием мускуса, источаемого слоном великого Индры, несущий прохладу тремя потоками текущей реки, осушает влагу на твоем лице в этот полуденный час. О милая, из любопытства ты высунула руку из окна колесницы и задела тучу, а она словно одела молнию-браслет на руку твою, как новое украшение.
16-21.
Бимба — плоды Momordica monadelpha, в индийской поэзии обычно сравниваются с губами красавиц. Тремя потоками текущая река — Ганга, подразумевается, что она протекает по небу, земле и подземному миру.
Там, в Джанастхане, отшельники, одетые в рясы, зная, что избавлена их сторона от угрозы, возвращаются в давно заброшенные обители, каждый в свою, и начинают ставить новые хижины. Вот то место, где в поисках тебя я увидел браслет, который уронила ты с ноги-лотоса на землю, но он молчал тогда, горюя в разлуке с твоей стопою, а здесь, о робкая, безмолвные лианы указали мне из сострадания путь, которым унес тебя ракшас, протянув в том направлении свои ветви; и антилопы, забывшие о побегах травы дарбха, поведали мне, сбившемуся с пути, где ты, обратив к югу свои широко раскрытые глаза.
26-29
etad girer mālayavataḥ purastād āvirbhavaty ambarlekhi śṛṅgam navaṃ yatra ghanair mayā ca tvadviprayogāśru samaṃ visṛṣṭam ॥26॥ gandhaś ca dhārāhatapalvalānāṃ kādambam ardhodgatakesaraṃ ca snigdhāś ca kekāḥ śikhināṃ babhūvur yasmin asahyāni vinā tvayā me ॥27॥ pūrvānubhūtaṃ smaratā ca yatra kampottaraṃ bhīru tavopagūḍham guhāvisārīṇy ativāhitāni mayā kathaṃcid ghanagarjitāni ॥28॥ āsārasiktakṣitibāṣpayogān mām akṣiṇod yatra vibhinnakośaiḥ viḍambyamānā navakandalais te vivāhadhūmāruṇalocanaśrīḥ ॥29॥
Вот вздымается к небу гора Мальяват, на склонах которой облака пролили свежие дожди на меня, проливавшего слезы разлуки. Здесь благоухание, исходившее от озер, освеженных потоками дождей, полураспустившиеся цветы кадамба и сладкозвучные крики павлинов были невыносимы для меня, разлученного с тобою; здесь тяжко было мне внимать раскатам грома из туч, отраженным эхом в горных пещерах, когда томили меня сладостные воспоминания о том, как, трепеща, бросалась ты, о робкая, в мои объятия; здесь мучительно мне было взирать на распустившиеся после ливней цветы кандали, подражающие красоте твоих глаз, когда их заволокло дымом от свадебного огня.
26-29.
Мальяват — мифическая гора на восток от горы Меру (см. примеч. к I. 11 -16).
С огромной высоты мой взор достигает вод озера Пампа с берегами, густо поросшими тростником, с едва различимыми отсюда стаями журавлей, и пробуждается былая грусть. Здесь, пребывая от тебя вдали, с тоской я взирал на пары неразлучных чакравак, стеблями лотоса заботливо питающих друг друга. А вот стройная ашока, склонившаяся на берегу озера, с гроздьями цветов, подобными твоим персям; ее пытался я обнять, приняв за тебя, вновь обретенную, и только Лакшмана удержал меня, сам проливая слезы.
30-32.
Пампа — озеро в Южной Индии, между реками Кришной и Тунгабхадрой.
Вот, заслышав звон золотых колокольчиков в выемках на кузове воздушной колесницы, поднимаются в небо от реки Годавари, словно встречая тебя, стаи журавлей. А вот и лес Панчавати, радующий мое сердце, — так давно я его не видел! — здесь взрастила ты молодые деревца манго, из полных кувшинов поливая их водою усердно, нежного тела своего не щадя; здесь черные антилопы, завидев нас, поднимали головы и устремляли на нас взоры; здесь, в уединении, в беседке из лиан на берегу Годавари, вернувшись с охоты, засыпал я, помнится, положив голову тебе на колени, и свежий ветерок, веющий от волн реки, прогонял мою усталость.
Вот место, которое избрал некогда для своей земной обители тот мудрец, которому стоило только нахмурить чело, чтобы низвергнуть Нахушу с трона Индры, и который обладает способностью очищать помутившиеся воды. Когда я вдыхаю запах дыма, поднимающегося столбом к тропе небесных колесниц от трех священных огней и напоенного благоуханием жертвенных возлияний, совершаемых тем мудрецом, чья незапятнана сла ва, — душа моя озаряется, очищаясь от качества страсти.
36-37.
Тот мудрец — Агастья (см. примеч. к IV. 4-25), низверг с неба нечестивого царя Нахушу из Лунной династии, узурпировавшего трон Индры (этот миф излагается в эпосе).
Вот, гордая дева, прелестное озеро, называемое Панчапсарас, берег которого избрал для отдохновения мудрец Шатакарни; рассказывают, что когда-то, странствующий среди оленей и питающийся лишь побегами травы дарбха, мудрец этот попал в западню красоты пяти апсар, посланных Индрою, которому внушило тревогу его подвижничество. Там, в его чертоге, скрытом под водою, музыка звучит непрестанно, и даже здесь, в комнатах верхнего яруса Пушпаки, отдаются эхом доносящиеся оттуда звуки литавр.
38-40.
Панчапсарас — букв. Озеро Пяти Нимф; упоминаемая история излагается в третьей книге «Рамаяны», но там имя героя не Шатакарни, а Мандакарни.
А там обитает другой отшельник, именем Сутикшна, ведущий воздержанную жизнь. Жестокому умерщвлению плоти предается он, стоя между четырьмя огнями, поддерживаемыми жертвенной пищей, в то время как бог солнца, несомый семью конями, пятым огнем опаляет его чело. Его, смутившего покой Индры, не могли, однако, совратить чары небесных дев — тщетно обращали они к нему трепетные взгляды и улыбки и под различными предлогами приоткрывали пояски на бедрах. Правую руку он простирает к нам, приветствуя меня, — этой рукой обычно гладит он ланей и обрывает острые концы стеблей куши, а другая у него всегда подъята. На мое приветствие он ответил легким кивком, соблюдая обет молчания, и опять обратил свой взор к лучезарному солнцу, которое уже не заслоняет от него наша воздушная колесница.
41.
-44. Сутикшна — отшельник, в обители которого Рама гостил некоторое время на своем пути в изгнание (упоминается в «Рамаяне»).
А это пустынь Шарабханги, святое убежище, где долго поддерживал он жертвенный огонь дровами и наконец отдал ему свое тело, освященное мантрами. Теперь приходящих странников приветствуют здесь деревья пустыни, которые можно счесть добродетельными отпрысками мудреца; дающие прохладную тень, в которой путник избавляется от усталости, они славятся своими плодами.
45-46.
Шарабханга — мудрец, вознесшийся в мир Брахмы после посещения его обители Рамой (на пути к Сутикшне, в лесу Дандака).
А там, о гибкая дева, взор мой приковывает гора Читракута; рев водопадов отдается эхом в ее ущельях, облака громоздятся на ее вершинах, и она подобна зебу, из нутра которого вырывается гулкое мычание и на рогах застряли хлопья ила, вырытого на речном берегу. Внизу, близ горы, извивается река Мандакини, струящая свои чистые и прозрачные воды; издали она кажется совсем тонкой, словно жемчужная нить, украшающая грудь земли. И там, у горы, я вижу благородное дерево тамалу, с которого сорвал я когда-то благоуханный цветок, ставший украшением для твоей серьги, как ячменный колос, блиставший на твоей бледной щеке.
47-49.
Читракута — гора (на территории совр. Бунделькханда), где некоторое время пребывал в изгнании Рама.
А вот священная роща Атри, предназначенная для подвижничества, — там дикие звери укрощаются помимо страха кары, там деревья рождают плоды, минуя пору цветения, тем являя великую мощь провидца. Там Анусуйя ради омовений подвижников заставила протекать Гангу, реку трех потоков, что стала лентой в венце Треокого бога, — руки Семерых провидцев касаются на небе ее золотых лотосов. И деревья там над алтарями, где отшельники предаются созерцанию, приняв позу воина, застыли неподвижно в безветрии, словно погрузились в созерцание тоже. Там же высится баньян, называемый Темным, к которому когда-то прибегла ты с просьбой о помощи; покрытый плодами, он похож на гору изумрудов, смешанных с рубинами.
50-53.
Священная роща Атри — Рама посетил ее, покинув Читракуту. Анусуйя — чаще Анасуйя, супруга Атри (см. примеч. к II. 75). Поза воина — поза стоящего на страже, выпрямившись. Баньян, называемый Темным — священный баньян, которому Сита молилась о благополучном возвращении Рамы, на пути из Айодхьи к Читракуте («Рамаяна», II).
Взгляни, о дева со стройным станом, вот река Ганга, в течение которой вторгаются волны Ямуны; здесь она выглядит как ожерелье из жемчугов, чередующихся с затмевающими их изумрудами, там — как гирлянда, в которой белые лотосы сплетаются с голубыми; в одном месте она — как вереница лебедей, стремящихся к озеру Манаса вперемешку со стаей серокрылых гусей, в другом — как поверхность пола сандалового дерева с узором из листьев, выложенным черным алоэ; там она — как дорожка лунного света, испещренная тенями, там — как белое облако осенью, сквозь которое просвечивает синее небо; а в некоторых местах она подобна телу Шивы, умащенному золою и обвитому черными змеями. Люди, очистившие души омовением в этих водах — где сливаются воедино две супруги Океана, — даже и не постигшие высшую истину, по смерти уже никогда не ввергнуты будут в узы плоти.
А вот уже город владыки нишадов, здесь, сняв венец, я завязал волосы узлом, как подобает отшельнику, и Сумантра начал тогда рыдать, восклицая: „О Кайкейи, ты добилась своего!“ Вот река Сараю — достойные доверия люди говорят, что она вытекает из озера Брахмы, где пыльцой золотых лотосов умащаются жены якшей, как Непроявленное проистекает из Осознания; с жертвенными столбами по берегам, она струит свои воды мимо нашей столицы, воды вдвойне священные, ибо великие цари рода Икшваку вступали в них ради омовений, сопутствующих жертвоприношению коня; ее почитаю я всей душою как кормилицу всех царей Северной Косалы, взлелеянных на песчаных берегах ее и вспоенных как молоком ее водою. Это — та самая река Сараю, разлученная тогда же, как и мать моя, со старым царем, отцом моим; уже издалека она раскрывает мне свои объятья, приветствуя меня налетающим от ее волн прохладным ветром.
59-63.
Нишады — неарийские племена Северной Индии; их владыка — Гуха, друг Рамы, близ его столицы Шрингаверапура на Ганге они встретились на пути Рамы из Айодхьи к Читракуте. Сумантра — колесничий царя Дашаратхи, провожавший Раму в изгнание до этого места. Озеро Брахмы — священное место паломничества в Гае (совр. Бихар), считалось источником всех рек (расположено далеко от Сараю). Непроявленное — авьякта, под этим термином в философии санкхья понималась изначальная материя; возведение ее здесь к Осознанию (буддхи) означает эволюцию понятия в идеалистическом духе.
Багровое, как вечерняя заря, поднимается от земли облако пыли там, впереди. Я думаю, это Бхарата, которому Хануман принес весть о нашем возвращении, вышел с войском нам навстречу. Несомненно, он, праведный, вернет мне царскую власть, которую верно охранял в мое отсутствие, — ведь я не отступил от данного отцу обещания, — как некогда Лакшмана оберегал тебя, пока я не вернулся, сразив в бою Кхару и других врагов. А вот и сам Бхарата в бедной одежде отшельника с дарами в руках идет в сопровождении престарелых советников — впереди наш родовой жрец Васиштха, а войско осталось сзади. Провозглашенный наследником, он ради меня не принял царской власти от нашего отца, хотя она легко давалась ему в руки. Блюдя тягчайший обет отречения, он не посягнул на нее все эти годы».
Когда молвил это сын Дашаратхи, небесная колесница, повинуясь его воле, поведанной ей покровительствующим божеством, спустилась с пути планет на глазах у изумленного народа, последовавшего за Бхаратой. Тогда Рама, опираясь на руку искусного в услужении царя обезьян, сошел с колесницы по мраморной лестнице, опустившейся до земли; Вибхишана шел впереди, указывая ему дорогу. Чистый душою и телом, он поклонился духовному наставнику рода Икшваку и, приняв почетные дары, со слезами радости обнял брата Бхарату, склонившего перед ним голову — голову, помазания которой на царство он не позволил из любви к Раме. Потом Рама благосклонно принял старых советников, отпустивших длинные бороды, делающие их похожими на баньяны со свисающими корнями.
68-71.
Покровительствующее божество — подразумевается дух волшебной колесницы, управляющий ею по воле владельца.
«Это — царь медведей и обезьян, который был мне другом в час невзгоды, а это — отпрыск рода Пуластьи, в битвах всегда сражающийся в первых рядах» — так представил их с почетом Рагхава, и Бхарата приветствовал их, миновав Лакшману. Потом он обратился к сыну Сумитры и склонил голову к его ногам. Тот поднял его и заключил в объятья, прижав к груди, что стала жестче от шрамов, нанесенных оружием Индраджита, отчего даже больно стало встретившейся груди.
72-73.
К сыну Сумитры —т. е. к Лакшмане.
74-75
rāmājñayā haricamūpatayas tadānīṃ kṛtvā manuṣyavapur āruruhur gajendrān teṣu kṣaratsu bahudhā madavāridhārāḥ śailādhirohaṇasukhāny upalebhire te ॥74॥ sānuplavaḥ prabhur api kṣaṇadācarāṇāṃ bheje rathān daśarathaprabhavānuśiṣṭaḥ māyāvikalparacitair api ye tadīyair na syandanais tulitakṛtrimabhaktiśobhāḥ ॥75॥
Потом предводители обезьяньих ратей, приняв человеческий облик по желанию Рамы, воссели на спинах больших слонов, словно на горах, — потоки мускуса, ниспадающие сверху, напоминали им горные водопады. А властитель ракшасов и его спутники взошли на колесницы, подаренные им сыном Дашаратхи, — и оказались они красивее их собственных, хотя и созданных волшебством.
После этого Рагхава в сопровождении двоих своих братьев поднялся опять на небесную колесницу, и она взлетела, движущаяся по воле возничего, с флагами, развевающимися по ветру, — так владыка звезд восходит вечером на небо среди облаков при трепетном блеске молнии, сопровождаемый Будхой и Брихаспати. Там Бхарата приветствовал счастливую дочь царя Митхилы, освобожденную Рамой из тяжкого плена десятиглавого демона, — так Владыка миров избавляет землю от потопа, так сияние луны избавляется от завесы туч по миновании поры дождей. Он пал в ноги дочери Джанаки, и волосы на голове праведного, спутанные, как у старшего брата, коснулись прекрасных стоп ее, стойко отвергавшей домогательства владыки Ланки, — и те, и другие освящены были этим соприкосновением.
76-78.
Будха — см. примем, к I. 38-47. Брихаспати — планета Юпитер.
Еще полкроши следовала Пушпака, замедлившая свой полет, за возвращавшимися горожанами, и наконец благородный потомок Солнца опустился в большом саду на окраине Сакеты, где уже были поставлены шатры по приказу Шатругхны.
И оба сына Дашаратхи, вернувшиеся из изгнания, встретились с матерями своими, которые поникли после смерти супруга, как увядают лианы, после того как срублено дерево, дававшее им приют. Когда склонились перед ними блистательные герои, победившие своих врагов, они даже не могли рассмотреть их из-за слез, застилающих глаза, и только прикосновение, радостное сердцу, сказало им, что перед ними их сыновья. И как тающие снега Хималая, сойдя в согретые летним зноем воды Ганги и Сараю, охлаждают их, так жгучие слезы горя, что проливали обе вдовы, сменились облегчающими душу слезами радости. Исполненные сострадания, они касались перстами шрамов от ран, нанесенных оружием нечисти, на телах сыновей, словно они еще были свежи, и не нужно им было звания матери героя, столь желанного для супруги кшатрия.
«Перед вами злосчастная Сита, принесшая горе своему супругу!» — с такими словами приветствовала с равным почтением обеих цариц их сноха, памятуя, что свекор ее пребывает на небе. «Встань, дочь моя, не ты ли, напротив, своею добродетелью охранила супруга и брата его в том тяжком испытании, которое выпало им на долю!» — так отвечали они с искренней любовью той, что заслужила благое обращение.
Затем престарелые советники совершили обряд помазания на царство над тем стягом рода Рагху; воды для обряда из святых мест доставлены были в золотых кувшинах, но начат он был раньше того слезами радости цариц-матерей. Голова победоносного Рамы окроплена была водою, которую от рек, озер и морей принесли вожди ракшасов и обезьян, — так тучи орошают дождями вершину горы Виндхья. И царское облачение столь блистательного и в бедном рубище отшельника, ничего, казалось, не добавило к его красоте.
В сопровождении наследственных советников, ракшасов и обезьян, он вступил с войском под бой барабанов в столицу своих предков к радости собравшегося народа — улицы ее были украшены триумфальными арками и из окон белостенных домов низвергались на них ливни цветов. Он ехал на колеснице со своими младшими братьями — помахивая двумя опахалами из хвостов яков, овевал его Шатругхна, Бхарата держал зонт над его головою, и вместе они являли собою как бы живое воплощение четырех средств государственной политики. Облако от воскурений алоэ стлалось по воздуху, вылетая из окон дворца, и, разносимое ветром по воздуху, оно представлялось косою, которую столица-жена распустила по случаю возвращения внука Рагху из лесов.
10-12.
Косою, которую столица-жена распустила — имеется в виду обычай заплетать волосы в одну косу по уходе мужа из дома и до его возвращения.
Складывая руки в ладони, делая так, чтобы их было видно из окон, приветствовали девы Сакеты супругу героя рода Рагху, которую несли в паланкине, одетую свекровями в красивое платье. Умащенная вечными румянами, что были дарованы ей Анусуйей, распространяющими сияние вокруг, она, казалось, опять представала в пылающем огне, посредством которого ее супруг доказал ее невинность народу.
Своих друзей дружелюбный Рама поместил в роскошно убранных домах, а сам вошел со слезами на глазах во дворец, хранящий еще жертвенные приношения его отца — но от него в нем остался лишь портрет на стене. Там он, утешая удрученную мать Бхараты, молвив ей, сложив в ладони руки: «Матушка, ведь, если подумать, в том, что отец наш не уклонился с пути, ведущего на небо, — твоя заслуга». Сугриву, Вибхишану и спутников их он потешил произведениями человеческого искусства, которые повергли в изумление даже их, привыкших творить всякие чудеса единым желанием. Он воздал почести божественным мудрецам, пришедшим приветствовать его, и они поведали ему повесть о свершившемся, начиная с рождения поверженного им врага, — повесть, раскрывавшую все величие его подвига. А когда удалились суровые подвижники, Рама распрощался и с вождями ракшасов и обезьян, которые среди развлечений не заметили, как прошло полмесяца; из рук самой Ситы получили они богатые дары. А Пушпаку, этот цветок небес, — ему стоило только пожелать, чтобы иметь ее в своем распоряжении, — отобранную у врага богов вместе с его жизнью, он отдал Пушпаку опять владыке Кайласы.
15-20.
Отдал Пушпаку опять владыке Кайласы —т. е. богу Кубере, у которого ее когда-то отобрал Равана.
Так, проведя в изгнании годы, определенные велением отца, Рама обрел свое царство и делил власть над ним с младшими братьями, как с Законом, Пользой и Желанием. Ласковый по природе, он выказывал равное почтение матерям своим, как некогда предводитель воинства богов равно приникал шестью ртами своими к сосцам шести вскормивших его Криттик. При нем, чуждом скаредности, стал жить богато народ, под его защитой люди могли свершать обряды беспрепятственно, и его заботою обрели в нем отца подданные, беспечальные благодаря ему, как сыну.
21-23.
Предводитель воинства богов — Сканда (см. примем, к II. 75 и к III. 22-24), изображался шестиликим; согласно мифу о его рождении, лишенный матери, был вскормлен шестью нимфами Криттиками (олицетворяющими созвездие Плеяд).
Уделив должное время народным нуждам, он предавался радости уединения с дочерью властителя Видехи, и казалось — сама Лакшми, жаждущая быть с ним, приняла прекрасный образ Ситы. И когда в дворцовых покоях они созерцали картины, изображающие их скитания в лесах Дандаки, даже былые невзгоды будили в них счастливые воспоминания.
А когда побледнел лик Ситы, как трава сара, и сияющие очи ее стали еще прекрасней, безмолвно поведав о ее беременности, великую отраду обрел в ней ее супруг. Она похудела и перси ее изменили цвет. Тогда однажды, посадив ее на колени, счастливый муж спросил ее, нет ли у нее какого-нибудь особенного желания. И она пожелала опять посетить рощи обителей на берегах Ганги, где земля устлана травою куша, где лесные животные приходят к хижинам кормиться приношениями дикого риса, где юные отшельницы были в те годы ей подругами.
26-28.
Сара — вид тростника Saccharum sara.
29-30
tasyai pratiśrutya raghupravīras tad (?) īpsitaṃ pārśvacarānuyātaḥ ālokayiṣyan muditām ayodhyāṃ prāsādam abhraṃliham āruroha ॥29॥ ṛddhāpaṇaṃ rājapathaṃ sa paśyan vigāhyamānāṃ sarayūṃ ca naubhiḥ vilāsibhiś cādhyuṣitāni pauraiḥ puropakaṇṭhopavanāni reme ॥30॥
Пообещав исполнить ее желание, герой рода Рагху в сопровождении приближенных взошел на кровлю своего дворца, касающуюся небес, чтобы с высоты бросить взгляд на Айодхью, счастливую под его правлением. И приятно ему было видеть главную улицу города с богатыми лавками, корабли под парусами на реке Сараю и сады на окраинах столицы, где веселые горожане развлекались в обществе юных дев.
Он, лучший из красноречивых, праведный, чьи мощные руки подобны были царственным змиям, победивший самого могучего врага, спросил тогда своего соглядатая Бхадру, какие речи он слышал в народе о своем царе. В ответ на настойчивые расспросы, тот отвечал неохотно: «Все деяния твои восхваляют горожане, о владыка людей, кроме одного — что принял ты к себе царицу после пребывания ее в чертоге ракшаса».
33-36
kalatranindāguruṇā kilaivam abhyāhataṃ kīrtiviparyayeṇa ayoghanenāya ivābhitaptaṃ vaidehibandhor hṛdayaṃ vidadre ॥33॥ kim ātmanirvādakathām upekṣe jāyām adoṣām uta saṃtyajāmi ity ekapakṣāśrayaviklavatvād āsīt sa dolācalacittavṛttiḥ ॥34॥ niścitya cānanyanivṛtti vācyaṃ tyāgena patnyāḥ parimārṣṭum aicchat api svadehāt kim utendriyārthād yaśodhanānāṃ hi yaśo garīyaḥ ॥35॥ sa saṃnipātyāvarajān hataujās tadvikriyādarśanaluptaharṣān kaulīnam ātmāśrayam ācacakṣe tebhyaḥ punaś cedam uvāca vākyam ॥36॥
В самое сердце поразил супруга Ситы этот удар, как удар молота по раскаленному железу, — ибо невыносимо ему было бесславие, бросающее тень на его жену. Пренебречь ли ему этим оскорбительным для него поношением или покинуть невинную супругу свою — не зная, какое решение принять, он пребывал в смятении и мысль его колебалась, словно на качелях. Но, убедившись, что ничем другим не может быть предотвращено бесчестье, как только отречением от супруги, он все-таки решился это сделать. Те, для кого добрая слава превыше всего, готовы отречься от собственного тела, не говоря уже о земных радостях. Удрученный, он призвал младших братьев, чье благое расположение духа исчезло, когда они увидели, как изменился он. И он рассказал им о недобром известии и молвил им такие слова:
37-42
rājarṣivaṃśasya raviprasūter upasthitaḥ paśyata kīdṛśo 'yam mattaḥ sadācāraśuceḥ kalaṅkaḥ payodavātād iva darpaṇasya ॥37॥ paureṣu so 'haṃ vahulībhavantam apāṃ taraṅgeṣv iva tailabindum soḍhuṃ na tatpūrvam avarṇam īśe ālānikaṃ sthāṇum iva dviependraḥ ॥38॥ tasyāpanodāya phalapravṛttāv upasthitāyām api nirvyapekṣaḥ tyakṣyāmi vaidehasutāṃ purastāt samudranemiṃ pitur ājñayeva ॥39॥ avaimi cainām anagheti kiṃ tu lokāpavādo balavān mato me chāyā hi bhūmeḥ śaśino malatven- -āropitā śuddhimataḥ prajābhiḥ ॥40॥ rakṣovadhānto na ca me prayāso vyarthaḥ sa vairapratimocanāya amarṣaṇaḥ śoṇitakāṅkṣayā kiṃ padā spṛśantaṃ daśati dvijihvaḥ ॥41॥ tad eṣa sargaḥ karuṇārdracittair na me bhavadbhiḥ pratiṣedhanīyaḥ yady arthitā nirhṛtavācyaśalyān prāṇān mayā dhārayituṃ ciraṃ vaḥ ॥42॥
«Видите, как запятнал я род царственных мудрецов, происходящий от Солнца и прославленный своей чистотой и праведностью, — так затмевает поверхность зеркала ветер, насыщенный водяными парами. Я не могу потерпеть, чтобы распространялась эта клевета среди народа, как пролитое в воду масло по волнам, — могучий слон ведь не потерпит привязи. Чтобы предотвратить бесчестье, я откажусь от дочери владыки Видехи, несмотря на то, что близок срок рождения дитяти, как отказался я когда-то от власти над опоясанной морями землею по велению моего отца. Я знаю, что она невиновна. Но недовольство народа значит для меня больше. Народ ведь и тень земли на чистом лике месяца объявляет пятном. Не напрасно удалось мне убить ракшаса, ибо было это ради отмщения обиды. Разве из кровожадности жалит разъяренная змея поправшую ее ногу? По всему этому вы не должны противоречить моему решению из сострадания царице, если вы хотите, чтобы вырваны были из сердца моего шипы бесчестья и дни мои продлились».
На эти непреклонные и жестокие слова государя, решающие судьбу дочери Джанаки, никто из братьев не посмел возразить, но никто не мог и согласиться с ними.
44-45
sa lakṣmaṇaṃ lakṣmaṇapūrvajanmā vilokya lokatrayagītakīrtiḥ saumyeti cābhāṣya yathārthabhāṣī sthitaṃ nideśe pṛthag ādideśa ॥44॥ prajāvatī dohadaśaṃsinī te tapovaneṣu spṛhayālur eva saumyeti cābhāṣya yathārthabhāṣī prāpayya vālmīkipadaṃ tyajainām ॥45॥
Тогда обратил взор на Лакшману старший брат его, чья слава была воспета в трех мирах, и, рекущий истину, ему, назвав его дорогим братом, такой отдал особый приказ: «Твоя невестка уже высказала мне желание беременной — она хочет посетить лесные обители; возьми же ее под этим предлогом на свою колесницу, отвези к обители Вальмики и там оставь».
По велению отца нанес Бхаргава смертельный удар родной матери — зная об этом, Лакшмана повиновался старшему брату; ибо веления старших надо исполнять беспрекословно. На колеснице, запряженной ретивыми конями, которою правил Сумантра, он отправился в путь вместе с Ситой, с радостью принявшей весть о поездке. Любуясь красотою тех мест, по которым они проезжали, она радовалась мысли, что ее супруг всегда поступает согласно ее желаниям; и неведомо ей было, что из волшебного дерева счастья он обратился в адское с листьями-ножами. Лакшмана пока скрывал от нее великое несчастье, которое ей предстояло пережить, но предостерег ее внезапный трепет в правом глазу — уже не доведется ему видеть прекрасный образ ее супруга! И бледность покрыла ее лицо, подобное лотосу. Опечаленная недобрым знамением, она мысленно молилась о благополучии царя и его младших братьев.
46-50.
Бхаргава — Парашурама, см. примем, к XI. 43-46.
Повинующийся воле старшего брата, помышлял сын Сумитры о том, чтобы оставить в лесу добродетельную жену его, — но тут, словно воспрещая ему это, преградила им путь дочь Джахну, вздымая к нему руки-волны. Возничий остановил коней на песчаном берегу, и Лакшмана помог невестке сойти с колесницы. На крепкой лодке, предоставленной им рыбаком-нишадом, сын Сумитры переправился с Ситой через Гангу и тем словно выполнил трудноисполнимое обещание.
Тогда он голосом, прерывающимся от перехвативших горло слез, с трудом подбирая слова, произнес повеление царя — словно каменный дождь обрушился из зловещей тучи. И Сита, как лиана, сорванная внезапно ветром-обидою, упала, роняя цветы-украшения, на землю, что произвела ее на свет. Но не приняла ее тогда земля в свои недра — она как будто не хотела верить, что праведный муж, отпрыск рода Икшваку, мог покинуть жену свою без причины.
Пока она была без сознания, она не чувствовала боли, но когда усилия сына Сумитры помогли ей прийти в себя, будто огнем опалило ей душу; и явь была для нее мучительней обморока. Благородная жена, она не сказала дурного слова о супруге, отрекшемся от нее без ее вины, но снова и снова проклинала себя как грешницу, обреченную на вечное страдание.
58-67
āśvāsya rāmāvarajaḥ satīṃ tām ākhyātavālmīkiniketamārgaḥ nighnasya me bhartṛnideśaraukṣyaṃ devi kṣamasveti babhūva namraḥ ॥58॥ sītā samutthāpya jagāda vākyaṃ prītāsmi te saumyacirāya jīva viḍaujasā viṣṇur ivāgrajena bhrātrā yad itthaṃ paravān asi tvam ॥59॥ śvaśrūjanaṃ sarvam anukrameṇa vijñāpaya prāpitamatpraṇāmaḥ prajāniśekaṃ mayi vartamānaṃ sūnor anudhyāyata cetaseti ॥60॥ vācyas tvayā madvacanāt sa rājā vahnau viśuddhām api yat samakṣam māṃ lokavādaśravaṇād ahāsīḥ śrutasya kiṃ tat sadṛśaṃ kulasya ॥61॥ kalyāṇabuddher atha vā tavāyaṃ na kāmacāro mayi śaṅkanīyaḥ mamaiva janmāntarapātakānāṃ vipākavisphūrjathur aprasahyaḥ ॥62॥ upasthitāṃ pūrvam apāsya lakṣmīṃ vanaṃ mayā sārdham asi prapannaḥ tad āspadaṃ prāpya tayātiroṣāt soḍhāsmi na tvadbhavane vasantī ॥63॥ niśācaropaplutabhartṛkāṇāṃ tapasvinīnāṃ bhavataḥ prasādāt bhūtvā śaraṇyā śaraṇārtham anyāṃ kathaṃ prapatsye tvayi dīpyamāne ॥64॥ kiṃ vā tavātyantaviyogamoghe kuryām upekṣāṃ hatajīvite 'smin syād rakṣaṇīyaṃ yadi me na tejas tvadīyam antargatam antarāyaḥ ॥65॥ sāhaṃ tapaḥ sūryaniviṣṭadṛṣṭir ūrdhvaṃ prasūtes caritum yatiṣye tathā yathā me jananāntare 'pi tvam eva bhartā na ca viprayogaḥ ॥66॥ nṛpasya varṇāśramarakṣaṇaṃ yat sa eva dharmo manunā praṇītaḥ nirvāsitāpy evam atas tvayāhaṃ tapasvisāmānyam avekṣaṇīyā ॥67॥
Младший брат Рамы постарался утешить ее, добродетельную супругу. Указав ей путь к обители Вальмики, он пал ей в ноги, восклицая: «Прости мне мою жестокость, государыня, подневольный, исполнял я веление владыки!» Сита подняла его и сказала такие слова: «Я довольна тобою, дорогой брат, да живешь ты долго. Как Вишну Индре, ты верен был своему старшему брату. Поклонись всем свекровям моим в должном порядке и скажи им, что я ношу во чреве дитя их сына, пусть пожелают они мне блага. И передай мои слова царю: „Достойно ли рода твоего и знания закона из-за людской молвы отречься от меня, очищенной от вины огнем в твоем присутствии? Но нет, не должно мне подозревать в жестокосердии тебя, благомыслящего. Это — возмездие за грехи, совершенные мною в прошлом рождении, поразило меня теперь как громом. Это из-за того, что раньше ты ушел в леса со мною, оставив Лакшми, Богиню Царского Счастья, тебя избравшую, — потом, когда я поселилась в твоем доме, она из ревности не могла потерпеть моего присутствия там. Некогда милостью твоею я могла оказывать покровительство женам отшельников, которым угрожали бродящие в ночи, — у кого же мне теперь, меж тем как ты живешь и здравствуешь, искать защиты? Не распроститься ли мне с несчастной жизнью моею, лишенной смысла из-за постоянной разлуки с тобою? Но препятствует мне в том твой ребенок в моем чреве, нуждающийся в заботе и охране. После рождения дитяти я предамся умерщвлению плоти, устремив неподвижный взор на солнце, чтобы в будущей жизни ты остался моим мужем неразлучно. Защита сословий и возрастов есть долг царя, предписанный ему Ману. Поэтому даже изгнанной ты должен дать защиту мне, как и другим отшельникам”».
Обещав передать ее слова, младший брат Рамы оставил ее. И когда он скрылся из глаз, она закричала во весь голос, как испуганная скопа, от чрезмерности своей душевной муки. Павлины прекратили свою пляску, деревья обронили цветы, а лани — пучки травы куша, которую жевали, — в лесу безутешно заплакали, разделяя ее горе.
Этот плач заслышал певец, вышедший собирать траву куша и дрова, тот самый, чей горестный возглас при виде птицы, пронзенной охотником, сложился в стих; и он пошел на звуки плача. Сита, перестав плакать и вытерев слезы, застилавшие ей глаза, приветствовала его. Видя, что она беременна, мудрец благословил ее, пожелав ей рождения доброго сына, и так сказал ей:
70-71.
Певец... чей горестный возглас... сложился в стих — Вальмики, «первый поэт», согласно легенде, излагаемой в начале «Рамаяны», создал стихотворный размер шлока непроизвольно, о чем здесь упоминается.
72-78
jāne viṣṛśṭāṃ praṇidhānatas tvāṃ mithyāpavādakṣubhitena bhartrā tan mā vyathiṣṭhā viṣayāntarasthaṃ prāptāsi vaidehi pitur niketam ॥72॥ uthkātalokatrayakaṇṭake 'pi satyapratijñe 'py avikatthane 'pi tvāṃ praty akasmāt kaluṣapravṛttāv asty eva manyur bharatāgraje me ॥73॥ tavendukīrtiḥ śvaśuraḥ sakhā me satāṃ bhavocchedakaraḥ pitā te dhuri sthitā tvaṃ patidevatānāṃ kiṃ tan na yenāsi mamānukampyā ॥74॥ tapasvisaṃsargavinitatsattve tapovane vītabhayā vasāsmin ito bhaviṣyaty anaghaprasūter apatyasaṃskāramayo vidhis te ॥75॥ aśūnyatīrāṃ munisaṃniveśais tamo'pahantrīṃ tamasāṃ vigāhya tatsaikatotsaṅgabalikriyābhiḥ saṃpatsyate te manasaḥ prasādaḥ ॥76॥ puṣpaṃ phalaṃ cārtavam āharantyo bījaṃ ca bāleyam akṛṣṭarohi vinodayiṣyanti navābhiṣaṅgām udāravāco munikanyakās tvām ॥77॥ payoghaṭair āśramabālavṛkṣān saṃvardhayantī svabalānurūpaiḥ asaṃśayaṃ prāk tanayopapatteḥ stanaṃdhayaprītim avāpsyasi tvam ॥78॥
«Внутренним сосредоточением я прозрел истину и знаю, что, уязвленный лживой людской молвою, твой муж отрекся от тебя. Не печалься же, царевна Видехи, ты пришла к дому отца в другой стране. И пусть он избавил три мира от злодея, пусть верен он своим обетам, пусть чужд хвастовства — я гневаюсь на старшего брата Бхараты, поступившего с тобою жестоко без причины. Преславный свекор твой был моим другом, твой отец — избавитель добродетельных от тяготы мирской юдоли, а ты — первая среди жен, почитающих мужа как единственное божество, как же мне не проникнуться сочувствием к тебе? Живи, не ведая страха, в этой лесной обители, где хищников укрощает миролюбие отшельников. Все очистительные обряды, полагающиеся по рождении твоего дитяти, будут совершены здесь, когда ты разрешишься от бремени. В реке Тамаса, избавляющей от тьмы, берега которой, с расположенными на них хижинами отшельников, не безлюдны, ты совершишь омовение, и душа твоя обретет покой, когда на тех песчаных берегах принесут жертву цветами и зернами. Дочери мудрецов будут собирать для тебя плоды и цветы, даруемые временем года, и зерна дикорастущих злаков для жертвоприношений и веселой болтовней своей будут отвлекать тебя от твоего горя, пока оно еще свежо. И взращивая молодые деревца обители, поливая их из нетяжелых для тебя кувшинов, ты испытаешь, несомненно, материнскую любовь еще до того, как родится у тебя сын».
72-78.
В реке Тамаса, избавляющей от тьмы — игра слов, построенная на созвучии Тамаса и тамас, «тьма».
С благодарностью она прибегла к нему, и Вальмики, чье сердце было исполнено сострадания, отвел ее в свою обитель, где вечером лани отдыхали близ алтарей и лесные звери пребывали в мире, чуждые тревоги. Он поручил ее, удрученную горем, заботам отшельниц, обрадованных ее приходом, как в ночь новолуния поручается травам последний отблеск луны, поглощаемый душами предков. Вечером, после того как она была принята с почестью, ей отвели хижину, где горел светильник, заправленный ореховым маслом, и ложе было устлано священной оленьей шкурой. И она поселилась там и жила, питаясь лесною пищей, в ожидании рождения дитяти своего супруга, носила берестяную одежду, совершала очистительные омовения и строго следовала предписаниям, принимая гостей обители.
79-82.
Поручается травам последний отблеск луны, поглощаемый душами предков — имеются в виду фосфоресцирующие ночью травы; по представлениям древних, месяц убывает от того, что боги и тени предков поглощают нектар — сому, из которого он состоит, и прибывает, наполняемый солнцем.
83-84
api prabhuḥ sānuśayo 'dhunā syāt kim utsukaḥ śakrajito 'pi hantā śaśaṃsa sītāparidevanāntam anuṣṭhitaṃ śāsanam agrajāya ॥83॥ babhūva rāmaḥ sahasā sabāṣpas tuṣāravarṣīva sahasyacandraḥ kaulīnabhītena gṛhān nirastā na tena vaidehasutā manastaḥ ॥84॥
А победитель Индраджита поспешил в столицу, жаждущий видеть, не раскаялся ли царь в своем решении. Он рассказал старшему брату о том, как выполнил его поручение, поведав и о сетованиях Ситы. Тотчас Рама залился слезами, как месяц, проливающий росу в месяц пауша. Убоявшись сплетни, он изгнал ее из своего дома, но не из своего сердца.
83-84.
Пауша — декабрь-январь, в подлиннике более редкое название этого месяца: сахасъя; луна источает холодную росу или иней.
85-86
nigṛhya śokaṃ svayam eva dhīmān varṇāśramāvekṣaṇajāgarūkaḥ sa bhrātṛsādhāraṇabhogam ṛddhaṃ rājyaṃ rajoriktamanāḥ śaśāsa ॥85॥ tām ekabhāryāṃ parivādabhīroḥ sādhvīm api tyaktavato nṛpasya vakṣasy asaṃghaṭṭasukhaṃ vasantī reje sapatnīrahiteva lakṣmīḥ ॥86॥
Но подавил горестное чувство мудрый властитель и, бодрствующий, надзирая за сословиями и возрастами жизни, изгнав из души воздействие страсти, он продолжал править вместе с братьями своим процветающим царством. И Лакшми, пребывающая теперь с ним в теснейшем союзе, после того как он изгнал свою единственную супругу, невзирая на ее добродетель, воссияла, словно избавившись от соперницы.
87
sītāṃ hitvā daśamukharipur nopayema yad anyāṃ tasyā eva pratikṛtisakho yat kratūn ājahāra vṛttāntena śravaṇaviṣayaprāpiṇā tena bhartuḥ sā durvāraṃ katham api parityāgaduḥkhaṃ viṣehe ॥87॥
Когда дошли до Ситы слухи о том, что после ее изгнания Победитель Десятиглавого не взял себе другой жены, что не расстается он с ее изображением, совершая обряды, — безмерно тяжело было ей выносить неодолимое горе изгнания.
Песнь XV. Восхождение благословенного Рамы на небо
1-3
kṛtasītāparityāgaḥ sa ratnākaramekhalām bubhūje pṛthivīpālaḥ pṛthivīm eva kevalām ॥1॥ lavaṇena viluptejyās tāmisreṇa tam abhyayuḥ munayo yamunābhājaḥ śaraṇyaṃ śaraṇārthinaḥ ॥2॥ avekṣya rāmaṃ te tasmin na prajahruḥ svatejasā trāṇābhāve hi śāpāstrāḥ kurvanti tapaso vyayam ॥3॥
Оставив Ситу, правил владыка земли всею землею, опоясанной океаном, хранилищем сокровищ. Однажды пришли к нему отшельники, обитающие на берегах Ямуны, с просьбой о защите от демона Лаваны, нарушающего их благочестивые обряды. Зная, что Рама защитит их, они не стали убивать демона, пользуясь собственным могуществом; только когда нет иной защиты, прибегают подвижники к своему оружию — проклятию.
Потомок Солнечного рода обещал им уничтожить препятствия для жертвоприношений; ведь ради защиты священного закона и явился на землю Носитель Рогового лука. Они же сообщили Раме, как можно убить врага богов: «Лавана непобедим, вооруженный своим трезубцем, ты должен захватить его врасплох, когда он будет без него».
4-5.
Носитель Рогового лука — Шарнгин, эпитет Вишну, к атрибутам которого принадлежит чудесный лук Шарнга («сделанный из рога»).
Тогда Рагхава повелел Шатругхне принести им избавление, дабы имя его соответствовало своему значению. Ибо любой из потомков Рагху, будучи грозою врагов, способен был противостоять их силе, как исключение из правила противостоит его применению.
6-7.
Дабы имя его соответствовало своему значению. — Шатругхна, букв. «Истребитель врагов».
И когда старший брат благословил его, бесстрашный сын Дашаратхи взошел на колесницу и отправился в путь, наслаждаясь в дороге красотой лесной страны, где деревья стояли в цвету, распространяя в воздухе чудное благоухание. Войско, которое последовало за ним по приказу Рамы, поставленной цели служило, как приставка к корню служит для придания слову нового смысла. Мудрецы указывали дорогу блистательному Шатругхне, следуя впереди его колесницы, как следуют валакхильи впереди колесницы Солнца по его пути. Дорога привела его к лесной обители Вальмики, где олени подняли головы, заслышав издали стук его колесницы; там он остановился на ночлег.
8-10.
Валакхильи — мифические мудрецы, сопровождающие колесницу Солнца, с палец величиною, но обладающие великим могуществом.
Провидец принял с почетом царевича, чьи кони утомились в пути, ради гостеприимства прибегнув к чудесной силе, даруемой подвижничеством. И в эту самую ночь невестка гостя, что была на сносях, разрешилась от бремени, родив двух прекрасных близнецов, воплотивших в себе совершенство, как земля рождает царю столь же совершенные сокровищницу и войско.
14-17
saṃtānaśravaṇād bhrātuḥ saumitriḥ saumanasyavān prāñjalir munim āmantrya prātar yuktaratho yayau ॥14॥ sa ca prāpa madhūpaghnaṃ kumbhīnasyāś ca kukṣijaḥ vanāt karam ivādāya sattvarāśim upasthitaḥ ॥15॥ dhūmadhūmro vasāghandhī jvālābabhruśiroruhaḥ kravyādgaṇaparīvāraś citāgnir iva jaṅgamaḥ ॥16॥ apaśulaṃ tam āsādya lavaṇaṃ lakṣmaṇānujaḥ rurodha saṃmukhīno hi jayo randhraprahāriṇām ॥17॥
Сын Сумитры рад был услышать о рождении у брата потомства. На следующее утро, со сложенными в ладони руками поклонившись мудрецу на прощание, он запряг лошадей в колесницу и продолжил свой путь. Когда он достиг Мадхупагхны, демон, рожденный из чрева Кумбхинаси, как раз вернулся туда из леса с ношею убитых им животных, словно с данью, из того леса исторгнутой. Серый, как дым погребального костра, издавая зловоние, словно от возлияний жира на огонь, с красными, как языки пламени, волосами, в сопровождении кровожадных бесов, подобных стервятникам, он предстал, словно поднявшийся с кладбища. Видя, что при нем нет трезубца, брат Бхараты тотчас напал на него; ибо успех сопутствует тем, кто умеет воспользоваться слабым местом противника.
14-17.
Мадхупагхна — Обитель Мадху; согласно комментариям, Мадху — имя отца демона Лаваны, Кумбхинаси, мать Лаваны, сестра Раваны; имеется в виду местность близ Матхуры (28 -30).
«Видно, сам творец, побоявшись, что не хватит мне пищи, добытой сегодня, послал мне тебя на счастье» — с этими словами, грозя Шатругхне, демон, жаждущий убить его, вырвал из земли большое дерево, словно это была травинка мусты. Он метнул дерево в Шатругхну, но на полпути рассек его на куски острыми стрелами сын Сумитры, и только пыльца с цветов долетела до него. Когда было разбито дерево, ракшас метнул огромный камень, подобный кулаку бога смерти, отделившемуся от его десницы. Но Шатругхна поразил его оружием, заклятым именем Индры, и камень раздробился на частицы мельче мельчайших песчинок. Тогда бродящий в ночи подъял правую руку, уподобившись горе с одинокой пальмой на вершине, которую сдвинула с места небывалая буря, и обрушился на него.
18-23.
Муста — трава Cyperus rotundus.
24-23
Падение врага, чье сердце пронзила стрела, заклятая именем Вишну, сотрясло землю и избавило от трепета сердца отшельников. Стаи стервятников опустились на голову поверженного демона — ливни цветов упали с небес на голову его противника.
Убив Лавану, отважный Шатругхна понял, что, поистине, рожден он той же матерью, что и могучий брат его, чья слава воссияла после победы над Индраджитом. Подвиг его воспели отшельники, чьи желания теперь исполнились; и величественной и скромной одновременно была его радующая взор осанка.
28-30
upakūlaṃ sa kālindyāḥ purīṃ pauruṣabhūṣaṇaḥ nirmame nirmamo 'rtheṣu mathurāṃ madhurākṛtiḥ ॥28॥ yā saurājyaprakāśābhir babhau pauravibhūtibhiḥ svargābhiṣyandavamanaṃ kṛtvevopaniveśitā ॥29॥ tatra saudhagataḥ paśyan yamunāṃ cakravākinīm hema bhaktimatīṃ bhūmeḥ praveṇīm iva pripiye ॥30॥
Прекрасный обликом, равнодушный к мирским благам, Шатругхна, чьим украшением была его доблесть, основал на берегу Калинди город, получивший имя Матхура. И благое правление его принесло такое процветание жителям города, что казалось — он заселен был блаженными, оказавшимися в избытке на небесах. Восседая в своем дворце, он любовался видом на Ямуну с берегами, усеянными чакраваками, так что выглядела она, как заплетенная коса Земли с золотыми подвесками.
28-30.
Калинди — зд. другое название Ямуны.
31-34
sakhā daśarathasyātha janakasya ca mantrakṛt saṃcaskārobhayaprītyā maithileyau yathāvidhi ॥31॥ sa tau kuśalavonmṛṣṭa-garbhakledau tadākhyayā kaviḥ kuśalavāv eva cakāra kila nāmataḥ ॥32॥ sāṅgaṃ ca vedam adhyāpya kiṃcidutkrāntaśaiśavau svakṛtiṃ gāpayām āsa kaviprathamapaddhatim ॥33॥ rāmasya madhuraṃ vṛttaṃ gāyantau mātur agrataḥ tadviyogavyathāṃ kiṃcic chithilīcakratuḥ sutau ॥34॥
Между тем мудрый творец мантр, который был другом и Дашаратхи, и Джанаки, совершил должные обряды для обоих сыновей Ситы, любящий их. При родах околоплодную влагу удалили травою куша и лавой — шерстью коровьего хвоста, — и потому певец нарек близнецов: Куша и Лава. Когда они подросли, он преподал им Веды и вспомогательные науки и научил их петь песнь, им сочиненную, — то было первое произведение такого рода. И оба они пели матери сладкогласную песнь, повествующую о деяниях Рамы, тем смягчая для нее горечь разлуки.
31-34.
Мудрый творец мантр — имеется в виду Вальмики.
И у других троих правнуков Рагху, блистательных, как три жертвенных огня, чьи жены возвышены были союзом с такими мужами, родились по два сына у каждого.
36-41
śatrughātini śatrughnaḥ subāhau ca bahuśrute mathurāvidiśe sūnvor nidadhe pūrvajotsukaḥ ॥36॥ bhūyas tapovyayo mā bhūd vālmīker iti so 'tyagāt maithilītanayodgīta-niṣpandamṛgam āśramam ॥37॥ vaśī viveśa cāyodhyāṃ rathyāsaṃskāraśobhinīm lavaṇasya vadhāt paurair atigauravam īkṣitaḥ ॥38॥ sa dadarśa sabhāmadhye sabhāsadbhir upasthitam rāmaṃ sītāparityāgād asāmaṇyapatiṃ bhuvaḥ ॥39॥ tam abhyanandat praṇataṃ lavaṇāntakam agrajaḥ kālanemivadhāt prītas turāṣāḍ iva śārṅgiṇam ॥40॥ sa pṛṣṭaḥ sarvato vārttām ākhyād rājñe na saṃtatim pratyarpayiṣyataḥ kāle kaver ādyasya śāsanāt ॥41॥
Когда Шатругхна пожелал вернуться к старшему брату, он передал власть над Матхурой и Видишей двоим своим высокоученым сыновьям; одну получил Шатругхатин, другую — Субаху. По дороге в Айодхью он миновал обитель Вальмики, где тогда лани внимали, замерев, песням, возглашаемым сыновьями царевны Митхилы; но он не стал надолго отвлекать подвижника от обрядов. И Шатругхна, обуздавший страсти, достиг города Айодхьи, и на его празднично украшенных улицах с почтением взирали на него горожане, слышавшие о его победе над Лаваной. В зале совета он встретился с Рамой, окруженным придворными. После изгнания Ситы земля осталась единственной супругой государя. И как Индра приветствовал некогда Вишну после убиения Каланеми, так Рама с радостью принял победителя Лаваны. Когда же царь осведомился о его благополучии, Шатругхна отвечал, что благополучен во всем; но он умолчал о рождении царских сыновей, повинуясь воле первого из поэтов, который намеревался сам вернуть их отцу в должное время.
36-41.
Каланеми — демон, воплотившийся на земле в образе злого царя Камсы и убитый Кришной (Вишну).
Пришел к вратам дворца некий брахман из деревни. В руках он держал мертвое дитя и горестно причитал: «О земля, достойна жалости твоя участь! Миновало благое правление Дашаратхи, власть перешла к Раме, и горше горького стало бедствие, что постигло тебя!»
44-45
śrutvā tasya śuco hetuṃ goptā jihrāya rāghavaḥ na hy akālabhavo mṛtyur ikṣvākupadam aspṛśat ॥44॥ sa muhūrtaṃ sahasveti dvijam āśvāsya duḥkhitam yānaṃ sasmāra kauberaṃ vaivasvatajigīṣayā ॥45॥
Узнав о причине его сетований, устыдился Рагхава, защитник подданных, ибо не посещала еще царство потомков Икшваку безвременная смерть. Утешая горюющего брахмана и уговаривая его потерпеть немного, он помыслил о колеснице Куберы, возымев намерение одолеть сына Вивасвата.
44-45.
Сын Вивасвата — Яма, бог смерти.
46-47
āttaśastras tad adhyāsya pratisthaḥ sa raghūdvahaḥ uccacāra puras tasya gūḍharūpā sarasvatī ॥46॥ rājan prajāsu te kaścid apacāraḥ pravartate tam anviṣya praśamayer bhavitāsi tataḥ kṛtī ॥47॥
Взойдя на колесницу, вооруженный, отправился в путь правнук Рагху. Но тут прозвучали в воздухе слова, произнесенные незримой Сарасвати, богиней речи: «О царь, некое преступление творится меж твоих подданных, узнай о нем и воспрепятствуй ему — и ты достигнешь цели».
Вняв этой речи, достойной веры, Рама объездил страну из конца в конец на колеснице, стяг которой оставался недвижен из-за необычайной ее скорости, с целью воспрепятствовать нарушению закона сословий. И увидел потомок Икшваку некоего человека, предававшегося умерщвлению плоти; он висел на древесном суку головою вниз, с глазами, покрасневшими от дыма костра, разведенного под деревом. Когда царь спросил его о его имени и происхождении, человек, вдыхающий дым, ответил, что зовут его Шамбука и он — шудра, вознамерившийся возвыситься до чина божества.
Царь понял, что его следует обезглавить, ибо он и есть причина бед, постигших народ, — нет у него права предаваться подвижничеству; и он поднял свой меч. Он снес его голову с бородою, опаленной искрами огня, словно цветок лотоса с тычинками, тронутыми морозом, с шеи-стебля. И эта кара, которой подверг его царь, возвысила шудру до чина праведника, которого он не достиг бы самым суровым подвижничеством, нарушив закон сословий.
В дороге властитель дома Рагху встретил могущественного Агастью, который явился перед ним, как ясный месяц на осеннем небе. Мудрец, рожденный в горшке, наградил его достойным божества украшением, которое сам получил некогда от выпитого им океана как выкуп за освобождение. Умершее дитя брахмана вернулось к жизни прежде, чем Рама возвратился в столицу с украшением на руке, что уже не обнимала стан царевны Митхилы. Брахман, вновь обретший сына, отказался от порицаний, которые он высказал прежде, и восхвалил того, кто умел защитить даже от бога смерти.
Рама отпустил на волю жертвенного коня, и как облака проливают обильно дожди на посевы, так демонские, обезьяньи и людские властители осыпали его богатыми дарами. Великие мудрецы пришли из разных стран по его приглашению, оставив ради него не только земные, но и звездные обители. Их разместили под открытым небом в предместьях города, и Айодхья с ее четырьмя вратами-устами предстала подобной четырехликому Брахме, окруженному сотворенными им существами. И даже отречение от супруги прибавило здесь Раме славы, ибо, не взявший себе другой жены, он пребывал теперь в восточном обрядовом шатре, где вместо нее был с ним только золотой образ Ситы. И начался обряд, которому предшествовали приготовления, еще более обширные и торжественные, чем предписывалось правилами. И ракшасы на этом жертвоприношении, обычно враждебные обряду, стали его стражами.
58-62.
В восточном обрядовом шатре. — В постройке на восток от места жертвоприношения должен пребывать с женою тот, ради кого совершается обряд. Ракшасы... стали... стражами. — В подлиннике непереводимая игра слов.
63-68
atha prācetasopajñaṃ rāmāyaṇam itas tataḥ maithileyau kuśalavau jagatur gurucoditau ॥63॥ vṛttaṃ rāmasya vālmīkeḥ kṛtis tau kiṃnarasvanau kiṃ tad yena mano hartum alaṃ syātāṃ na śṛṇvatām ॥64॥ rūpe gīte ca mādhuryam tayos tajjñair niveditam dadarśa sānujo rāmaḥ śuśrāva ca kutūhalī ॥65॥ tadgītaśravaṇaikāgrā saṃsad aśrumukhī babhau himanisyandinī prātar nivāgteva vanasthalī ॥66॥ vayoveṣavisaṃvādi rāmasya ca tayoś ca sā janatā prekṣya sādṛśyaṃ nākśikampaṃ vyatiṣṭhata ॥67॥ ubhayor na tathā lokaḥ prāvīṇyena visiṣmiye nṛpateḥ prītidāneṣu vītaspṛhatayā yathā ॥68॥
А между тем оба сына царевны Митхилы, Куша и Лава, по велению своего наставника пустились странствовать по свету и повсюду они пели Рамаяну, которую восприняли от сына Прачетаса. Деяния Рамы, творение Вальмики, голоса их, подобные голосам киннар, — что еще нужно было, чтобы очаровать сердца слушателей? От сведущих ценителей услышал Рама о красоте певцов и их пения и призвал их, исполненный любопытства, чтобы вместе с братьями посмотреть их и послушать. И собрание, затаив дыхание, внимало их пению, и слезы текли по лицам слушавших, как утренняя роса выпадает в лесной местности, замершей в безветрии. Люди, видя, что во всем, кроме возраста и одежды, они подобны Раме, застыли на месте, не сводя с них глаз. И не столько искусство певцов поразило всех, сколько безразличие их к богатым дарам, которыми щедро осыпал их царь.
«Кто учил вас пению и кем эта песнь сложена?» — когда царь задал им этот вопрос, они назвали имя Вальмики. Тогда Рама с братьями отправился к сыну Прачетаса и предложил ему свое царство и все, чем владел, за исключением себя самого. Открыв Раме, что оба сына царевны Митхилы — его родные сыновья, добросердечный поэт выбрал как дар — возвращение Ситы.
«Отец мой, невинность твоей воспитанницы засвидетельствовало воочию испытание огнем, но здешние жители не верят в нее, зная о злом нраве демона. Поэтому пусть царевна Митхилы убедит их в безгрешности своей, и тогда по твоему велению я приму ее обратно вместе с сыновьями».
Когда царь обещал это, мудрец распорядился, чтобы ученики его доставили дочь Джанаки во дворец, как доставили ему исполнение желаний его благие свершения. И на следующий день, созвав горожан, чтобы объявить им о происшедшем, потомок Солнечного рода послал за поэтом. И мудрец пришел к блистательному Раме с Ситой и обоими сыновьями, словно к богу солнца, с молитвой и должной звучностью и верностью ее чтения. О чистоте ее свидетельствовал сам исполненный мира облик ее, одетой в коричневые одежды, опустившей очи долу. И все отвели глаза от нее и стояли, потупившись, как рисовые посевы в пору урожая.
И в присутствии ее супруга мудрец, восседавший на почетном месте, повелел ей: «О дочь моя, рассей сомнения людей в добродетели твоей». И Сита, испив святой воды, пролитой ей в ладонь учеником Вальмики, молвила истинно:
79-80.
Испив святой воды. — Вода из рук брахмана очищала и ограждала от лжи.
81
vāṅmanaḥkarmabhiḥ patyau vyabhicāro yathā na me tathā viśvaṃbhare devi mām antardhātum arhasi ॥81॥
«Если не нарушила я ничем свой долг перед супругом, ни словом, ни делом, о благая Земля, опора вселенной, — прими меня в свое лоно!»
И едва произнесла эти слова праведница, разверзлась земля, и поднялся из нее молнией столп света, распространивший сияние вокруг. И посреди этого сияния явилась сама Богиня Земля, опоясанная океаном, восседающая на троне, который вздымал на своем клобуке вселенский змей. Она приняла в свои объятия Ситу, устремившую взор на мужа, и унесла ее с собою в подземный мир, прежде чем Рама успел воскликнуть: «О нет, не надо!» Разгневанный, он схватил лук и хотел заставить Землю вернуть ему Ситу, но его умиротворил наставник, ведающий силу судьбы.
86-91
ṛṣīn visṛjya yajñānte suhṛdaś ca puraskṛtān rāmaḥ sītāgataṃ snehaṃ nidadhe tadapatyayoḥ ॥86॥ yudhājitas tu saṃdeśāt sa deśa sindhunāmakam dadau dattaprabhāvāya bharatāya dhṛtaprajaḥ ॥87॥ bharatas tatra gandharvān yudhi nijitya kevalam ātodyaṃ grāhayām āsa samatyājayad āyudham ॥88॥ sa takṣapuṣkalau putrau rājadhānyos tadākhyayoḥ abhiṣicyābhiṣekārhau rāmāntikam agāt punaḥ ॥89॥ aṅgadaṃ candraketuṃ ca lakṣmaṇo 'py ātmasaṃbhavau śāsanād raghunāthasya cakre kārāpatheśāvarau ॥90॥ ity āropitaputrās te jananīnāṃ janeśvarāḥ bhartṛlokaprapannānāṃ nivāpān vidadhuḥ kramāt ॥91॥
По завершении жертвоприношения Рама отпустил мудрецов и друзей своих, почтив их должным образом. С той поры свою любовь к Сите он перенес на ее сыновей. Опора подданных своих, он отдал по совету Юдхаджита во власть Бхарате страну, называемую Синдом, а также часть своих богатств. Там Бхарата победил в битве гандхарвов и принудил их оставить оружие и обратиться к своим музыкальным инструментам. Помазав на царство, когда пришло время, обоих своих сыновей, Такшу и Пушкалу, в городах, названных по их именам, он опять вернулся к Раме. И Лакшмана, повинуясь воле брата, сделал своих сыновей, Ангаду и Чандракету, властителями страны, называемой Карапатха. Так эти владыки возвели на троны своих сыновей, а потом совершили, как должно, погребальные обряды для матерей своих, которые удалились в ту страну, куда раньше ушел их супруг.
86-91.
Юдхаджит — царь кекаев, дядя Бхараты по матери. Такша и Пушкала — сыновья Бхараты, основатели, соответственно, городов Такшашила — в древности крупнейший город северо-западной Индии (на месте совр. Таксилы в Пакистане), и Пушкалавати — город в Гандхаре (совр. Западный Пенджаб), в древности — столица страны. Карапатха. — В «Рамаяне» Карупатха приблизительно определяется как западная часть совр. Уттар-Прадеш.
И пришла к Рагхаве Смерть в обличье отшельника и сказала: «Сделай так, чтобы под страхом лишения жизни никто не смел услышать нашу беседу наедине». — «Да будет так», — согласился царь, и тогда отшельник открыл ему свое имя и поведал, что по воле Высшего Духа Рама должен теперь вернуться на небеса.
В это время явился ко дворцу мудрец Дурвасас и потребовал у Лакшманы, стоявшего на страже у входа, чтобы его немедленно допустили к Раме, и тот из страха, что подвижник проклянет его, прервал беседу царя с гостем, хотя знал о поставленном условии. Искушенный в йоге, он удалился затем на берег Сараю, где покинул бренное тело, дабы не нарушено было обещание, данное Смерти старшим братом. И когда ушла на небо четвертая доля божества, Рама, как Закон, оставшийся на трех ногах, ощутил, что уже нетвердо стоит на земле.
94-96.
Дурвасас — грозный мудрец, проклявший Шакунталу (см. в предисловии). Закон, оставшийся на трех ногах. — Священный Закон (дхарма) в индуистских текстах воплощается в образе коровы, стоящей на четырех ногах в эру Крита-юги (Золотой век), но затем утрачивающей по одной ноге в каждую последующую югу.
Он отдал во владение Куше, что для врагов своих был, как анкуш для слона, Кушавати; Лаве, красноречием заставлявшему проливать слезы благочестивых, отдал Шаравати; и затем, стойкий духом, в сопровождении младших братьев отправился на север, неся перед собой жаровню. Все жители Айодхьи из любви к своему государю покинули свои дома, чтобы сопровождать его. И обезьяны, и ракшасы, зная о его решении, следовали за ним по дороге, орошенной слезами провожающих, крупными, как бутоны кадамбы.
97-99.
Кушавати — город в Южной Косале, в восточных отрогах гор Виндхья. Шаравати отождествляется с Шравасти, одним из крупнейших городов древней Индии, куда перенесена была столица страны из Айодхьи (в районе совр. границы Индии и Непала). Неся перед собой жаровню. — Вдовец должен был всюду носить с собой огонь домашнего очага. Кадамба — дерево с оранжевыми благоухающими цветами (Nauclea cadamba).
100-102
upasthitavimānena tena bhaktānukampinā cakre tridivaniḥṣreṇiḥ sarayūr anuyāyinām ॥100॥ yad gopratarakalpo 'bhut saṃmardas tatra majjatām atas tadākhyayā tīrthaṃ pāvanaṃ bhuvi paprathe ॥101॥ sa vibhur vibudhāṃśeṣu pratipannātmamūrtiṣu tridaśībhūtapaurāṇāṃ svargāntaram akalpayat ॥102॥
Небесная колесница была ниспослана Раме, он же, милостивый к своим почитателям, сделал для них реку Сараю лестницей на небо. И множество народу тогда вошло в воду, словно стада коров плавали там, и потому впоследствии место это, почитавшееся как святое, стало называться Гопратара, Коровий Брод. А когда соратники Рамы, обладавшие божественной природой, вновь обрели свой исконный образ, для горожан, ставших небожителями, господь сотворил отдельное небо.
100-102.
Соратники Рамы — имеются в виду мифические обезьяны, которым приписывалось божественное происхождение; взойдя на небеса, они не оставили достаточно места для бывших жителей Айодхьи.
Так Вишну, завершив порученное богами, обезглавив десятиглавого демона, возведя на троны на Юге и на Севере Владыку Ланки и Сына Ветра, как два столпа в горах на память о его славе, вернулся в свой образ, в котором он дает убежище всем сотворенным.
103.
Владыка Ланки и Сын Ветра — Вибхишана и Хануман соответственно.
Песнь XVI. Женитьба на Кумудвати
1-3
athetare sapta raghupravīrā jyeṣṭhaṃ purojanmatayā juṇaiś ca cakruḥ kuśaṃ ratnaviśeṣabhājaṃ saubhrātram eṣāṃ hi kulānusāri ॥1॥ te setuvārttāgajabandhamukhyair abhyucchritāḥ karmabhir apy avandhyaiḥ anyonyadeśapravibhāgasīmāṃ velāṃ samudrā iva na vyatīyuḥ ॥2॥ caturbhujāṃśaprabhavaḥ sa teṣāṃ dānapravṛtter anupāratānām suradvipānām iva sāmayonir bhinno 'ṣṭhadā viprasasāra vaṃśaḥ ॥3॥
Тогда семеро доблестных царских сыновей рода Рагху избрали Кушу, старшего и рождением, и достоинствами, верховным правителем, коему полагалась лучшая доля во всем; ибо наследственной была в том роду братская любовь. Хотя самыми различными были их предприятия — преимущественно то было строительство мостов, сельское хозяйство, приручение слонов, — ни один из них не преступал границы отведенных ему владений, как моря не выходят за пределы своих берегов. От долей четверорукого бога вели они свое происхождение; теперь их стало восьмеро продолжателей рода, чьи неиссякаемы были щедроты, как неиссякаем мускус у восьмерых первозданных слонов, возникших из священных песнопений.
1-3.
Четверорукий бог — Вишну. Восьмеро первозданных слонов — созданы были Брахмой из скорлупы Мирового Яйца (зародыша вселенной), над которой он пропел семь священных песнопений — саманов.
Однажды в полночь Куша пробудился в своей спальне. Слуги спали, светильники горели неярко. Он же увидел в покое деву, которую никогда не видел ранее; она была одета как жена, разлученная с мужем, находящимся в дороге. Она приветствовала его пожеланием победы и, смиренно сложив руки в ладони, стала перед царем, победителем врагов, равным Индре отвагой, чьи богатства принадлежали добродетельным, чьи родичи были безраздельно преданы ему. Сын Рамы, изумленный, приподнялся на ложе и обратился к ней, вошедшей во дворец через запертые на засовы двери, как образ, вошедший на поверхность зеркала отражением:
7-8
labhdāntarā sāvaraṇe 'pi gehe yogaprabhāvo na ca lakṣyate te bibharṣi cākāram anirvṛtānāṃ mṛṇālinī haimam ivoparāgam ॥7॥ kā tvaṃ śubhe kasya parigraho vā kiṃ vā madabhyāgamakāraṇaṃ te ācakṣva matvā vaśināṃ raghūṇāṃ manaḥ parastrīvimukhapravṛtti ॥8॥
«Ты вошла в дом сквозь запертую дверь, хотя непохоже, чтобы ты обладала силой йоги. Подобная лотосу, побитому холодом, ты являешь удрученный вид. Кто ты, красавица, чья ты жена? Зачем ты пришла ко мне? Расскажи мне, но помни, что мыслям потомков Рагху, обуздавших страсти, чуждо посягновение на любовь чужих жен».
Она отвечала ему: «Знай, о царь, я, безвинная, — я и есть то божество, что хранит город, лишенный ныне властителя и покинутый жителями, которые все ушли за твоим отцом на небо, когда он оставил земную жизнь. Я, что некогда затмила Алаку богатством, явленным в празднествах, справлявшихся в городе постоянно по царскому указу, низведена до жалкого этого состояния теперь, при твоем правлении, о могущественный отпрыск Солнечного рода! В городе, покинутом царем, обрушились сотни кровель и башен, обветшали крепостные стены, и подобна я теперь солнцу на закатном небе, на котором бурный ветер разметал облака. На главной улице, где некогда ночами спешили на свидания юные горожанки, звеня блестящими браслетами, рыщут теперь в поисках падали шакалихи и завывают, оскалив пасти. Воды прудов, где плескались руки красавиц, развлекавшихся игрою в час купанья, мутят теперь рога диких буйволов. Ручные павлины одичали и переселились с поломанных насестов на деревья, замолкли звуки тамбуринов, под которые они плясали в былые времена, и выгорело от лесных пожаров их роскошное оперенье. На ступенях лестниц, некогда отмеченных следами женских ножек, выкрашенных лаком, отпечатались теперь кровавые лапы тигра, растерзавшего только что оленя. На стенах изображения слонов, купающихся в прудах и получающих в дар от слоних стебли лотоса, исцарапаны когтями разъяренных львов, которыми виски их разодраны, словно стрекалами. На дворцовых колоннах поблекли изображения женщин и стерлась краска, а на груди у них повисла вместо покрова сброшенная змеиная кожа. Стены домов, когда-то сверкавшие, как жемчуг, в лунном сиянии, теперь не светятся, почерневшие от времени и заросшие ползучими травами. Мои садовые лианы, цветы с которых срывали, осторожно пригибая ветви, игривые девы, растерзаны ныне лесными обезьянами и дикарями. Из окон не светят по ночам огни, и не выглядывают из них лица красавиц; их затянула паутина, и не вьется из них дымок. И грустно мне глядеть на воды Сараю, куда уже не попадают благовония во время омовений, и на берегах уже не свершаются приношения богам, и покинутые стоят тростниковые хижины. Поэтому надлежит тебе оставить эту обитель и вернуться ко мне, твоей наследственной столице, как оставил отец твой принятый им образ человека и вернулся в образ Высшего Духа».
«Да будет так», — согласился на ее зов достойный потомок Рагху, почувствовавший к ней бла горасположение. И воплотившаяся воочию богиня-покровительница города, выразив радость на лике своем, — исчезла. На следующее утро царь рассказал об этом необычайном событии брахманам, бывшим при его дворе, и они поздравили его с тем, что наследственная столица сама избрала его своим владыкой.
Передав власть в Кушавати брахманам, знатокам Вед, царь с обитательницами женских покоев дворца выступил в день, благоприятный для путешествия, направляясь в Айодхью, сопровождаемый войсками, как ветер облаками. В пути войско было ему столицей с садами из стягов, с игральными горками-слонами и домами-колесницами. И текло то воинство потоком к прежней их стране, предводительствуемое царем под белым зонтом, как стремится океан к своим берегам в час прилива, словно предводительствуемый белым месяцем. И земля, изнемогая под тяжкой поступью царских ратей, словно возносилась в небо вторым шагом Вишну в виде огромного облака пыли. Войско растянулось по дороге, и видел ли кто-нибудь его полки в тылу, выступающие в поход, или головные части, уже становящиеся лагерем, или движущиеся в середине, ему казалось, что оно все перед его глазами. А истечения мускуса у слонов и удары конских копыт по дороге обращали пыль в грязь и грязь опять в пыль попеременно. Когда же войско разбилось на колонны, продвигаясь по долинам и склонам гор Виндхья, шум, поднятый им, отдавался эхом в горных пещерах, соперничая с шумом реки Ревы.
Меж тем как покраснели колеса царской колесницы от размолотых ими на горных дорогах минералов и грохот барабанов смешался с топотом идущей рати, властитель миновал горы Виндхья, бросив лишь благосклонный взгляд на дары, принесенные лесными племенами. В святом месте, где он переправился через реку по мосту из выстроившихся в ряд слонов, о который разбивались волны потока, стаи белых лебедей, поднявшиеся в небо, словно стали сами собою белыми султанами для царя. И он склонился к водам реки трех потоков, которые бороздили многочисленные суда, той реки, что возвела в обитель бессмертных его предков, чьи тела испепелил гневный Капила.
И еще через несколько дней, в конце своего путешествия Куша достиг берегов Сараю и увидел сотни жертвенных столбов на квадратных подножьях, установленных для царей рода Рагху, покровительствующих обрядам в своих владениях. Ветер, веющий от садов его наследственной столицы, нежно колеблющий цветущие ветви деревьев, коснувшись прохладных вод Сараю, приветственно встретил его и его утомленное войско. И могучий царь, знамя своего рода, гроза врагов и друг своих подданных, стал с войском лагерем с развевающимися стягами в окрестностях города.
Он призвал цехи мастеров, чтобы заново отстроить этот город, пришедший в запустение, для чего снабдил их всеми необходимыми материалами. После же отважный потомок Рагху устроил торжественный обряд новоселья с жертвоприношениями животных; жрецы, искушенные в такого рода обрядах, выдержав предварительно пост, совершили их по правилам для столицы, в которой воздвигнуты были великолепные храмы. Он же вступил в новый дворец, получивший наименование царского, как образ влюбленного входит в сердце возлюбленной; и всем приближенным своим он отвел в городе чертоги сообразно их сану.
41-42
sā mandurāsaṃśrayibhis turaṃgaiḥ śālāvidhistambhagataiś ca nāgaiḥ pūr ābabhāse vipaṇisthapaṇyā sarvāṅganaddhābharaṇeva nārī ॥41॥ vasan sa tasyāṃ vasatau raghūṇāṃ purāṇaśobhām adhiropitāyām na maithileyaḥ spṛhayāṃ babhūva bhartre divo nāpy alakeśvarāya ॥42॥
И столица с рядами лавок, где выставлены были в изобилии товары, с конями в стойлах, слонами, привязанными к столбам в должных местах, выглядела, как дева, должным образом и уместно украсившая стан свой драгоценностями. И сын царевны Митхилы, пребывая в этой обители рода Рагху, восстановленной в прежнем своем великолепии, не променял бы ее ни на град царя небес, ни на чертоги владыки Алаки.
Потом наступило лето, словно для того только, чтобы милых его сердцу дев одеть в нарядные платья, усыпанные драгоценностями, белую грудь украсить жемчужным ожерельем и накинуть тончайшую шелковую ткань, колышущуюся от легчайшего вздоха. Солнце приблизилось с той стороны, что отмечена знаком Агастьи, а север растопил снега на вершинах Хималая, словно проливших хладные слезы облегчения. День возрос значительно вместе со зноем, а ночь столь же значительно истощилась; и оба подобны стали мужу и жене, ведущим себя противоположно друг другу вследствие ссоры, за которой следует раскаяние. Вода в городских прудах заметно убыла, обнажив нижние ступени спусков, покрытые мхом, отчего поднялись стебли лотосов, и доходила женщинам только до бедер. В лесах пчела опускалась на каждый бутон цветущей по вечерам лозы жасмина, распространяющей благоухание из раскрывшихся лепестков, словно задалась целью их пересчитать. И цветок сириса над ухом девы поник, хотя не выпал совсем, приклеиваясь лепестками к щеке, на которой свежие царапинки заливает потом. Богатые горожане укрывались от зноя летних дней в тени, возлежа на плитах из лунных камней, покрытых сандалом, которые орошались искусственными дождями из установленных в домах душевых приспособлений. И Кама, чья власть пошла на убыль с минованием весны, возвращал ее себе в девичьих волосах, влажных и распущенных после купания, в которые, умащенные благовониями, вплетались потом вечерние цветы жасмина. Протянувшийся с ветви побег арджуны, порозовевший от цветочной пыльцы, выглядел, как тетива на луке бога, живущего в душе, надломленном гневом Шивы, испепелившего его тело. Опьяняющим благоуханием сорванной ветки манго, и старого вина, и расцветшей бегонии лето искупает все свои прегрешения против племени влюбленных. В самую знойную пору лета двое становятся особенно любы людям — царь на троне, почитание стоп которого спасает от нужды, и месяц на небе, лучи которого несут с собой прохладу.
43-53.
С той стороны, что отмечена знаком Агастьи — см. примеч. к IV. 44-48. Арджуна — род миробалана. Бог, живущий в душе — Манобхава, эпитет Камы, бога любви.
Однажды царь решил развлечься с юными девами купанием в водах Сараю, столь привлекательной летом, когда резвятся в ее волнах фламинго и цветут лианы в прибрежных садах. И он, равный Вишну сиянием, затеял игры там, достойные его богатства и величия, меж тем как были разбиты шатры по берегам и рыбаки выловили из воды крокодилов. Девы, спускаясь толпами к воде, звоном браслетов ножных и стуком сталкивающихся ручных вспугивали стаи фламинго в реке. Царь же сел в лодку, чтобы полюбоваться оттуда, как они будут резвиться в волнах, брызжа водою друг в друга; и он обратился к служанке Кирате, сопровождавшей его с опахалом из волос яка в руках:
«Посмотри, сотни дев из моих дворцовых покоев взволновали воды реки Сараю, которые смывают сандаловые умащения с тел и потому окрашиваются в различные цвета, уподобляясь облакам на закате. Волны, бегущие по воде от лодок, смывают сурьму с лиц моих дев, но та же вода возвращает им красу, зажигая огонь в их очах. Опьяненные игрою, они лениво шевелят в воде руками, украшенными браслетами, от тяжести бедер и грудей им трудно держаться на волнах. И цветы сириса, смытые из их ушей во время игры в воде, крутятся в плещущих волнах, обманывая рыб, которые устремляются к ним, принимая за съедобные водоросли. Самозабвенно плеща руками по воде, не замечают девы, что рвутся гирлянды на их шеях и спадают среди брызг, как жемчужины их груди осыпающих. Для них, игривых, здесь, на реке, под рукою все сравнения, призванные оттенить их красоту: водоворотов — с пупками, волн — с бровями, чакравак, летающих парами, — с персями. И плеск волн под ударами их ладоней сладкозвучно сочетается с их пением, и певучая слаженность эта становится еще полногласней, переплетаясь с мелодичным воркованием павлинов, вздымающих пышное оперение на берегу. Украшенные пояса, намокшие в воде, уже не звенят, слипшиеся на бедрах с шелковым платьем, подобные созвездиям, блеск которых затмился сиянием луны. И у дев, вздымающих руками, красуясь, фонтаны и получающих от подруг такие же ливни в лицо, вода потоками, порозовевшими от шафрана, стекает с прямых прядей волос. Во время игры в воде волосы у девы распустились, румяна смылись, жемчужные серьги повисли на нитях, выпав из ушей, но лицо ее при том все равно прелестно».
68-71
sa nauvimānād avatīrya reme vilolahāraḥ saha tābhir apsu skandhāvalagnoddhṛtapadminīkaḥ kareṇubhir vanya iva dvipendraḥ ॥68॥ tato nṛpenānugatāḥ striyas tā bhrājiṣṇunā sātiśayaṃ virejuḥ prāg eva muktā nayanābhirāmāḥ prāpyendranīlaṃ kim utonmayūkham ॥69॥ varṇodakaiḥ kāñcanaśṛṅgamuktais tam āyatākṣyaḥ praṇayād asiñcan tathāgataḥ so 'tirarāṃ babhāse sadhātunisyanda ivādrirājaḥ ॥70॥ tenāvarodhapramadāsakhena vigāhanānena saridvarāṃ tām ākāśagaṅgāratir apsarobhir vṛto marutvān anuyātalīlaḥ ॥71॥
И царь с гирляндою, качающейся на груди, выбрался из лодки в воду и стал там играть с ними, как могучий лесной слон с приставшей к плечу вырванной лилией со слонихами. И вместе с блистательным властителем еще прелестнее выглядели эти девы. Жемчужины и сами услаждают взор, но насколько ярче блистают они в сочетании с лучезарным сапфиром! Любовно опрыскали его девы разноцветными водами из золотых шприцев, и он прекрасен был, как царь гор, омытый потоками вод, насыщенных минералами. И, купаясь в этой лучшей из рек со своими придворными девами, царь подражал играм Вождя Ветров, развлекающегося с апсарами в небесной Ганге.
68-71.
Вождь Ветров — Марутват, эпитет Индры.
72-76
yat kumbhayoner adigamya rāmaḥ kuśāya rājyena samaṃ dideśa tad asya jaitrābharaṇaṃ vihartur ajñātapātaṃ salile mamajja ॥72॥ snātvā yathākāmam asau sadāras tīropakāryāṃ gatamātra eva divyena śūnyaṃ valayena bāhum upoḍhanepathyavidhir dadarśa ॥73॥ jayaśriyaḥ saṃvananaṃ yatas tad āmuktapūrvaṃ guruṇā ca yasmāt sehe 'sya na bhraṃśam ato na lobhāt sa tulyapuṣpābharaṇo hi dhīraḥ ॥74॥ tataḥ samājñāpayad āśu sarvān ānāyinas tadvicaye nadīṣṇān vandhyaśramās te sarayūṃ vigāhya tam ūcur āmlānamukhaprasādāḥ ॥75॥ kṛtaḥ prayatno na ca deva labdhaṃ magnaṃ payasy ābharaṇottamaṃ te nāgena laulyāt kumudena nūnam upāttam antarhradavāsinā tat ॥76॥
И в то время, когда он там купался, он обронил в воду, не заметив того, браслет-талисман, подаренный некогда Агастьей Раме, который передал его потом Куше вместе с царством. Но когда, накупавшись вдоволь с женами, он вышел из реки и направился к шатру на берегу — одеваясь, он тут же обнаружил, что дарующий победу браслет исчез с его руки. Этой утраты он снести не мог — не из любви к драгоценностям, для мудрого царя они не дороже цветов, но браслет носил его отец и он даровал победу. Царь тотчас повелел всем искусным ныряльщикам из рыбаков искать пропажу. Они принялись нырять в воды Сараю, но поиски были тщетны и наконец, не выказывая на лицах усталости, они молвили царю: «Государь, мы старались как могли, но не нашли твое украшение, оброненное в воду. Наверное, обитающий здесь, в омуте, змей Кумуда похитил его из жадности».
Тогда лучник, натянув тетиву, с глазами, покрасневшими от гнева, вышел на берег и взял стрелу, заклятую именем Великого Орла, предназначенную для истребления змей. Но едва он наложил ее на тетиву, забурлила вода и взметнулись волны-руки над тем глубоким омутом и ринулись на берег. Страшный рев раздался, словно дикий слон попал в яму-западню. И из омута, распугивая крокодилов, поднялся царственный наг, неся перед собою деву, — подобный древу царя богов, поднявшемуся с Лакшми из океана во время пахтания. Владыка племен увидел, что он приближается с тем украшением в руках, чтобы вернуть его, и опустил орлиную стрелу; ибо праведные не упорствуют в гневе, когда вызвавший его проявляет покорность. Кумуда, ведающий мощь той стрелы, приветствовал, однако, с гордо поднятой головою Кушу, сына Владыки трех миров, грозящего врагам своей отвагой, того, чьей головы коснулась вода обряда помазания, и так сказал ему:
77-81.
Великий Орел — Гарутмат, зд. эпитет Гаруды (см. примеч. к VI. 46-51).
82-85
avaimi kāryāntaramānuṣasya viṣṇoḥ sutākhyām aparāṃ tanuṃ tvām so 'haṃ kathaṃ nāma tavācareyam ārādhanīyasya dhṛter vibhātam ॥82॥ karābhighātotthitakandukeyam ālokya bālātikutūhalena javāt pataj jyotir ivāntarikṣād ādatta jatrābharaṇaṃ tvadīyam ॥83॥ tad etad ājānuvilambinā te jyāghātarekhākiṇa lāñchanena bhujena rakṣāparigheṇa bhūmer upaitu yogaṃ punar aṃsalena ॥84॥ imāṃ svasāraṃ ca yavīyasīṃ me kumudvatīṃ nārhasi nānumantum ātmāparādhaṃ nudatīṃ cirāya śuśrūṣayā pārthiva pādayos te ॥85॥
«Ведомо мне, что ты — лишь иной образ того, кто воплотился под именем сына земного Вишну; неужели стал бы я мешать развлечениям твоим, высокочтимый? Но эта юная дева, играя, забросила вверх мяч и в поисках его увидела твой талисман победы, низвергнувшийся, подобно метеору, и она взяла его из любопытства. Пусть же он опять украсит твою могучую руку, спускающуюся до колен, на которой отпечаталась прочно полоса от тетивы и которая служит железной преградой, замыкающей врата земли. И более того, о царь, да удостоишься ты принять эту младшую сестру мою, зовущуюся Кумудвати, которая желает искупить свой проступок долгим служением у ног твоих».
С этими словами Кумуда отдал драгоценность и вместе с родичами своими заключил брачный союз с царем, который назвал его своим досточтимым свойственником; следуя закону, он выдал за него деву-невесту, рода своего украшение. И когда во время свадебного обряда перед вздымающимся ввысь священным огнем жених взял ее руку со счастливым шерстяным кольцом на запястье, звуки небесных литавр раздались, разносясь до пределов земли, и чудесные облака в вышине пролили дожди дивно благоухающих цветов. Так породнился наг с сыном царевны Митхилы, родным сыном Владыки трех миров, а Куша — с ним, потомком Такшаки в пятом поколении. Один избавился от страха перед сыном Винаты, враждебным ему из-за смерти своего отца, другой, любимый подданными, стал править страною, где змеи были неопасны людям.
86-88.
Такшака — мифический змей, сын прародительницы змей Кадру.
Кумудвати родила отпрыску Солнечного рода сына, названного Атитхи, как рождает мысли просветление последняя стража ночи. Он, несравненный, сын доброго отца, даровал славу и очищение как отцовскому роду, так и материнскому, как солнце несравненным сиянием своим озаряет как северный, так и южный свои пути.
Отец его, лучший из разумных, сначала преподал ему науки, наследственные в их роду, потом же просватал ему достойных царских дочерей. Высокородный, отважный, собою владеющий Куша в нем — благородном, храбром и владеющем собою — видел второго себя.
Однажды, следуя обычаю своего рода, Куша пришел на помощь Индре в войне с демонами, и в битве он сразил дайтью Дурджаю, но и сам был им убит. И Кумудвати, сестра царя нагов Кумуды, последовала за ним, неразлучная, как лунное сияние с месяцем, отрадою лотосов. И он разделил престол с Владыкою небес, она же стала подругою Шачи, разделив с нею владение чудесным древом Париджата.
Тогда престарелые советники, памятуя последний наказ царя, отданный им перед уходом на войну, возвели на трон его сына. По их распоряжению мастера построили шатер на четырех столбах с возвышением внутри для обряда помазания на царство. Там Атитхи воссел на великолепном троне, окруженный советниками, и золотые кувшины были наполнены священной водою. И приятно рокочущий бой барабанов, начавшийся вместе с обрядом, предсказал долгое и ненарушаемое благополучие его царствованию.
Прежде устроен был для него обряд освящения оружия, на котором старшие родичи его совершили приношения молодыми веточками, корой баньяна и стеблями ячменя и полевицы. Затем брахманы, возглавляемые родовым жрецом, начали торжественную церемонию помазания, окропляя его священной водою с чтением мантр из Книги Заклинаний, приносящих победу, — ему же суждено было быть победоносным. И та чудесная вода, обильными потоками изливаемая на его голову, была светла, как многоводная Ганга, ниспадающая на главу Врага Трипуры. Восхваляемый придворными певцами, он выглядел в тот миг, как туча, изливающая дождь и приветствуемая чатаками. И величие царя, когда омывали его эти воды, освященные могущественными мантрами, проявлялось еще ярче, как молния, сверкающая сквозь потоки дождя.
12-16.
Обряд освящения оружия — нираджана, совершался царями в месяц ашвина (сентябрь-октябрь) или в месяц карттика (октябрь-ноябрь), перед выступлением в поход. Книга Заклинаний — «Атхарваведа», более других Вед связанная с царскими обрядами. Враг Трипуры — Шива, одним из главных подвигов которого было разрушение города демонов Трипуры.
17-20
sa tāvad abhiṣekānte snātakebhyo dadau vasu yāvat teṣāṃ samāpyeran yajñāḥ paryāptadakṣiṇāḥ ॥17॥ te prītamanasas tasmai yām āśiṣam udīrayan sā tasya karmanirvṛttair dūraṃ paścātkṛtā phalaiḥ ॥18॥ bandhacchedaṃ sa baddhānāṃ vadhārhāṇām avadhyatām dhuryāṇāṃ ca dhuro mokṣam adohaṃ cādiṣad gavām ॥19॥ krīḍāpatatriṇo 'py asya pañjarasthāḥ śukādayaḥ labdhamokṣās tadādeśād yatheṣṭagatayo 'bhavan ॥20॥
По завершении торжеств посвящения на царство, он одарил всех молодоженов в городе — достаточно, чтобы они могли совершить для себя все должные обряды и заплатить жрецам. Но благословения, которые они, благодарные, на него призывали, ничего не могли прибавить к плодам тех добрых дел, что совершил он еще в прошлом своем существовании. Он повелел срезать узы с заточенных и выпустить их на свободу, помиловал осужденных на казнь, распорядился дать отдых вьючным животным и дойным коровам. И даже попугаи и другие птицы, содержавшиеся в клетках, были выпущены летать по воле.
Во дворе своего дворца, где для него поставлено было покрытое тканью чистое сиденье из слоновой кости, слуги облачили его в царские одежды. Прислужники с чисто вымытыми руками одели на него также различные украшения; в волосы его, подсушенные благовонными воскурениями, они вплели жемчужные нити и цветочные венки и украсили их ярко сияющими рубинами; его тело умастили сандалом и благоуханным мускусом и желтой краской вывели на нем узор из листьев. В шелковом одеянии с изображениями фламинго, с венцом на голове и разнообразными украшениями, он блистал красотою, как жених, обрученный с невестой — Царской Властью. И когда он посмотрелся в золотое зеркало, он предстал в нем со всеми украшениями, блистательный, как волшебное древо в сиянии солнца на вершине горы Меру.
27-29
sa rājakakudavyagra-pāṇibhiḥ pārśvavaribhiḥ yayāv udīritālokaḥ sudharmānavamāṃ sabhām ॥27॥ vitānasahitaṃ tatra bheje paitṛkam āsanam cūḍāmaṇibhir udghṛṣṭa-pādapīṭhaṃ mahīkṣitām ॥28॥ śuśubhe tena cākrāntaṃ maṅgalāyatanaṃ mahat śrīvatsalakṣaṇaṃ vakṣaḥ kaustubheneva kaiśavam ॥29॥
Со знаками царского достоинства в руках, в сопровождении придворных, следовавших за ним на почтительном расстоянии и певших ему хвалу, он прошел в свои чертоги, не уступающие великолепием чертогу бессмертных на небесах. И он занял место на царском троне своих предков, осененном балдахином, — подножие его истерто было драгоценными каменьями в венцах других царей. И оснащенный предметами, сулящими счастье, большой зал дворца, любезного сердцу Шри, где пребывал он на троне, блистал, как грудь Кешавы, уснащенная талисманами и отмеченная знаком Шриватса с драгоценным камнем Каустубха посередине.
27-29.
Кешава — Прекраснокудрый, имя-эпитет Вишну или Кришны.
Обретший высшую власть едва выйдя из отроческого возраста, он воссиял, как воссиял бы полумесяц, вдруг ставший полным после новолуния. Его, чей лик всегда был благосклонным к приближенным и чьей речи, к ним обращенной, всегда предшествовала улыбка, они почитали воплощением доверия. И когда он, могучим станом подобный Индре, на слоне, силой равном Айравате, проезжал по улице, осененной стягами, как волшебными деревьями, город словно обращался во второе небо. Он был единственным, чью голову осенял белый царский зонт, ярко блистающий и смягчающий видом своим горе страны, утратившей прежнего государя. Пламя поднимается от костра вслед за дымом; лучи следуют восходу солнца; но он, превосходящий природу светил, воссиял всеми своими достоинствами одновременно. Прекрасные горожанки преследовали его своими взорами, которые светились любовью, как осенние ночи светлеют от блистающих созвездий, следующих за Полярной звездою. И божества Айодхьи, почитаемые в просторных храмах, благосклонно взирали на него, их милость заслужившего, очами своих статуй.
37-41
yāvan nāśyāyate vedir abhiṣekajalāplutā tāvad evāsya velāntaṃ pratāpaḥ prāpa duḥsahaḥ ॥37॥ vasiṣṭhasya guror mantrāḥ sāyakās tasya dhanvinaḥ kiṃ tat sādhyaṃ yad ubhaye sādhayeyur na saṃgatāḥ ॥38॥ sa dharmasthasakhaḥ śaśvad arthipratyarthināṃ svayam dadarśa saṃśayacchedyān vyavahārān atandritaḥ ॥39॥ tataḥ param abhivyaktā-saumanasyaniveditaiḥ yuyoja pākābhimukhair bhṛtyān vijñāpanāphalaiḥ ॥40॥ prajās tadguruṇā nadyo nabhaseva vivardhitāḥ tasmiṃs tu bhūyasīṃ vṛddhiṃ nabhasye tā ivāyayuḥ ॥41॥
Прежде чем высохла священная вода на алтаре обряда помазания, его неодолимое могущество достигло пределов земли на морских берегах. Было ли тогда что-нибудь на земле, чего не могли бы достигнуть в единстве советы мудрого наставника Васиштхи и стрелы великого лучника? Друг добродетельных, он ежедневно сам с чрезвычайным тщанием разбирал запутанные дела истцов и ответчиков, возбуждавшие сомнения, которые требовали незамедлительного и точного решения. А что до просьб приближенных, скорое исполнение их они всегда могли предвидеть по тому, как милостиво он их выслушивал. Подданные, умножая состояние свое при его покровительстве, как реки прибывают в месяц шравана, достигали потом совершенного благополучия, как те же реки — многоводья в месяц бхадрапада.
42-57
yad uvāca na tan mithyā yad dadau na jahāra tat so 'bhūd bhagnavrataḥ śatrūn uddhṛtya pratiropayan ॥42॥ vayorūpavibhūtīnām ekaikaṃ madakāraṇam tāni tasmin samastāni na tasyotsiṣice manaḥ ॥43॥ itthaṃ janitarāgāsu prakṛtiṣv anuvāsaram akṣobhyaḥ sa navo 'py āsīd dṛḍhamūla iva drumaḥ ॥44॥ anityāḥ śatravo bāhyā viprakṛṣṭāś ca te yataḥ ataḥ so 'bhyantarān nityān ṣaṭ pūrvam ajayad ripūn ॥45॥ prasādābhimukhe tasmiṃś capalāpi svabhāvataḥ nikaṣe hemarekheva śrīr āsīd anapāyinī ॥46॥ kātaryaṃ kevalā nītiḥ śauryaṃ śvāpadaceṣṭitam ataḥ siddhiṃ sametābhyām ubhābhyām anviyeṣa saḥ ॥47॥ na tasya maṇḍale rājño nyastapraṇidhidīdhiteḥ adṛṣṭam abhavat kiṃcid vyabhrasyeva vivasvataḥ ॥48॥ rātriṃdivavibhāgeṣu yad ādiṣṭaṃ mahīkṣitām tat siṣeve niyogena sa vikalpaparāṅmukhaḥ ॥49॥ mantraḥ pratidinaṃ tasya babhūva saha mantribhiḥ sa jātu sevyamāno 'pi guptadvāro na sūcyate ॥50॥ pareṣu sveṣu ca kṣiptair avijñātaparasparaiḥ so 'pasarpair jajāgāra yathākālaṃ svapann api ॥51॥ durgāṇi durgrhāṇy āsaṃs tasya roddhur api dviṣām na hi siṃho gajāskandī bhayād giriguhāśayaḥ ॥52॥ bahvyamukhyāḥ samārambhāḥ pratyavekṣyā niratyayāḥ garbhaśālisadharmāṇas tasya gūḍhaṃ vipecire ॥53॥ apathena pravavṛte na jātūpacito 'pi saḥ vṛddhau nadīmukhenaiva prasthānaṃ lavaṇāmbhasaḥ ॥54॥ kāmaṃ pratkṛtivairāgyaṃ sadyaḥ śamayituṃ kṣamaḥ yasya kāryaḥ pratīkāraḥ sa tan naivodapādayat ॥55॥ śakeṣv evābhavad yātrā tasya śaktimataḥ sataḥ samīraṇasahāyo 'pi nāmbhaḥprārthī davānalaḥ ॥56॥ na dharmam arthakāmābhyāṃ babādhe na ca tena tau nārthaṃ kāmena kāmaṃ vā so 'rthena sadṛśas triṣu ॥57॥
Изреченное им никогда не было ложным; дарованное он никогда не отбирал обратно; единственный обет он нарушал — искоренения врагов, когда, победив их, возвращал им их владения. Можно законно гордиться юностью, красотой, богатством, но, хотя обладал он всеми этими достоинствами, они не наполняли его духом высокомерия. Как посаженное в землю дерево прочно укореняется в ней, так и этот государь, едва посажен был на царство, начал с каждым днем все глубже укореняться в сердцах своих подданных, исполняющихся все большей преданности ему; и тем он стал непобедим. А поскольку внешние враги были далеко и редко себя проявляли, он начал с того, что победил шесть внутренних врагов в себе самом. И Богиня Царского Счастья, ветреная по природе, к нему пристала прочно, как золотая черта на пробном камне. Осторожность часто переходит в трусость; храбрость может повести путем, приличествующим диким зверям; он же в политике своей искал успеха в объединении той и другой. Ничто в стране не избегало его бдительного надзора, из конца в конец он освещал ее своими лучами-соглядатаями; так солнце видит все на земле, когда взор его не застилают облака. И все, что полагается делать государю в различные часы дня и ночи, он, чуждый сомнений, соблюдал неукоснительно. Каждый день он держал совет со своими советниками, но двери были закрыты надежно, и какие бы решения ни принимались, они не разглашались никогда. Хотя соблюдал он часы сна, но оставался постоянно бодрствующим благодаря соглядатаям своим, подосланным им и к врагам, и к друзьям, ничего друг о друге не знающим. Крепости его были неприступны, но врагов он готов был встретить в чистом поле — ведь не из страха отлеживается в горной пещере лев, гроза слонов. Его предприятия, имеющие целью процветание страны, всякий раз глубоко обдуманные и потому безошибочные, приносили плод незаметно, как посевы риса шали, созревающего внутри кожуры. Достигнув могущества, никогда не сбивался он на ложный путь, как и в час прилива только через устье реки сливает с нею воды океан. Хотя любое возмущение среди подданных он мог тотчас подавить, никогда не делал он того, что могло бы побудить его к этому. Хотя был он могущественным властителем, в поход он ходил только на доступных покорению — так лесной пожар, хотя и в союзе с ветром, на воды не посягает. Никогда не нарушал он долга ради богатства или страстей, но и не жертвовал закону пользой или желанием, не упускал пользы ради желания и не отказывался от желания ради пользы, блюдя справедливость относительно всех трех целей жизни.
42-57.
Шесть внутренних врагов — согласно комментариям: вожделение, гордость, опьянение, гнев, алчность, желание.
58-75
hīnāny anupakartḥṇi pravṛddhāni vikurvate tena madhyamaśaktīni mitrāṇi shtāpitāny ataḥ ॥58॥ parātmanoḥ paricchidya śaktyādīnāṃ balābalam yayāv ebhir baliṣṭhaś cet parasmād āsta so 'nyathā ॥59॥ kośenāśrayaṇīyatvam iti tasyārthasaṃgrahaḥ ambugarbho hi jīmūtaś cātakair abhinandyate ॥60॥ parakarmāpahaḥ so 'bhūd udyataḥ sveṣu karmasu āvṛṇod ātmano randhraṃ randhreṣu praharan ripūn ॥61॥ pitrā saṃvardhito nityaṃ kṛtāstraḥ sāṃparāyikaḥ tasya daṇḍavato daṇḍaḥ svadehān na vyaśiṣyata ॥62॥ sarpasyeva śiroratnaṃ nāsya śaktitrayaṃ paraḥ sa cakarṣa parasmāt tad ayaskānta ivāyasam ॥63॥ vāpīṣv iva sravantīṣu vaneṣūpavaneṣv iva sārthāḥ svairaṃ svakīyeṣu cerur veśmasv ivādriṣu ॥64॥ tapo rakṣan sa vighnebhyas taskarebhyaś ca saṃpadaḥ yathāsvam āśramaiś cakre varṇair api ṣaḍsaṃśabhāk ॥65॥ khanibhiḥ suṣuve ratnaṃ kṣetraiḥ sasyaṃ vanair gajān dideśa vetanaṃ tasmai rakṣāsadṛśam eva bhūḥ ॥66॥ sa guṇānāṃ balānāṃ ca ṣaṇṇāṃ ṣaṇmukhavikramaḥ babhūva viniyogajñaḥ sādhanīyeṣu vastuṣu ॥67॥ iti kramāt prayuñjāno rāja nītiṃ caturvidhām ā tīrthād apratīghātaṃ sa tasyāḥ phalam ānaśe ॥68॥ kūṭayuddhavidhijñe 'pi tasmin sanmārgayodhini bheje 'bhisārikāvṛttiṃ jayaśrīr vīragāminī ॥69॥ prāyaḥ pratāpabhagnatvād arīṇāṃ tasya durlabhaḥ raṇo gandhavipasyeva gandhabhinnānyadantinaḥ ॥70॥ pravṛddhau hīyate candraḥ samudro 'pi tathāvidhaḥ sa tu tasamavṛddhiś ca na cābhūt tāv iva kṣayī ॥71॥ santas tasyābhigamanād atyarthaṃ mahataḥ kṛṣāḥ udadher iva jīmūtāḥ prāpur dātṛtvam arthinaḥ ॥72॥ stūyamānaḥ sa jihrāya stutyam eva samācaran tathāpi vavṛdhe tasya tatkāridveṣino yaśaḥ ॥73॥ duritaṃ darśanena ghnaṃs tattvārthena nudaṃs tamaḥ prajāḥ svatantrayāṃ cakre śaśvat sūrya ivoditaḥ ॥74॥ indor agatayaḥ padme sūryasya kumude 'ṃśavaḥ guṇās tasya vipakṣe 'pi guṇino lebhire 'ntaram ॥75॥
Если друзей унижать, они не отплатят благодарностью, если возвысить чрезмерно, они замыслят мятеж, и потому в отношении дружественно настроенных соседей он всегда придерживался умеренности. Точно оценив военную силу, свою и врага, обстоятельства, сроки и прочее, он только тогда вторгался в его владения, если уверен был в своем превосходстве, иначе — улаживал дело миром. «Царя почитают по казне его» — мысля так, он скопил несметные богатства; ведь только обремененное дождем облако станут приветствовать чатаки. Разрушая замыслы врагов, он осуществлял свои неуклонно; нанося врагам удары в уязвимые места, он тщательно скрывал от них свои. Огромное войско царя, обуздавшего страсти, которое непрестанно увеличивал его отец, превосходно обученное владению оружием и предназначенное для войны только, было для него неотделимо от него же самого, так же воспитанного и обученного и посвятившего жизнь долгу воина. Врагу не отобрать было от него его тройную силу — мощь, отвагу и заклятие, — как не отобрать у змея драгоценного камня на его клобуке; он же эту силу мог перетянуть от врага себе, как магнит — железо. В его царствование караваны миновали горы свободно, словно собственные дома, переправлялись через реки, как через ручейки, путешествовали по лесам, как по садам. Ограждая подвижничество от нарушений, а имущество — от грабителей, царь получал шестую долю доходов от обителей, как и от различных сословий, в соответствии с их возможностями. И земля воздавала ему достаточно за свою защиту, драгоценные камни приносили ему копи, зерно — поля, слонов — леса. Он, мужеством равный Шестиликому, был искушен в использовании шести средств политики и шести родов войск ради достижения поставленных целей. Прибегая к четырем обычаям царского правления, опираясь на восемнадцать облеченных саном, он постоянно добивался успеха. Богиня победы, всегда благосклонная к герою, устремлялась к нему, как влюбленная дева, ибо он сражался честно, хотя и знаком был со всякими военными хитростями. И враги сломлены были его доблестью, и уже не стало у него поводов выходить на бой; так слон во время течки уже издали отпугивает других слонов запахом мускуса, истекающего у него из висков. Месяц убывает, достигнув полноты, как и океан после прилива, он же, им подобный, ущерба уже не ведал. Обнищавшие благочестивцы шли за вспомоществованием к великому царю, как облака, истощившие дожди, к океану. Не творил он дел, хвалы не достойных, и все же не любил восхвалений, но слава царя, отвергавшего славословящих, все равно возрастала. Истребляя зло уже явлением своим, он рассеивал тьму невежества светом истины и даровал народу волю, как освобождает от гнета ночи взошедшее солнце. Лучи месяца не трогают дневные лотосы, как солнце не ублажает ночные лилии, достоинства же этого добродетельного царя находили отклик даже в сердце противника.
58-75.
Как не отобрать у змея драгоценного камня — По поверьям, змеи-наги носили драгоценные камни на клобуках. Шестиликий — бог Сканда (см. примеч. к XIV. 21-23). Шесть средств политики — см. примеч. к VIII. 10-23. Шесть родов войск — согласно комментарию Хемадри: основные силы, наемники, союзные, «земельные» (видимо, призванные на время войны), вражеские (т. е. присоединенные к своему войску после завоевания чужой страны), лесные (племена). Четыре обычая царского правления — подразумеваются четыре средства военной политики, см. примеч. к X. 78-86. Восемнадцать облеченных саном — традиционно сюда относились: главный советник, верховный жрец, наследник трона, военачальник, привратник, смотритель внутренних покоев и др. высшие чиновники-царедворцы.
76-80
parābhisaṃdhānaparaṃ yady apy asya viceṣṭitam jigīṣor aśvamedhāya dharmyam eva babhūva tat ॥76॥ evam udyan prabhāveṇa śāstgranirdiṣṭavartmanā vṛṣeva devo devānāṃ rājñāṃ rājā babhūva saḥ ॥77॥ pañcamaṃ lokapālānāṃ tam ūcuḥ sāmyayogataḥ bhūtānāṃ mahatām ṣaṣṭham aṣṭamaṃ kulabhūbhṛtām ॥78॥ dūrāpavarjitacchattrais tasyājñāṃ śāsanārpitām dadhuḥ śirobhir bhūpālā devaḥ pauraṃdarīm iva ॥79॥ ṛtvijaḥ sa tathānarca dakṣiṇābhir mahākratau yathā sādhāraṇībhūtaṃ nāmāsya dhanadasya ca ॥80॥
Чтобы устроить жертвоприношение коня, он возжелал завоеваний, но, хотя и было то притеснением для соседей, праведность его не умалилась. Так, обретя верховенство на пути, указанном шастрами, он стал царем царей, как Индра — царем богов. И называли его в народе — по сходству долга — пятым хранителем мира, шестым элементом мироздания, восьмым из великих горных хребтов. Другие цари принимали его эдикты, покорно склоняя голову под отставленным зонтом, как принимают боги веления Индры. А по завершении великого жертвоприношения он одарил жрецов так щедро, что имя его стало как бы вторым именем бога богатств.
76-80.
Шестой элемент мироздания — после воды, огня, воздуха, эфира и земли. Восьмым из великих горных хребтов — Семь горных хребтов, названные в комментариях: Махендра, Малайя, Сахья, Шактимат, Рикшават, Виндхья, Париятра.
Индра посылал дожди в изобилии; Яма не дозволял распространяться болезням; Варуна устранял опасности на водных путях; Кубера, почитая предков царя, умножал его казну. Так хранители стран света служили ему, подобно покоренным его войсками вассальным царям.
Царю Атитхи, к злодеям нещадному, родила жена, дочь Артхапати, царя нишадхийцев, сына, величественного, как гора Нишадха; и по имени той горы его нарекли Нишадха. И отец весьма радовался доблестному сыну, способному охранить подданных от бедствий, как люди радуются посевам, обещающим богатый урожай после своевременного выпадения дождей. Насладившись чувственными радостями этого мира, сын Кумудвати передал на долгий срок царский титул своему сыну Нишадхе, а после того обрел небесное царство, которое заслужил деяниями своими, чистыми, как белые лотосы.
1-3.
Нишадха — страна в Центральной Индии, локализуемая в верхнем течении реки Нармада, однако под горой Нишадха подразумевается некий горный хребет на юг и восток от мифической горы Меру, и упоминаемую в эпосе под этим названием страну комментаторы склонны помещать на севере, в Гималаях.
Внук Куши, чьи очи были подобны лотосам, чья мысль была глубока, как океан, кто был несравненным воителем на земле, чьи руки были крепки, как засовы на городских вратах, правил землей, окруженной морями, осеняя ее единственным имперским белым зонтом. После его смерти его сын Нала наследовал, блистательный, царскую власть рода своего; ликом подобный лотосу, он сокрушил рати врагов, как топчет слон заросли тростников. Этот царь, чью славу воспели небесные странники гандхарвы, обрел сына, чей облик был темноголубым, как небо, чье имя было — Небо, Набхас, и кто мил был подданным, как месяц набхас. Добродетельнейший царь передал могучему сыну власть над Северной Косалой, а сам удалился к оленям, достойным спутникам старости, чтобы уже никогда не возвращаться в телесные узы.
4-7.
Набхас — другое название месяца шравана (июль-август).
У царя Набхаса родился сын Пундарика, Лотос, неодолимый для других царей, как слон Пундарика — для других слонов. После смерти отца Богиня Царского Счастья пришла к нему с белым лотосом, как некогда пришла она к лотосоокому богу. Царь Пундарика, чей лук не знал промаха, просил принять власть над землею сына своего Кшемадханвана, столь же усердного в заботе о благосостоянии подданных и стойкого в испытаниях, и предался, стойкий, суровому подвижничеству в лесах. И у того был богоравный сын, всегда возглавлявший свое войско в битвах, чье имя Деваника, означавшее — Бога Войско, было прославлено даже на небесах. И поскольку отец заслужил по праву такого сына, преданного ему беззаветно, ищущего милости его, то и о сыне можно было сказать, что он заслужил такого отца, столь доброго к своему сыну. Из них первый, не имевший равных в добродетели и преданности обрядам, возложил надолго бремя заботы о четырех сословиях на сына, который был достоин отца, а сам удалился в мир, принадлежащий преданным обряду. А сын его, владеющий собою, не только приверженцам своим, но даже врагам был любезен ласковой речью; ведь и пугливую лань приманит сладкозвучное пение.
8-13.
Пундарика — букв. Лотос, один из восьми мировых слонов (см. примеч. к I. 75-79), поддерживающий землю с юго-востока (страна Сурьи, бога солнца); в других текстах не выделяется.
Его сын Ахинагу правил землею, могучерукий и чуждый пагубных пороков с юных лет, ибо всегда избегал он общения с низкими. После смерти отца мудрый царь Ахинагу стал властелином четырех стран света, знающий людскую природу и искушенный в четырех средствах политики, словно то был Высший Дух, воплотившийся на земле. А когда этот победоносный царь отправился в иной мир, Лакшми стала служить его сыну Париятре, затмившему гордым величием своим гору того же имени. У него же был сын Шила, благородный и несокрушимый, как скала. Он отразил вражье войско своими стрелами, но отверг потом даже хвалу за это деяние. Он, безупречный, насладился покоем, только объявив даровитого сына своего наследником царства, ибо чужда наслаждений жизнь царя, как жизнь пребывающего в оковах. И его, еще не насладившегося радостями, которые приносит страсть, и чувствительного еще к прелестям ветреных красавиц, забрала старость, сама равнодушная к наслаждениям и потому ревнующая напрасно.
14-19.
Высший Дух — или Первозданный Дух, зд. Вишну. Гору того же имени — Париятра — см. примеч. к XVII. 76-80; по-видимому — западная часть горного хребта Виндхья.
У него был сын, прославивший свое имя Уннабха, наделенный небесной красотою; он, самому Вишну подобный, возглавил обширный круг царей. После него его сын Ваджранабха, отвагой равный Громовержцу — боевой клич его был подобен удару грома, — стал владыкою земли, украшенной россыпями сокровищ. Когда же он взошел на небо, которое обрел своими добрыми делами, земля до морских пределов вместе с дарами горных сокровищ перешла под власть его сына Шанкханы, искоренившего своих врагов. Когда же умер Шанкхана, его сын, блистательный, как солнце, и обликом подобный Ашвинам, взошел на трон своего отца; знатокам древности он известен под именем Вьюшиташва — конницу свою он водил до морских берегов. Этот правитель земли умилостивил Всемогущего и произвел на свет второго себя в образе сына своего, нареченного Вишвасаха, бывшего, поистине, всеобщим другом, способного охранить всю землю от беды. Когда же у него родился сын, названный Хираньянабха, в котором воплотился долею враг демона Хираньякашипу, он, искушенный в политике, стал неодолим для своих врагов; так деревья не могут противостоять огню, когда ему сопутствует ветер. Отдав долг предкам, почитая себя счастливым, в преклонные годы Вишвасаха посадил сына на царство, а сам, желая обрести вечное блаженство, облекся в мочальную одежду. У Хираньянабхи, бывшего украшением Солнечного рода, правителя Северной Косалы, извлекшего сок сомы на жертвоприношении, родным сыном был Каушалья, отрада очей для отца, воплощенный второй Сома. Царь Каушалья, чья слава достигла чертога Брахмы, возвел на свое место собственного сына Брахмиштху, постигшего суть Брахмана, и сам ушел в мир Брахмана. И когда этот царь, который был венцом рода своего и сам имел добродетельного сына, правил благополучно и без гнета землею, запечатлевшей след его правления, подданные чтили его бесконечно со слезами радости на глазах. Его сын по имени Путра, лотосоокий, обретший достоинство в служении отцу, прекрасный, как бог, несущий на знамени Властелина Птиц, возвысил отца своего как первого среди воспитавших благочестивых сыновей. Отрешившийся от чувственных наслаждений, он, кому суждено было стать другом Индры, продолжатель рода, род свой утвердивший на земле омовением в Трех Озерах, приобщился к миру Тридцати. Его супруга в день, когда на небе царило созвездие Пушья, родила сына, получившего имя Пушья. И когда он, блиставший ярче топаза, возвысился, словно второе созвездие Пушья, пышно расцвело благосостояние его народа. А благородный помыслами царь, отвратившийся от мирской юдоли, передав власть над землею сыну, посвятил себя служению мудрому Джаймини, постигшему тайну йоги, от которого он воспринял священное знание, освобождающее от новых рождений.
20-33.
Ашвины — Конники, божества утренних и вечерних сумерек, изображались как двое братьев-близнецов, вечно юные и прекрасные. Вьюшиташва — можно перевести как «Населивший конями». Всемогущий — Вишвешвара, зд. эпитет Шивы, далее имена и эпитеты созвучны повторением вишва — все. Хираньякашипу — царь демонов, сокрушенный Вишну, имя (букв. «Одетый в золото») созвучно Хираньянабха — Золотой пуп. Постигшего суть Брахмана — т. е. Мировой Души, воплощением которой является окружающий мир. Мир Брахмана — мир вечного блаженства, откуда уже не возвращаются к земному существованию. Властелин Птиц — эпитет Гаруды (эмблема Вишну). Омовением в Трех Озерах — подразумеваются три священных места паломничества. Мир Тридцати — см. примеч. к IX. 53-54. Созвездие Пушья — восьмая «лунная стоянка», соответствует трем звездам в созвездии Рака; название восходит к корню пуш, «процветать», на чем основывается игра слов в тексте оригинала. Джаймини — легендарный мудрец древности.
После этого сын Пушьи по имени Дхрувасандхи, поистине подобный Дхруве, Полярной звезде, стал править земным царством. К врагам, склонившимся перед ним, он проявлял неизменное миролюбие — оставаясь их владыкой и храня верность своему слову. Он, лев среди людей, оленеокий, предаваясь охотничьей забаве, принял смерть от льва, когда сын его Сударшана был еще дитя, обликом подобный месяцу по миновании новолуния. Сонм советников царя, ушедшего на небо, узрел жалкое состояние подданных, лишившихся государя, и единодушно провозгласил, согласно закону, властителем Сакеты того, кто остался единственной нитью, продолжающей род. И род Рагху при этом царе-дитяти, поистине, сравним был с небом, на которое взошел юный месяц, или с лесом, в котором остался одинокий львенок, или с озером, где плавает единственный бутон лотоса. Но раз уж принял он венец, народ смотрел на него как на равного отцу; облачко величиной со слоненка разрастается, когда дует ветер, и покрывает небеса. После венчания на царство горожане оказывали ему, шестилетнему, такие же почести, как отцу его, когда он проезжал по главной улице в роскошном облачении на слоне, на спине которого его поддерживал вожатый. Хотя он не занимал всего отцовского трона, величие сана его, блистательного, как золото, создавало впечатление, что он достиг нужного роста. Вассальные цари припадали к стопам его, марая свои драгоценные венцы красным лаком с его ног, хотя они свисали с трона, не достигая его подножья. И как даже маленькому сапфиру яркий блеск его позволяет зваться сапфиром по праву, так и этому царю приличествовал титул махараджи, хотя он был еще дитя. И каждое веление, слетавшее с его уст, хотя щеки его, овеваемые опахалами из хвостов яков, обрамлялись еще детскими прядями, исполнялось беспрекословно по всей стране до берега моря. Тилак, нарисованный на челе его, осененном золотой диадемой, словно стер тилаки у жен врагов, как улыбка на его лице — улыбки на их лицах. Нежный, как цветок сириса, он утомлялся даже от ношения украшений, и в то же время природное величие помогало ему нести тягчайшее бремя правления государством. Стоило ему выучить все буквы алфавита, выведенные на доске, как он уже мог пользоваться всеми плодами науки государственного управления, которую преподали ему опытные в ней учителя. Лакшми, не находя достаточно места, чтобы поместиться на его груди, ожидала, когда он подрастет, а пока, смущенная, отважилась лечь на нее лишь тенью от царского зонта. Рука его успешно охраняла землю, хотя еще не подходило ей сравнение с крепким брусом, не было еще на ней шрамов от тетивы и она еще не касалась меча. А с течением времени не только окрепли члены его тела, но и проявились его наследственные достоинства, любезные народу; вначале малозаметные, они обрели потом совершенство. Не доставляя огорчений своим наставникам, он легко постиг три главные науки — вероучение, науку хозяйства и науку управления — так, словно уже знал их в совершенстве с прошлого рождения, и возглавил совет наследственных министров. Обученный владению оружием, он выглядел блистательно, когда стоял, слегка вытянувшись, с завязанными узлом волосами, согнув левое колено и натянув тетиву лука до уха. И вот он вступил в пору юности — мед для очей юных дев, цвет на древе любви, распустившийся на ветке страсти, природное украшение, в которое облекается все тело, вместилище любовных наслаждений. И юные царевны, которых приискали ему советники, заботящиеся о чистоте рода, еще более красивые, чем можно было судить по портретам их, доставленным заблаговременно свахами, присоединились к тем двум супругам, которые уже были у него — Царской Власти и Земле.
В преклонные годы этот потомок Рагху, обуздавший страсти, из знатоков святого откровения не последний, возвел на трон сына своего Агниварну, исполненного огненного пыла, а сам удалился в лес Наймиша. Поменяв бассейны для игр на воды святых мест, царское ложе — на подстилку из травы куша, дворец — на хижину, он предался подвижничеству без помышления о награде за него.
1-2.
Агниварну, исполненного огненного пыла — В подлиннике игра слов: Агниварна букв. Огнецвет. Лес Наймиша — священное место на левом берегу реки Гомати (восточнее совр. Лакхнау).
3-4
labdhapālanavidhau na tatsutaḥ khedam āpa guruṇā hi medinī bhoktum eva bhujanirjitadviṣā na prasādhayitum asya kalpitā ॥3॥ so 'dhikāram abhikaḥ kulocitaṃ kāścana svayam avartayat samāḥ taṃ niveśya saciveṣv ataḥ paraṃ strīvidheyanavayauvano 'bhavat ॥4॥
Сыну его управление царством, унаследованным от предков, не стоило большого труда, ибо отец утвердил его владычество на земле, разгромив врагов мощью длани своей — ради его спокойствия, не ради их подавления. И несколько лет этот сластолюбец сам вел дела государства, как то было в обычае его царского рода, но потом передал их в руки своих советников и посвятил свои юные годы безраздельно служению любви.
5-8
kāminīsahacarasya kāminas tasya veśmasu mṛdaṅganādiṣu ṛddhimantam adhikarddhir uttaraḥ pūrvam utsavam apohad utsavaḥ ॥5॥ indriyārthapariśūnyam akṣarmaḥ soḍhum ekam api sa kṣaṇātaram antare ca viharan divāniśaṃ na vyapaikṣata samutsukāḥ prajāḥ ॥6॥ gauravād yad api jātu mantriṇāṃ darśanaṃ prakṛtikāṅkṣitaṃ dadau tad gavākṣavivarāvalambinā kevalena caraṇena kalpitam ॥7॥ taṃ kṛtapraṇatayo 'nujīvinaḥ komalātmanakharāgarūṣitam bhejire navadivākarātapa-spṛṣṭapaṅkajatulādhirohaṇam ॥8॥
У него, сладострастного, окруженного сладострастными женщинами, празднество следовало за празднеством, одно роскошнее другого, в чертогах, оглашаемых звуками литавр. Даже одного мгновения не мог он прожить без чувственных наслаждений, и, проводя в своем дворце дни и ночи в беспрерывных развлечениях, он не хотел видеть никого из подданных, искавших у него аудиенции. И если, уступая настояниям советников, он соглашался показаться народу, желающему лицезреть его, он только высовывал для него ногу из окна дворца. И слуги кланялись и воздавали почести его ноге, окрашенной розоватым отблеском от его ухоженных ногтей, словно лотос, озаренный лучами восходящего солнца.
9-12
yuvanonnatavilāsinīstana-kṣobhalolakamalāś ca dīrghikāḥ gūḍhamohanagṛhās tadambubhiḥ sa vyagāhata vigāḍhamanmathaḥ ॥9॥ tatra sekahṛtalocanāñjanair dhautarāgaparipāṭalādharaiḥ aṅganās tam adhikaṃ vyalobhayann arpitaprakṛtikāntibhir mukhaiḥ ॥10॥ ghrāṇakāntamadhugandhakarṣiṇīḥ pānabhūmiracanāḥ priyāsakhaḥ abhyapadyata sa vāsitāsakhaḥ puṣpitāḥ kamalinīr iva dvipaḥ ॥11॥ sātirekamadakāraṇaṃ rahas tena dattam abhileṣur aṅganāḥ tābhir apy upahṛtaṃ mukhāsavaṃ so 'pibad bakulatulyadohadaḥ ॥12॥
Поглощенный страстью, он проводил время в красивых искусственных водоемах, где лотосы покачивались на волнах, поднятых игривыми высокогрудыми девами, плещущимися в воде, под которой располагались покои для любовных развлечений. Там они всячески тешили его, плеща друг в друга водой, которая смывала сурьму с их глаз и розовую помаду с губ, так что они принимали естественный цвет. Потом вместе с ними отправлялся он в построенные для него питейные домики, влекущие сладким винным запахом, как слон с влюбленной слонихой устремляется к пруду, покрытому лотосами. И девы любили пить вино из уст его, пьянящее сильней, и он, уединяясь с ними, исполнял их желание и сам пил вино из их уст, жаждущий, словно дерево бакула во время обряда.
9-12.
Дерево бакула во время обряда — Чтобы расцвести, оно должно быть опрыскано вином из уст юной девы.
13-15
aṅkam aṅkaparivartanocite tasya ninyatur aśūnyatām ubhe vallakī ca hṛdayaṃgamasvanā valguvāg api ca vāmalocanā ॥13॥ sa svayaṃ prahatapuṣkaraḥ kṛtī lolamālyavalayo haran manaḥ nartakīr abhinayātilaṅghinīḥ pārśvavartiṣu guruṣv alajjavat ॥14॥ cāru nṛtyavigame ca tanmukhaṃ svedabhinnatilakaṃ pariśramāt premadattavadanāniaḥ manaḥ so 'nvajīvad amarālakeśvarau ॥15॥
Две не покидали его колен, привыкшие постоянно здесь играть, — лютня, чьи звуки трогали его сердце, и сладкогласная подруга с томными очами. Он сам искусен был в игре на цимбалах, во время которой гирлянды и браслеты на нем тряслись и скользили, а пляшущие девы приходили в смятение и даже под надзором своих учителей танцев ошибались в движениях. Когда они в изнеможении кончали танцевать, он целовал их лица, на которых тилак стирался от пота, сам задыхаясь от страсти, и чувствовал себя тогда блаженней владык Амаравати и Алаки.
13-15.
Амаравати — Город бессмертных, мифическая столица Индры на небесах. Алака — см. примеч. к IX. 14-23.
Для ублажения своих страстей ему требовались все новые девы. Иногда он договаривался с ними через посредников, иногда сам отправлялся за ними. А когда он с ними наслаждался, старые любовницы иной раз портили ему развлечение неожиданным появлением. За обман девы грозили ему пальчиками, подобными нежным побегам, бросали негодующие взгляды из-под нахмуренных бровей, не раз связывали его своими поясками.
18-20
tena dūtividitaṃ niṣeduṣā pṛṣṭhataḥ suratavārarātriṣu śuśruve priyajanasya kātaraṃ vipralambhapariśaṅkino vacaḥ ॥18॥ laulyam etya gṛhiṇīparigrahān nartakīṣv asulabhāsu tadvapuḥ vartate sma sa kathaṃcid ālikhann aṅgulīkṣaraṇasannavartikaḥ ॥19॥ premagarvitavipakṣamatsarād āyatāc ca madanān mahīkṣitam ninyur utsavavidhicchalena taṃ devya ujjitaruṣaḥ kṛtārthatām ॥20॥
В ночи, предназначенные для любовных ласк, он подслушивал, бывало, спрятавшись в укромном месте, ведомом только служанке на посылках, жалобы жен, встревоженных его отсутствием. Иногда супруги задерживали его, меж тем как ему не терпелось вырваться к танцовщицам; он томился тогда в их обществе, чертя втихомолку фигуры любезных сердцу дев, пока стило не выскальзывало из вспотевших пальцев. Страстно любящие его царицы, ревнуя к другим женам, хвастающим предпочтением, которое выказывает им царь, подавляли, однако, обиду, и под предлогом какого-нибудь праздника добивались от супруга исполнения своих желаний.
21-24
prātar etya paribhogaśobhinā darśanena kṛtakhaṇḍanavyathāḥ prāñjaliḥ praṇayinīḥ prasādayan so 'dunot praṇayamantharaḥ punaḥ ॥21॥ svapnakīrtitavipakṣam aṅganāḥ darśanena kṛtakhaṇḍanavyathāḥ pracchadāntagalitāśrubindubhiḥ krodhabhinnavalayair vivartanaiḥ ॥22॥ kḷptapuṣpaśayanāṃl latāgṛhān etya dūtikṛtamārgadarśanaḥ anvabhūt parijanāṅganārataṃ so 'varodhabhayavepathūttaram ॥23॥ nāma vallabhajanasya te mayā prāpya bhāgyam api tasya kāṅkṣyate lolupaṃ bata mano mameti taṃ gotraviskhalitam ūcur aṅganāḥ ॥24॥
Если он проявлял холодность к своим любовницам, он старался загладить вину, являясь к ним поутру с заискивающим видом, но облик его выдавал распутство минувшей ночи, и разочарованные им девы, оскорбленные его неверностью, огорчались опять. А когда ночью он произносил во сне имя соперницы, наложница без слов выражала свое возмущение, откатываясь от него, поворачиваясь к нему спиною, проливая слезы на одеяло, ломая в гневе свои браслеты. Иной раз он удалялся в беседку из лиан, где для него приготовлено было цветочное ложе, куда его сопровождали служанки; и он предавался там с ними любовным наслаждениям, трепеща, однако, в страхе, как бы не застигли его девы гарема. «Ты назвал меня именем своей возлюбленной, так я хочу разделить с нею ее счастье, страстно жаждущая твоей любви!» — так, бывало, обращалась к нему какая-нибудь из дев, когда он ошибался, путая их имена.
Ложе его, посыпанное коричневым шафрановым порошком, являло следы любовной игры, когда поднимался с него сластолюбивый царь, — порвавшиеся женские пояса и гирлянды валялись на нем, замаранном красным лаком. Он сам любил красить лаком стопы своих любовниц, только отвлекался непрестанно, устремляя взор на красивые бедра, на которых пояс не затягивал туго шелковое платье. И когда он, развлекаясь с юными девами, пытался поцеловать их в губы, они отворачивались шаловливо, отталкивали руку его, развязывающую пояс на бедрах, и всячески уклонялись от ласк его, разжигая только тем его вожделение. А когда дева гляделась в зеркало, рассматривая следы любовных ласк на своем теле, он в шутку подкрадывался сзади и появлялся вдруг в зеркале с нею рядом, улыбаясь умильно и заставляя ее прятать стыдливо лицо. А когда на исходе ночи он покидал ложе, дева требовала от него прощального поцелуя, обвивая его шею нежными рунами, становясь носками на носки его ног. Сам же, глядясь в зеркало, юный царь не столько радовался роскоши царского одеяния, затмевающей наряд Индры, сколько выражению блаженства, красившему облик его.
Бывало, соберется он уходить под предлогом, что должен повидаться с другом по делам, — «Знаем мы тебя, плутишка, и уловки твои, чтобы улизнуть от нас», — поднимают крик девы и не пускают его, ухватив за волосы. Истомившиеся от излишеств любовной игры, девы засыпали на его широкой груди, с которой их пышные перси стирали сандаловую мазь при особенно тесных объятиях. Шел ли он ночью тайно на свидание — они выслеживали его, подсылая служанок, а потом, забежав вперед, преграждали путь: «Куда ты, милый, в темноте, неужели думал обмануть нас» — и утягивали в свои покои. Наслаждаясь ласками своих любовниц, словно лучами владыки звезд, он уподоблялся пруду, изобилующему белыми лилиями, бодрствуя ночью и засыпая днем.
Девы развлекали его музыкой, но трудно было им играть и на флейте — губы у них были им покусаны, — и на лютне — поцарапаны были бедра, — и они чаровали его лукавыми взглядами. А он их обучал тайком искусству танца, сочетающему телодвижения, выражение чувства и словесное сопровождение, а потом показывал их успехи перед друзьями, соревнуясь с признанными театральными постановщиками.
37-39
aṃsalambikuṭajārjunasrajas tasya nīparajasāṅgarāgiṇaḥ prāvṛṣi pramadabarhiṇeṣv abhūt kṛtimādriṣu vihāravibhramaḥ ॥37॥ vigrahāc ca śayane parāṅmukhīr nānunetum abalāḥ sa tatvare ācakāṅkṣa ghanaśabdaviklavās tā vivṛtya viśatīr bhujāntaram ॥38॥ kārttikīṣu savitānaharmyabhāg yāminīṣu lalitāṅganāsakhaḥ anvabhuṅkta surataśramāpahāṃ meghamuktaviśadāṃ sa candrikām ॥39॥
Осенью он, с гирляндами из цветов кутаджи и арджуны на плечах, умастив тело благовонной пыльцой кадамбы, затевал любовные игры на искусственных горках, на которых танцевали возбужденные павлины. Если ссорился он с любовницей и она отворачивала от него свой лик на ложе, он не спешил умиротворить ее, но ждал грома в облаках, который заставит ее повернуться в испуге и броситься в его объятия. А в месяц картика ночами на верандах под навесами он наслаждался в обществе красавиц лучами луны на безоблачном небе, смягчающими усталость от любовных ласк.
37-39.
Кутаджа — растение с белыми цветами, Wrightia antidysenterica. Арджуна — см. примеч. к XVI. 43-53. Кадамба — см. примеч. к XV. 97-99. Месяц картика — соответствует октябрю-ноябрю.
Из окон дворца он любовался песчаными отмелями на реке Сараю, выступающими, как бедра, из вод; опоясанные стаями фламинго, они словно подражали игривым и манящим телодвижениям его возлюбленных. Шелестом надушенных благовониями шелковых платьев, в которые они одевались зимою, соблазняли его стройные девы и игрою золотыми поясами, и он устремлялся самозабвенно развязывать на них пояса и ленточки. В ветреные ночи уютные покои, удобные для его развлечений и укрытые от ветра, очами-светильниками со стен взирали на его безумные оргии.
Когда же южный ветер одевал деревья манго густой листвою и цветами, девы прекращали с ним любовные ссоры и всячески его старались улестить, страшась разлуки с ним, для них невыносимой. Тогда он садился на качели, а дев сажал себе на колени, и слуги их усердно качали; а девы отпускали веревки и, словно бы из страха упасть, тесней приникали к нему, крепко обнимая. И девы наряжались для него в летние одежды, умащая груди сандалом и украшая себя жемчужными ожерельями и жемчужными поясами, облегающими бедра. А он пил вино, настоенное для запаха на красных цветах бигнонии, с брошенными в него кусочками манговых веточек — от этого бог любви, изнуренный после ухода весны, обретал новые силы.
47-50
evam indriyasukhāni nirviśann anyakāryavimukhaḥ sa pārthivaḥ ātmalakṣaṇaniveditān ṛtūn atyavāhayad anaṅgavāhitaḥ ॥47॥ taṃ pramattam api na prabhāvataḥ śekur ākramitum anyapārthivāḥ āmayas tu ratirāgasaṃbhavo dakṣaśāpa iva candram akṣiṇot ॥48॥ dṛṣṭadoṣam api tan na so 'tyajat saṅgavastu bhiṣajām anāśravaḥ svādubhis tu viṣayair hṛtas tato duḥkham indriyagaṇo nivāryate ॥49॥ tasya pāṇḍuvadanālpabhūṣaṇā sāvalambagamanā mṛdusvanā yakṣmaṇāpi parihānir āyayau kāmayānasamavasthayā tulām ॥50॥
Так этот царь, всецело преданный удовлетворению своих страстей и забросивший все другие занятия, проводил времена года, каждое из которых запечатлевалось на его телесном облике. Несмотря на его пороки, другие цари не могли победить его, обладавшего высшим могуществом. Но недуг, порожденный страстью к любовным наслаждениям, начал постепенно пожирать его, как пожирает проклятие Дакши месяц. Не слушая советов врачей, он не отказался от тех наслаждений, к которым был привержен, хотя обнаружились уже их дурные последствия, — увлеченные страстями на порочный путь с трудом его могут покинуть. Болезнь покрыла бледностью его лицо, убавила украшений на его теле, он теперь ходил, опираясь на слуг, голос у него пропал, и он исхудал, как влюбленный.
47-50.
Как пожирает проклятие Дакши месяц. —Согласно мифу, месяц обречен убывать вследствие проклятия Дакши, божественного мудреца, отца 27 жен бога луны Сомы (воплощающих созвездия лунного зодиака), обиженных невниманием супруга.
Царский род, глава которого страдает от недуга, подобен небу, на котором месяц убыл до последней доли, или пруду летом, наполненному вместо воды грязью, или светильнику, пламя которого обратилось в крохотный огонек. «Государь в эти дни, конечно, совершает обряд ради рождения сына» — так отвечали советники на расспросы встревоженных подданных, подозревающих, что с царем происходит недоброе, — его недуг они скрывали от народа. Не имея потомства, дарующего очищение, хотя и бывший супругом многих женщин, он стал жертвою недуга, против которого тщетны оказались усилия врачей; так огонь светильника бессилен против ветра.
Советники вместе с родовым жрецом, сведущим в исполнении последнего обряда, тайно предали его тело огню в саду его дворца. Они сделали это под предлогом совершения обряда отвращения зла от недужного. Потом, созвав незамедлительно старейшин, они передали царскую власть его законной супруге, у которой появились благие признаки беременности. И дитя во чреве ее было угнетено сначала жаром горьких слез, пролитых ею о супруге, но потом оживила его благодетельная прохлада от потока освященной воды, пролитой на ее голову из золотых кувшинов во время обряда помазания на продолжение рода. И царица вынашивала плод во чреве, как земля лелеет семена, посеянные в месяце шравана, ради блага подданных, которые ждали с нетерпением появления дитяти на свет. Восседая на золотом троне, царица правила царством своего супруга вместе с престарелыми наследственными советниками, следуя закону, и все ее веления исполнялись непреложно.
54-57.
Шравана — В подлиннике: набхас (см. примеч. к XVIII. 4-7).
Меру — мифическая гора в центре мира, обитель богов, космическая ось.