Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1979
«Шатакатраям» («Триста строф») Бхартрихари (VII в. н. э.) — замечательный памятник лирической поэзии древней Индии. Издание представляет собой перевод этого выдающегося произведения на русский язык.
В основу настоящей публикации положен текст, приведенный Рамачандрой Будхендрой; нумерация шлок соответствует установленной им последовательности.
Во вступительной статье к критическому тексту (КТ) на с. 21—38 указана номенклатура всех использованных Д. Д. Косамби рукописей. Их фонд распадается на три основные рецензии: северную, южную и юго-западную, в рамках которых исследователь выделил «архетипы» и версии, обозначив последние буквами латинского алфавита. Рукописи, принадлежащие к одной версии и отличающиеся разночтениями, Д. Д. Косамби пометил арабскими цифрами, которые ставятся справа внизу. Внутри юго-западной рецензии (группы) индийским ученым были также выделены подгруппы, отличающиеся характером письменности: телугу, малаялам, грантха.
Тому, кто неотделим от времени, (пространства и прочего, воплотившему абсолютное знание, всеисчерпывающе понявшему свою природу, блистательному, исполненному покоя,— слава!
1.
В северной рецензии эта шлока помещается в преобладающем большинстве случаев в «Вайрагьяшатаке», к которой она тяготеет самим характером образа совершенного аскета — Шивы. В южной рецензии, к которой принадлежит текст, откомментированный Рамачандрой Будхендрой, она занимает положение мангала-шлоки в «Нитишатаке». Разночтения в принципе не меняют смысла шлоки; в отдельных рукописях южной рецензии (G1, М3) заменяют tejase на śambhave, вводя таким образом в текст один из эпитетов Шивы. Д. Д. Косамби поместил ее в группу «сомнительных». В «Субхашитавали» Валлабхадевы (прибл. XII—XIII вв.) она приводится как принадлежащая Бхартрихари. Из известных ныне памятников, относящихся к более раннему, чем антология Валлабхадевы, времени, ни один не содержит данной шлоки. Д. Д. Косамби справедливо, на наш взгляд, указал на сравнительно редкую встречаемость этой шлоки в рукописях, причем поздних. Следовательно, нет достаточных оснований рассматривать НШ 1 как бесспорно принадлежащую Бхартрихари. Соображения о ведантистском характере НШ 1 (Теланг, М. Р. Кале) уязвимы, поскольку содержащиеся в ней определения не обязательно могут быть соотнесены с Брахмой, на что должен был указать знаток и почитатель «Брахмасутр» Бадараяны (между III и V вв.). Практически они соотносимы с любым из персонажей, возглавляющих пантеон того или иного времени, будь то Шива, Вишну, Будда, Адинатха, или с идеалом совершенного аскета, присущим почти всем вероучениям древней и раннесредневековой Индии. Необходимо иметь в виду то обстоятельство, что в самом тексте шатак, как он представлен Д. Косамби, Брахме и Брахману — исходным для всех трех школ веданты понятиям — отведено относительно незначительное в сравнении с Шивой место, да и контекст, в котором они встречаются, вряд ли дает основания толковать их в духе ведантистской ортодоксии. Вместе с тем НШ 1 цитируется в комментарии Утпалачарьи (IX в.) на «Вакьяпадию». Комментатор считал ее несомненно принадлежащей автору «Вакьяпадии»; его мнение весьма важно, поскольку его отделяло от Бхартрихари всего два — два с половиной века.
Если легко сделать довольным несведущего, то еще проще сделать довольным мудрого, но даже сам Брахма не может сделать довольным глупца, уверенного в превосходстве своих знаний.
4
4 prasahya maṇimuddharenmakaravaktradaṃṣṭrāntarā- tsamudramapi santaretpracaladūrmimālākulam | bhujaṅgamapi kopitaṃ śirasi puṣpavaddhāraye- nna tu pratiniviṣṭamūrkhajanacittamārādhayet || 4 ||
Если приложить усилия, человек сможет извлечь жемчужину из зубастой пасти морского чудовища и пересечь океан, по которому рядами ходят грозные валы, и даже злобную кобру, словно венок из цветов, возложить на голову, но не сможет он удовлетворить душу заносчивого глупца.
5
5 labheta sikatāsu tailamapi yatnataḥ pīḍaya- npibecca mṛgatṛṣṇikāsu salilaṃ pipāsārditaḥ | kadācidapi paryaṭañśaśaviṣāṇamāsādaye- nna tu pratiniviṣṭamūrkhajanacittamārādhayet || 5 ||
Один так стиснет в руке песок, что из него польется масло, другой, измученный жаждой, ухитрится утолить ее водой из миража, третьему в странствиях дальних довелось поймать зайца за рога, но нет на свете того, кто смог бы убедить упрямого дурака.
Тот, кто хочет связать слона нежнейшими стеблями лотосов, нежными тычинками цветка шириши просверлить алмаз, каплей меда лишить горечи морскую воду и придать ей сладость, подобен тем, кто настойчиво пытается унять глупцов сладостными гимнами.
Когда я вкусил какие-то крохи знания, то овладело мною, словно слоном в течке, безумие и дух мой обуяло сумасшествие: «Я — всезнающ!» Но вот мало-помалу начал я общаться с мудрыми людьми, покинула меня лихорадка безумия, и стало ясно мне: «Я — глуп!»
9
9 kṛmikulacitaṃ lālāklinnaṃ vigandhi jugupsitaṃ nirupamarasaṃ prītyā khādannarāsthi nirāmiṣam | surapatimapi śvā pārśvasthaṃ vilokya na śaṅkate na hi gaṇayati kṣudro jantuḥ parigrahaphalgutām || 9 ||
Кишащую червями, зловонную, высохшую, лишенную мяса, вымытую дождями ослиную кость с небывалым наслаждением грызет пес, и он, презренный, не потревожится, хоть стань рядом с ним сам повелитель богов,— так ничтожный и живет в ничтожестве.
Нисходит Ганга с небес на голову Шарвы, а с головы Пашупати на Хималай, а с вершины Повелителя гор — все ниже и ниже к подножию его на землю и устремляется к Океану, дробясь на сотни устьев и, подобно лишенным рассудка, претерпевает гибель. дополнительная шлока Можно спастись от огня с помощью воды, от солнечного зноя — с помощью зонта, могучего слона, охваченного похотью, успокоит стрекало, быка и осла — палка, от болезни можно избавиться с помощью лекарства, от яда — с помощью различных мантр; в шастрах сказано о средствах ото всего, но не сказано в них о том, как избавиться от дурака.
10.
Нисходит эта Ганга с небес на голову Шарвы… — за этими словами скрыт обширный цикл сказаний о Ганге, дочери повелителя гор Химавата. Ганга — персонификация небесной реки, исток которой в большом пальце ноги Вишну и которая орошает небесные сады блаженства. Исходной является следующая история. Однажды при дворе Брахмы собрались боги, великие мудрецы и герои, божества, олицетворяющие великие реки, и среди них была Ганга. Порыв ветра сорвал ее одежды, и все присутствующие отвернулись. Только царь Махабхиша из древнего рода Икшваку продолжал смотреть на нее. Ганга ответила ему взглядом, и они полюбили друг друга. Брахма разгневался и обрек обоих на жизнь среди смертных. Нисхождение Ганги на землю связано с легендой о 60 тысячах сыновей царя Сагары, разыскивавших жертвенного коня для совершения их отцом царского жертвоприношения — ашвамедхи. Они нашли коня у хижины мудреца Капилы, погруженного в размышления. Земля, возмущенная тем, что во время поисков они всю ее истоптали и перекопали, а потом оскорбили Капилу, посчитав его вором, заставила мудреца обратить их в пепел огнем его взора. Сагара послал своего правнука Амшумана узнать, что случилось с сыновьями. Тот разыскал Капилу, который поведал обо всем происшедшем и сказал, что погибшие восстанут из пепла, если небесная Ганга снизойдет на землю и омоет их прах в подземном мире — Патале. Бхагиратха, праправнук Сагары, силой подвижничества умилостивил Брахму и упросил его отдать Ганге соответствующее повеление. Но ее приход на землю мог причинить неисчислимые беды, и поэтому Бхагиратха, совершив еще более тяжкие аскетические подвиги, умолил Шиву о помощи. Шива принял поток Ганги на свою голову, и, запутавшись в его волосах, она утратила первоначальную силу и стекла на землю уже в виде семи потоков, только один из которых стал земной рекой Ганг, другие же — реками Сарасвати, Ямуной, Годавари, Нармадой, Индом и Кавери. Бхагиратха вел Гангу в Паталу, но по дороге река затопила сад мудреца Джахну. Разгневанный Джахну выпил Гангу, однако, вняв просьбам Бхагиратхи, смилостивился и разрешил ей вытечь из его уха. Продолжая свой путь, Ганга заполнила выкопанный сыновьями Сагары глубокий ров и так образовала океан; лишь после этого она проникла в Паталу, омыла пепел 60 тысяч сыновей Сагары, и благодаря этому они смогли попасть на небо. Шарва (Убивающий стрелой), Пашупати (Повелитель зверей) — эпитеты Шивы. …подобно лишенным рассудка…— уже Рамачандра Будхендра (а вслед за ним и другие комментаторы вплоть до современных — X. Вайдья, В. Раясам) предложил понимать это место как намек на то, что Ганга претерпевает наказание за некую провинность. Возможно, однако, усматривать здесь и намек на сыновей Сагары, дерзнувших заподозрить мудреца Капилу в похищении коня.
Того государя следует осудить за глупость, в чьем царстве нищенствуют прославленные мудрецы, обладающие знаниями, которые достойны быть переданы ученикам, и творящие прекрасные песни, каждое слово которых украшено согласно шастрам. Те, кто обладают умом, и без богатства достойны почитания господа. Если недостойные оценщики оценили драгоценности ниже их достоинства, не следует осуждать драгоценные камни.
12
12 harturyāti na gocaraṃ kimapi śaṃ puṣṇāti yatsarvadā- pyarthibhyaḥ pratipādyamānamaniśaṃ prāpnoti vṛddhiṃ parām | kalpānteṣvapi na prayāti nidhanaṃ vidyākhyamantardhanaṃ yeṣāṃ tānprati mānamujjhata nṛpāḥ kastaiḥ saha spardhate || 12 ||
Никогда не похитить вору богатство, которое возрастает, хотя и раздается жаждущим, и которое становится больше и больше, и даже в конце времен не гибнет это сокровище — пред теми, кто им, скрытым от глаз, называемым знанием, обладает, отбросьте высокомерие, цари! Что с ним сравнится?!
Не презирай пандитов, постигших высший смысл! Не остановит их богатство, ничтожное, как травинка. Ограде, сплетенной из стеблей лотосов, не сдержать слонов, по черным вискам которых сочится влага, исторгнутая в пору течки.
13.
…постигших высший смысл! — т. е. познавших Брахмана, сущность бытия.
Всегда разгневанный Создатель способен, конечно, погубить гуся, живущего среди зарослей лотоса, лишить его и жилища и радостей, но не может он лишить его распространившейся повсюду славы об умении отделять воду от молока.
14.
…об умении отделять воду от молока — по индийским поверьям, гусь способен из воды, смешанной с молоком, выпить одно молоко, оставив чистую воду. Здесь, согласно комментарию Будхендры, речь идет, собственно, не о Брахме, боге-создателе, а о разгневанном радже, способном уничтожить и жилище любого своего подданного, и его самого. Образ же построен на основе мифов о Брахме. Снежно-белый гусь — вахана Брахмы (вахана — зверь или птица, несущие на себе того или иного бога; почитание такого существа составляет часть культа данного бога), Создатель — один из часто встречающихся его эпитетов. Несмотря на высокое положение в пантеоне, Брахма принадлежит к числу наименее популярных богов — ему посвящено в Индии всего лишь два храма.
15
15 keyūrāṇi na bhūṣayanti puruṣaṃ hārā na candrojjvalā na snānaṃ na vilepanaṃ na kusumaṃ nālaṅkṛtā mūrdhajāḥ | vāṇyekā samalaṅkaroti puruṣaṃ yā saṃskṛtā dhāryate kṣīyante khalu bhūṣaṇāni satataṃ vāgbhūṣaṇaṃ bhūṣaṇam || 15 ||
Украшают человека не браслеты, не лунномецающие жемчужные ожерелья, не омовения, не притирания, не цветы, не затейливые прически, а только лишь сила изящного слова — все украшения преходящи, но вечно украшение «украшенная речь».
Если у людей есть терпение, то зачем им доспехи? Если есть у них гнев, то зачем им враги? Если есть родня, то зачем им бояться змей? Если обладают они безупречным знанием, то зачем им богатства? Если скромны они, то зачем им украшения? Если они наделены высоким талантом, то зачем им власть?
На тех, кто с родными в согласии, к слугам милостивы, к негодяям непримиримы, добродетельных любят, с царями предусмотрительны, с учеными искренни, с врагами доблестны, со стариками терпеливы, с женщинами — смелы,— на тех, кто искушены во всех этих искусствах, держится мир.
Общение с добродетельными изгоняет из ума глупость, в речь вливает истину, возвышает дух, уничтожает грех, услаждает ум, разносит по всем странам славу — скажи, чего оно не дает людям?
Высоко возносятся счастливые великие поэты, постигшие раса; нет у них страха, рождаемого старостью или смертью,— их тела состоят из славы.
20.
великие поэты, постигшие раса…— т. е. достигшие в своем творчестве высшей степени художественного мастерства. Раса — наиболее общая категория средневековой индийской поэтики и эстетики, органическое слияние эмоциональных и содержательных характеристик художественного произведения, порождающих эстетическое наслаждение. О раса см.: «Бхаратиянатьяшастра» VI, 31—80; Ю. М. Алиханова. Дхваньялока Анандавардханы и его учение о поэзии. — Анандавардхана. Дхваньялока («Свет дхвани»). Пер. с санскр., введ. и коммент. Ю. М. Алихановой. М., 1974, с. 34—39; И. Д. Серебряков. Очерки древнеиндийской литературы. М., 1971, с. 332—336.
Пусть истощен голодом, пусть одряхлили ли его года, пусть силы покинули его, пусть безнадежно его положение, пусть угасло его величие, пусть жизнь оставляет его, но, гордый владыка зверей, лев, мечтающий о куске мяса из разодранного лба слона, обезумевшего от течки, разве станет жевать сухую траву?
Доволен пес, если добудет кость, пусть без мяса, грязную, с ничтожными остатками хрящей и мозга и даже не способную утолить его голод. Лев же, пренебрегая шакалом, бродящим поблизости, сражает слона. Так и люди, как бы тяжело им ни приходилось, жаждут награды в соответствии со своим положением.
Хвостом виляя, скребя лапами землю, валится навзничь пес и кажет пасть и брюхо при виде кормильца, а могучий слон смотрит величественно и лишь после того, как его сотню раз ласково попросят, поест.
24
24 parivartini saṃsāre mṛtaḥ ko vā na jāyate | sa jāto yena jātena yāti vaṃśaḥ samunnatim || 24 ||
В непрестанно изменяющемся мире кто, умерев, не родится вновь? Но истинно рожден лишь тот, благодаря чьему рождению возвышается его род.
24.
…кто, умерев, не родится вновь? — имеется в виду концепция основных индийских религий о перерождении душ.
25
25 kusumastabakasyeva dvayī vṛttirmanasvinaḥ | mūrdhni vā sarvalokasya śīryate vana eva vā || 25 ||
У наделенного высоким духом есть, как у цветочного бутона, два пути — либо над всеми возвышаться, либо увядать в лесной глуши.
Имеется пять-шесть планет во главе с Брихас пати, всеми почитаемых, с которыми даже Раху, привыкший выказывать свою доблесть перед высокопоставленными, не враждует. Но, смотри, брат, этот вождь данавов, от которого осталась лишь голова, проглатывает и Повелителя дня, и Властителя души ночи.
26.
…пять-шесть планет во главе с Брихаспати…— имеются в виду: Брихаспати — Юпитер, Шукра — Венера, Шани — Сатурн, Мангал — Марс, Будха — Меркурий. …этот вождь данавов, от которого осталась лишь голова… — после того как, завершив пахтанье океана, боги и асуры среди других сокровищ извлекли чашу с амритой, напитком, дарующим бессмертие, начался дележ, в результате которого амритой завладели боги. Асура Раху, приняв облик бога, похитил амриту и во время бегства пригубил из чаши. Похищение было замечено Солнцем и Месяцем, и они сказали об этом Вишну. Тот немедля бросил в Раху свой метательный огненный диск и отсек ему голову. Но, поскольку Раху успел выпить немного амриты, голова его осталась жить. Раху преследует своей ненавистью Солнце, Повелителя дня, и Месяц, Властителя души ночи, время от времени заглатывая их, чем индийцы и объясняли прежде соответственно солнечные и лунные затмения.
27
27 vahati bhuvanaśreṇīṃ śeṣaḥ phaṇāphalakasthitāṃ kamaṭhapatinā madhyepṛṣṭhaṃ sadā sa ca dhāryate | tamapi kurute kroḍādhīnaṃ payodhiranādarā- daha ha mahatāṃ niḥsīmānaścaritravibhūtayaḥ || 27 ||
Сонмы миров несет Шеша на множестве своих голов, его самого держит на спине Повелитель черепах, того же без устали вздымает на своей пруди Океан. О, сколь безграничны чудеса деяний, свершаемых великими!
27.
Поэт возвеличивает бескорыстные деяния великих душой и использует для этого космогонические представления древних индийцев. Согласно этим представлениям, в океане плавает черепаха Курма, а на ней покоится мировой змей Шеша, держащий сонмы миров на капюшонах тысячи своих голов.
28
28 varaṃ pakṣacchedaḥ samadamaghavanmuktakuli- śaprahārairudgacchadbahuladahanodgāragurubhiḥ | tuṣārādreḥ sūnoraha ha pitari kleśavivaśe na cāsau saṃpātaḥ payasi payasāṃ patyurucitaḥ || 28 ||
Уж было бы лучше для сына снегами покрытого Хималая расстаться с жизнью под бесчисленными, иссекающими огонь тяжелыми ударами разбушевавшейся ваджры яростного Магхавана, нежели искать спасения в стихии Повелителя вод, в то время как собственный его отец изнемогает от боли!
28.
По представлениям древних индийцев, горы прежде летали с помощью крыльев, подобно птицам. Для того чтобы избавить живущих на земле от опасности, Индра (Магхаван — букв. «Щедрый») своей ваджрой обламывал горам крылья. Спасаясь от него, Майнака, сын Хималая, видя, как Индра расправился с его отцом, попытался укрыться в глубине океанских вод (Повелитель вод — мифологически персонифицированный Океан). Поэт осуждает сына, бросившего отца в беде. Ср. «Кумарасамбхаву» (I.20) Калидасы.
Если даже бесчувственный солнечный камень, когда его коснутся лучи солнца, вспыхивает, то разве стерпит достойный человек унижения, причиненные другими?
Лев, пусть он еще юн, нападает на слонов во время течки, когда у них по стеноподобным вискам стекает пот. Уж такова природа благородных! Конечно же, не возраст причина доблести!
Пусть джати отправляется в расаталу, а добродетель — еще ниже! Пусть добродетель рухнет со скалы! Пусть сгорит в огне родовитость! Немедля пусть ваджра поразит этого врага — доблесть! Да достанется нам богатство, без которого все добродетели подобны травинкам!
31.
Шлока, открывающая паддхати о богатстве, весьма многозначительна — в ней традиционным идеалам и нормам противопоставлено богатство, без которого все они лишены смысла. Та же идея лежит в основе нескольких других шлок, в частности НШ 32, где акцент перенесен на человека — он может стать «верхом совершенства» лишь в том случае, если он богат. Джати — древнеиндийский термин, обозначающий касту, племя, народность, класс, особенности, присущие каждому из данных коллективов. Здесь имеется в виду кастовая система, как таковая. Расатала — один из семи подземных миров, функционально преисподняя.
32
32 yasyāsti vittaṃ sa naraḥ kulīnaḥ sa paṇḍitaḥ sa śrutavānguṇajñaḥ | sa eva vaktā sa ca darśanīyaḥ sarve guṇāḥ kāñcanamāśrayanti || 32 ||
У кого есть богатство, тот благороден, тот учен, тот сведущ в шрути, знаток добродетелей, он и оратор, он и красавец — все достоинства покоятся на золоте!
Царь гибнет от дурных советов, аскет — от мирских привязанностей, сын — от чрезмерных ласк, брахман — от невежества, семья —от плохого сына, добродетель — от общения с негодными людьми, скромность — от вина, земледелие — от небрежения, любовь — от разлуки, дружба — от недостатка доверия, благополучие — от неразумного поведения, богатство — от беззаботности.
34
34 dānaṃ bhogo nāśastisro gatayo bhavanti vittasya | yo na dadāti na bhuṅkte tasya tṛtīyā gatirbhavati || 34 ||
Есть у богатства три дороги — даяние, наслаждение и гибель; тому, кто не раздает богатства, не использует его для наслаждений, непременно уготована третья дорога.
34.
Одна из очень популярных в дидактической и антологической поэзии шлок. В измененном виде включена в апокрифический рассказ о Бхартрихари, приведенный Мерутунгой в «Прабандхачинтамани».
Алмаз, отполированный на камне, победитель, покрытый ранами, слон, изнемогший от течки, река, в осеннюю пору обнажившая песчаные отмели, месяц, уменьшившийся до одной шестнадцатой доли, дева, обессилевшая от страсти, люди, раздавшие свое богатство нуждающимся, — сверкают благодаря тому, что отдали часть себя.
36
36 parikṣīṇaḥ kaścitspṛhayati yavānāṃ prasṛtaye sa paścātsaṃpūrṇaḥ kalayati dharitrīṃ tṛṇasamām | ataścānekāntā gurulaghutayārtheṣu dhaninā- mavasthā vastūni prathayati ca saṅkocayati ca || 36 ||
Изголодавшийся человек жаждет хотя бы пригоршни ячменя; а случись ему разбогатеть — и вся земля для него только лишь травинка. Изменчивость положения богатых определяет, важно или ничтожно для них богатство и почитают они вещи или пренебрегают ими.
36.
Строфа построена на обыгрывании термина «артха», означающем и собственно богатство, и содержательное богатство слова, т. е. смысл.
Если ты, царь, хочешь доить эту землю-корову, то корми народ, как кормят теленка молоком, и когда народ будет постоянно ощущать твою заботу, то и земля будет, подобно «пожелай-дереву», приносить разнообразные богатства.
37.
Идея, содержащаяся в этой шлоке, в той или иной форме встречалась у многих предшественников Бхартрихари, например у Калидасы в «Рагхуванше» (I), находя, как правило, позитивное выражение. Здесь же ей придана грамматически весьма условная форма употреблением дезидератива в сочетании с yadi; характерны и образы, тоже вполне традиционные, но получающие особый смысл в данном контексте: слова «корми этот народ, как кормят теленка» выступают здесь как идеал отношений царя и народа, мерой для которых поэт избрал материнскую, родительскую любовь. Насколько же действительность соответствовала этому идеалу, поэт показал в следующей шлоке, характеризующей политику царя.
38
38 satyānṛtā ca paruṣā priyavādinī ca hiṃsrā dayālurapi cārthaparā vadānyā | nityavyayā pracuranityadhanāgamā ca vārāṅganeva nṛpanītiranekarūpā || 38 ||
Подобно поведению гетеры, многообразна политика царя, в которой смешаны правда и ложь, брань и лесть, насилие и милость, алчность и щедрость, расточительность и постоянная погоня за деньгами.
39
39 ājñā kīrtiḥ pālanaṃ brāhmaṇānāṃ dānaṃ bhogo mitrasaṃrakṣaṇaṃ ca | yeṣāmete ṣaḍguṇā na pravṛttāḥ ko'rthasteṣāṃ pārthivopāśrayeṇa || 39 ||
Власть, слава, забота о народе, щедрость к брахманам, разумное правление, забота о других — вот шесть достоинств царя. Если нет у царей этих шести достоинств, то что за смысл прибегать к покровительству таких царей?
39.
Поэт утверждает свой идеал правителя, состоящий из шести достоинств, причем явно полемизирует с традиционными взглядами, отразившимися, например, в «Махабхарате» («Шантипарва», 89, 25—26), в дхармашастрах и т. д. …забота о народе…— хотя Будхендра и позднейшие комментаторы связывают слово pālanaṃ со следующим за ним brāhmaṇānaṃ, естественно — и это соответствует традиционным взглядам — рассматривать pālanaṃ самостоятельно, как заботу о народе вообще, brāhmaṇānaṃ – уместно связать с последующим dānaṃ и перевести как «щедрость к брахманам». В некоторых рукописях вместо brāhmaṇānaṃ стоит sajjanānāṃ, т. е. «добродетельным», что вполне отвечает обычному словоупотреблению Бхартрихари. …разумное правление… — при всей многозначности слова bhoga одним из первых его значений является «управление государством»; слово это образовано от глагольного корня bhuj А. Р., причем если в А. он имеет значения «есть, поглощать» или «наслаждаться», то в Р.— «управлять, править», «защищать, охранять». Здесь нет противоречия. Как свидетельствуют сложные слова с bhuj на конце (kṣitibhuj, mahībhuj, означающие «царь», «правитель страны»), bhuj в данном случае совмещает в себе оба смысла — царь рассматривается как супруг Лакшми, богини данной страны, и супружеское наслаждение с нею и есть осуществление его царских прерогатив.
Кому творец написал на лбу малое или большое богатство, то человек получит его, будь он хоть в пустыне, но сверх этого не получит и на горе Меру. Будь стоек и не веди себя перед богачами, подобно нищему. Смотри, черпаешь ты из колодца или из океана,— так или иначе, в сосуде вода.
40.
Гора Меру — огромная гора, стоящая, по космологическим представлениям древних индийцев, в центре вселенной. Она состоит из чистого золота, возвышается на 160 тысяч косов (1 кос = 4 км), вокруг нее вращаются все небесные тела.
Вот паддхати о негодяях
41
|| durjanapaddhatiḥ || 41 akaruṇatvamakāraṇavigrahaḥ paradhane parayoṣiti ca spṛhā | sujanabandhujaneṣvasahiṣṇutā prakṛtisiddhamidaṃ hi durātmanām || 41 ||
Безжалостность, беспричинные ссоры, похищение чужих денег, увод чужих жен, нетерпимость к родственникам и друзьям — нот что составляет природу негодяев.
41.
Ссылаясь на Вишванатху (автор трактата по поэтике «Сахитьядарпана», XIV в.), Будхендра поясняет, что природа состоит из пяти элементов — огня, воды, воздуха, земли и эфира. По аналогии природа негодяев тоже основывается на пяти элементах.
42
42 durjanaḥ parihartavyo vidyayālaṅkṛto'pi san | maṇinā bhūṣitaḥ sarpaḥ kimasau na bhayaṅkaraḥ || 42 ||
Негодяи должны быть отвергнуты, хотя бы они и были украшены знанием — змея украшена драгоценным камнем, но разве не страшна она?
42.
…змея украшена драгоценным камнем… — по древним поверьям, капюшон змея Шеши украшен драгоценными камнями и поэтому называется «Манидвипа», т. е. «материк драгоценных камней». В центре его находится чинтамани, камень, исполняющий все желания.
Глупость приписывают скромному, заносчивость — твердому в убеждениях, мошенничество — честному, жестокость — герою, слабоумие— прямодушному, слабодушие — говорящему деликатно, болтливость—обладающему красноречием. Есть ли такой добродетельный, чья добродетель не была бы оклеветана негодяями?
Если существует жадность к деньгам, то нужно ли зло? Если существует клевета, нужны ли убийства? Если присуща человеку правдивость, то какой смысл в подвижничестве? Если чист духом, зачем совершать паломничество к святым местам? Если есть в людях доброта, то нужна ли им родня? Если наделен величием, то к чему украшения? Если есть совершенное знание, то какой смысл в богатствах? Если обрушится на человека позор, то есть ли нужда в смерти?
Луна, побледневшая в сиянии дня, женщина, утратившая юность, пруд, на котором увяли лотосы, лицо красавца, лишенное мысли, царь, жадный до богатства, добродетельный человек, постоянно одолеваемый несчастьями, злодей, приближенный к царю,— вот семь стрел, которые пронзили мою душу.
45.
Одна из наиболее популярных у авторов поэтик шлока Бхартрихари; приводится у Хемачандры в «Кавьянушасане» (КМ 71, с. 285), у Мамматы в «Кавьяпракаше» (10, 118), у Говинды в «Кавьяпрадипе» (10, 29) и др.
Молчащего сочтут немым, искушенного в красноречии — неумным болтуном, стоящего близко — наглецом, далеко — несмелым, терпеливого — трусом, нетерпеливого — низкородным. Непостижима дхарма служения — даже для всезнающих йогов она непонятна.
47.
Непостижима дхарма служения…— поэт использует слово dharma в очень широком смысле; здесь это не столько определенная традицией норма поведения, но и всеобщая закономерность, в которой заложены и представления о карме как сумме деяний живого существа, обусловливающей его судьбу в будущих рождениях. '
Кто может жить счастливо под властью царя, возвышающего всех злодеев, подлого, своенравного, забывшего о низкой своей карме в прошлой жизни, волей случая достигшего высокого положения, ненавидящего добродетели?
Дружба со злодеями и дружба с добродетельными различны, как тень в первую и во вторую половину дня: у злодеев вначале она велика и с течением времени уменьшается, у добродетельных вначале мала, затем стремится стать больше.
Газели, живущей травой, рыбе, плещущейся в воде, добродетельному человеку, пребывающему в радости,— беспричинно угрожают в этом мире враги: охотник, рыбак и клеветник.
Тем, в ком живут стремление к общению с добродетельными, почтительность к учителю, страстная приверженность науке, любовь к жене, боязнь осуждения людьми, преданность Несущему трезубец, способность владеть собой, уклонение от общения со злодеями,— тем, кто обладает всеми этими безупречными добродетелями, великие возносят хвалу.
51.
Несущий трезубец — Шива. Рукописи J3 и Y6 вместо śūlini вводят чтение cakrini, т. е. «Несущему чакру» (боевой метательный диск или кольцо), переориентируя, таким образом, содержание шлоки на Вишну. Для этого, однако, нет сколько-нибудь серьезных оснований.
Стойкость в несчастье, умеренность при процветании, красноречие в собрании, доблесть в сражении, скромность в славе, жажда знания — вот суть природы благородных душой..
Достойная хвалы щедрость руки, голова, почтительно склоненная к стопам наставника, правдивая речь на устах, равно неодолимая сила в обеих руках, чистота помыслов в душе, шрути, звучащее в ушах,— вот украшение тех, кто и без богатства велик по своей природе.
53.
…шрути, звучащее в ушах…— комментатор поясняет śrutam śāstram eva, т. е. «слышанное — именно шастра», но наш перевод кажется предпочтительнее, поскольку в данном случае речь идет не о знакомстве с шастрой, а о всем комплексе ведических знаний, представлявшихся, согласно традиции, наивысшими.
Неприятие уничтожения жизни, отсутствие зависти к чужому богатству, правдивая речь, своевременное и по мере сил даяние, молчание по поводу сплетен о чужих юных женах, укрощение потока алчности, почтительность к наставникам, сострадание ко всем существам — вот правила, в равной мере бесспорные для всех шастр, путь достойных.
Хорошо жить справедливо, не совершать неправедного дела, .хотя бы грозило это утратой жизни, не обращаться с просьбой к недостойным, не искать помощи у друга, даже если в ней нуждаешься, быть несокрушимо стойким в несчастье, идти по стопам великих— кем предписан для добродетельных этот суровый обет, подобный обету стояния на лезвии меча?
56-57.
…этот суровый обет, подобный обету стояния на лезвии меча? — неуклонное следование этическим нормам охарактеризовано в обеих шлоках как суровый обет. Д. Д. Косамби отнес НШ 57 в разряд «сомнительных». Она очень близка по своему характеру и тематически НШ 56, хотя содержит другие сюжетные элементы. Обращает на себя внимание полная идентичность четвертых пад в обеих шлоках. Отмеченное сходство дает, на наш взгляд, основания, учитывая характерную для поэта диалектическую оппозицию добра и зла, рассматривать данные шлоки как две части единого по замыслу стихотворения.
Совершать даяние тайно, оказывать пришедшему в дом сердечное гостеприимство, молчать о содеянном добре, поминать в собрании о добре, содеянном для тебя другими, не возноситься, когда осчастливлен Лакшми, говорить о других без осуждения — кем предписан для добродетельных этот суровый обет, подобный обету стояния на лезвии меча?
56-57.
…этот суровый обет, подобный обету стояния на лезвии меча? — неуклонное следование этическим нормам охарактеризовано в обеих шлоках как суровый обет. Д. Д. Косамби отнес НШ 57 в разряд «сомнительных». Она очень близка по своему характеру и тематически НШ 56, хотя содержит другие сюжетные элементы. Обращает на себя внимание полная идентичность четвертых пад в обеих шлоках. Отмеченное сходство дает, на наш взгляд, основания, учитывая характерную для поэта диалектическую оппозицию добра и зла, рассматривать данные шлоки как две части единого по замыслу стихотворения.
От упавшей на раскаленное железо капли воды даже имени не останется, на листе же лотоса она сверкает, напоминая своей формой жемчужину, а попав внутрь морской раковины, становится настоящей жемчужиной; так и в жизни все зависит от того, с кем общаешься,— низким, средним или высоким.
58.
…попав внутрь морской раковины, становится настоящей жемчужиной…— по древним поверьям, когда солнце вступает в созвездие Свати, раковины-жемчужницы раскрывают створки и попадающие внутрь капли дождя обращаются в жемчужины («Брихатсамхита», XV, 13).
59
59 yaḥ prīṇayetsucaritaiḥ pitaraṃ sa putro yadbhartureva hitamicchati tatkalatram | tanmitramāpadi sukhe ca samakriyaṃ ya- detattrayaṃ jagati puṇyakṛto labhante || 59 ||
Кто радует добрыми поступками отца, тот настоящий сын; кто супругу желает блага, та истинная жена; кто равно дружественен в несчастье и в счастье, тот подлинный друг,— счастливы те, кому в сем мире достаются эти трое.
Возвышающие себя скромностью, рассказами о добродетелях других славящие свои добродетели, бесконечными и неустанными деяниями и усилиями ради блага других творящие себе благо, терпеливостью обрекающие на горе злодеев, чьи наглые рты полны грубых слов и оскорблений, добродетельные люди, поведение которых вызывает изумление,— не заслужили ли они всемерного поклонения высокородных?
Склоняются отягощенные плодами деревья, обложившие небо тучи готовы пролиться свежей водой — так и скромные добродетельные люди, следуя собственной природе, помогают другим своим достатком.
62
62 śrotraṃ śrutenaiva na kuṇḍalena dānena pāṇirna tu kaṅkaṇena | vibhāti kāyaḥ karuṇākulānāṃ paropakāreṇa na candanena || 62 ||
Ухо обременено шрути, а не серьгой, рука — даянием, а не браслетом, тела сострадательных блистают не от сандала, а от помощи другим.
Солнце раскрывает лепестки лотоса, Месяц заставляет раскрываться хороводы белых лилий, туча, даже непрошенная, изливает воду — добродетельные считают своим долгом помогать другим.
64
64 eke satpuruṣāḥ parārthaghaṭakāḥ svārthānparityajya ye sāmānyāstu parārthamudyamabhṛtaḥ svārthāvirodhena ye | te'mī mānuṣarākṣasāḥ parahitaṃ svārthāya nighnanti ye ye nighnanti nirarthakaṃ parahitaṃ te ke na jānīmahe || 64 ||
Вот добродетельные люди радеют о благе другого, позабыв о своем, вот простые люди, истово работающие для блага другого, если не вредит это их собственному, вот люди-ракшасы, корысти ради уничтожающие благополучие других. Но что же это за люди, которые без всякой причины разрушают благополучие других?
64.
…вот люди-ракшасы…— ракшасы — демоны индийской мифологии, враждебные людям. С наступлением темноты они крадут или нарушают жертвоприношения богам, убивают детей, мешают размышлениям подвижников, пьют кровь, пожирают живую и мертвую плоть, а также могут изменять свой облик. Обычно изображаются уродливыми великанами, в их внешности все гипертрофировано. В поздних памятниках ассоциируются с асурами, хотя последние, враждуя с богами, никогда не причиняют зла людям.
65
65 pāpānnivārayati yojayate hitāya guhyaṃ nigūhati guṇānprakaṭīkaroti | āpadgataṃ ca na jahāti dadāti kāle sanmitralakṣaṇamidaṃ pravadanti santaḥ || 65 ||
Отвращает от дурных дел, побуждает к добрым, хранит тайну, делает явными чужие добродетели, не покидает в беде, помогает вовремя — вот что добродетельные называют признаками настоящего друга.
66
66 kṣīreṇātmagatodakāya hi guṇā dattāḥ purā te'khilāḥ kṣīrottāpamavekṣya tena payasā svātmā kṛśānau hutaḥ | gantuṃ pāvakamunmanastadabhavaddṛṣṭvā tu mitrāpadaṃ yuktaṃ tena jalena śāmyati satāṃ maitrī punastvīdṛśī || 66 ||
Смешиваясь с водой, молоко отдает ей все .свои достоинства; видя терзания молока, вода спешит проливаться жертвой в огонь; видя, как страдает вода, молоко само готово пролиться в огонь и, только соединившись с ней, успокаивается — такова дружба добродетельных.
66.
Смешиваясь с водой, молоко отдает ей все свои достоинства и т. д.— речь идет о том, что в кипящее молоко, чтобы оно не сбежало, подливают воду, которая при этом обретает вкус и цвет молока.
Здесь спит Кешава, здесь же укрылся враждебный ему род, здесь же дремлют просившие спасения могучие горы, здесь таится огонь Вадава вместе со всеми грозными тучами Последнего дня. О, сколь велико, беспредельно, могуче тело Океана!
67.
Кешава — букв. «Волосатый», «Блистательный», эпитет Вишну. По индийским мифам, Вишну спит на гигантском змее Шеше, который возлежит на водах мирового океана. …здесь же укрылся враждебный ему род…— т. е. асуры; см. «Махабхарату» («Ванапарва», 101, 105); о горах — см. выше примеч. к НШ 28. …огонь Вадава…— этот образ связан с легендой о Картавирье, сыновья которого, мстя обманувшим их брахманам из рода Бхригу, убивали даже беременных женщин. Одна из них укрыла своего младенца в бедре (uru), и, когда он родился, ему было дано имя Аурва (aurva), т. е. «рожденный из бедра». Увидев его, сыновья Картавирьи ослепли, ибо он сиял ярче солнца. Вознамерившись отомстить за избиение брахманов, Аурва предался величайшему подвижничеству и сотворил огонь, чтобы спалить и кшатриев, и все живое. Однако тогда погибшие родичи Аурвы явились к нему из мира предков и упросили отменить свой обет. Поэтому Аурва бросил огонь в океан, где он и скрывается в облике чудовища с лошадиной мордой,— отсюда и его имя Вадава, т. е. «Кобыла». Последний день — пралая, конец времен, когда все сущее будет истреблено Вадавой.
Истинно рождена Курма, которая отдала свою спину для того, чтобы нести тяжесть мира. Достойно хвалы рождение Дхрувы, вокруг которого назначенным путем движется круг светил. Рож- денные без цели помогать другим, мириады существ, живущих меж ними обоими, рождаются и умирают во вселенной, как мошки внутри плода удумбары.
68.
Постоянно встречающаяся у Бхартрихари мысль о том, что смысл жизни человека состоит в служении другим, здесь нашла выражение с помощью полярных противоположностей — Курмы, черепахи, несущей на себе Землю, и Дхрувы — Полярной звезды, вокруг которой вращаются все светила. Удумбара — род фиговой пальмы, одно из священных деревьев индийцев.
Те, чей дух, речь и тело переполнены нектаром добродетели, доставляют радость во всех трех мирах вереницами добрых дел, постоянно возвышают в своей душе мельчайшие атомы добродетелей других людей — много ли таких добродетельных?
70.
…во всех трех мирах…— вселенная, по представлениям древних индийцев, делится на три сферы — лока (небо, заселенное богами, земля — мир людей и подземный мир — мир асуров, нагов-змей и др.). См. примеч. к НШ 31.
Вот паддхати о стойкости
71
|| dhairyapaddhatiḥ || 71 ratnairmahābdhestutuṣurna devā na bhejire bhīmaviṣeṇa bhītim | sudhāṃ vinā na prayayurvirāmaṃ na niścitārthādviramanti dhīrāḥ || 71 ||
Боги не удовольствовались сокровищами, извлеченными ими из океана, не испугались ужасного яда, не прекращали своих усилий, пока не извлекли амриту,— так и добродетельные не прекращают усилий, пока не достигнут намеченной цели.
71.
Боги не удовольствовались сокровищами, извлеченными ими из океана… — имеется в виду легенда о том, как после длительного пахтанья океана богами и асурами он отдал 14 сокровищ, утраченных во время потопа: Чандру (Месяц), Париджату (волшебное дерево), Айравату (божественного слона с четырьмя бивнями), Камадхену (корову, приносящую изобилие), Маду (богиню опьянения), Кальпаврикшу (пожелай-дерево), небесную деву Рамбху, коня Уччайхшраваса, способного своим дыханием оживлять воинов, павших в бою, богиню счастья Лакшми, раковину Шанкху, возвещающую победу, палицу Гаду, символ власти, волшебный лук Дхануш, драгоценный камень Каустубху, врачевателя богов Дханвантари, который держал в руках сосуд с амритой. …не испугались ужасного яда…— прежде чем отдать сокровища, океан изверг яд халахала, который мог истребить все живое. Шива выпил этот яд, отчего у него посинела шея; отсюда один из его эпитетов— Нилакантха, т. е. «Синегорлый».
72
72 prārabhyate na khalu vighnabhayena nīcaiḥ prārabhya vighnavihatā viramanti madhyāḥ | vighnairmuhurmuhurapi pratihanyamānāḥ prārabdhamuttamaguṇā na parityajanti || 72 ||
Не начинают дел слабодушные из-за страха перед препятствиями, люди же посредственные, начав, останавливаются, но те, кто истинно добродетелен, не прекращают начатого, хотя бы приходилось ежеминутно им сталкиваться с препятствиями.
Где-то приходится спать на земле, где-то — на роскошном ложе, где-то — довольствоваться кореньями, где-то — изысканной пищей, где-то — влачиться в лохмотьях, где-то — наряжаться в роскошные одежды; сильный духом стремится к цели, невзирая на то, в горе он или в несчастье.
74
74 kvacidbhūmau śāyī kvacidapi ca paryaṅkaśayanaḥ kvacicchākāhāraḥ kvacidapi ca śālyodanaruciḥ | kvacitkanthādhārī kvacidapi ca divyāmbaradharo manasvī kāryārthī na gaṇayati duḥkhaṃ na ca sukham || 74||
Похвалят искушенные в политике или осудят, Лакшми приблизится или удалится, смерть погрозится сегодня или подождет следующей юги,— мужественные люди ни на шаг не отойдут от пути справедливости.
74.
Юга — эпоха существования человечества: всего юг — четыре: критаюга, третаюга, двапараюга и калиюга. Во время последней, современной эпохи, которая началась, согласно индуистской традиции, 17—18 февраля 3102 г. до н. э., праведность составляет всего лишь одну десятую праведности критаюги. Общая протяженность юг составляет 4 320 000 лет и равна одной кальпе, дню Брахмы. Каждая из кальп завершается пралаей (см. примеч. к НШ 67), космической катастрофой, в которой гибнет дегенерировавший мир и наступает «ночь Брахмы» (длящаяся столько же, сколько «день»), после чего начинается новый цикл развития.
Человек, чье сердце не пронзают стрелы кокетливых взоров красавиц и не опаляет огонь гнева, на кого не может накинуть петлю жажда наслаждений,— он, стойкий, несомненно победит все эти три мира.
76
76 kāntākaṭākṣaviśikhā na lunanti yasya cittaṃ na nirdahati kopakṛśānutāpaḥ | karṣanti bhūriviṣayāśca na lobhapāśā lokatrayaṃ jayati kṛtsnamidaṃ sa dhīraḥ || 76||
Не может быть убита добродетель стойкости в том, кому она присуща, даже если он в немилости,— разве, когда пламя затаптывают, языки его устремляются вниз?
Уж куда лучше, бросившись с вершины крутой горы, разбить тело об острые скалы, сунуть руку в пасть Повелителя змей, полную острых зубов, или кинуться в огонь, чем сойти со стези добродетели.
77.
Повелитель змей — phaṇipati, т. е. Шеша или Васуки. Phaṇipati также эпитет грамматиста Патанджали.
Для тех огонь обращается в воду, океан —в канавку, гора Меру—в камушек, царь зверей — в козу, змея — в гирлянду цветов, смертельный яд — в амриту,— чьи тела сияют добродетелью, почитаемой всеми людьми.
Украшение власти — доброта, геройства — сдержанность в речах, учености — спокойствие, учения — послушание, богатства — даяние, подвижничества — отсутствие гнева, правителя — милосердие, дхармы — беспристрастие, но всех их украшает то, что служит им причиной — добродетель.
Тот, чей наставник — Брихаспати, оружие — ваджра, воины — боги, крепость — небо, чей покровитель— Хари, чей слон — Айравата, был, хотя и могуч, побежден в битве другими. Ясно, что единственная защита—судьба. Тьфу! Тьфу на людскую тщету!
81.
…был побежден в битве другими…— Индра неоднократно терпел поражения и от асуров, и от других богов, в том числе от Шивы, а также и от ракшаса Мегханада, сына Раваны.
Крыса, попавшая в корзину, потеряв надежду и ослабев, голодная, ночью прогрызла корзину и угодила в пасть змеи, а та, утолив ее мясом голод, тотчас уползла через эту дыру. Будьте добродетельны! Лишь судьба — причина возвышения или падения людей!
Лысый, с головой, опаленной лучами солнца, ищет тенистого места и устремляется под пальму, а там падает на его голову большой орех и с трескам разбивается, —- куда бы ни пошел отмеченный судьбой, туда же идут и несчастья.
85
85 gajabhujaṅgavihaṅgamabandhanaṃ śaśidivākarayorgrahapīḍanaṃ | matimatāṃ ca nirīkṣya daridratāṃ vidhiraho balavāniti me matiḥ || 85 ||
Когда я вижу, что слоны, змеи и птицы в узах, Месяц и Солнце затмеваются Раху и Кету, а мудрые живут в нищете, я думаю: «Сколь могуча судьба!»
Судьба творит человека, вместилище всех добродетелей, сокровище среди живущих, украшение земли,— и губит его в одно мгновение. О горе! Сколь она неразумна!
Тот же лоскут неба, что Месяц носит ночью, днем одевает Солнце,— о, как нищи они оба!
88
88 priyasakha vipaddaṇḍāghātaprapātaparaṃparā- paricayabale cintācakre nidhāya vidhiḥ khalaḥ | mṛdamiva balātpiṇḍīkṛtya pragalbhakulālava- dbhramayati mano no jānīmaḥ kimatra vidhāsyati || 88||
Вот Месяц — сосуд, полный амриты, владыка лечебных трав, сопровождаемый сонмом целителей, украшающий чело Шамбху, но и он не может избежать чахотки —разве в силах кто-нибудь уклониться от предназначенного проклятой Судьбой?
88.
Вот Месяц — сосуд, полный амриты…— в шлоке несколько многозначительных сравнений. Уподобленный сосуду, полному амритой, напитком, дарующим бессмертие, сам Месяц не может избежать чахотки, уберечься от убывания. Не спасает его от болезни и то обстоятельство, что он украшает собой чело бога Шивы (Шамбху). Поскольку Месяц считается повелителем целебных трав, его сопровождают сто лекарей, śatabhij (так называется одно из созвездий, через которые луна проходит в течение года). Причина немилости судьбы к Месяцу состоит в том, что когда прародитель Дакша, сын Брахмы, отдал Чандре (Месяцу) в жены 27 своих дочерей, то Чандра особенно полюбил Рохини. Другие жены пожаловались отцу на небрежение мужа. Дакша предупредил Чандру, но это не помогло, и тогда он его проклял и обрек на смерть от чахотки. Поскольку лучи луны, напоенные амритой, давали ночью жизнь всем земным растениям, проклятие Дакши грозило им гибелью. И тогда по просьбе богов Дакша смягчил свое проклятие, объявив, что отныне 15 дней Чандра будет худеть, а потом 15 дней полнеть, и при этом будет уделять равное внимание всем женам («Махабхарата» — «Шальяпарва». 35). Таким образом, в данной шлоке подчеркнута неизбежность воздаяния за грех.
Дорогой друг, негодница Судьба, подобно искусному гончару, смяла мою душу, что комок глины, и, бросив ее на колесо тревог и забот, непрерывными ударами подгоняет это колесо—разве можем мы знать, что Судьба с нами сделает?
89.
…негодница Судьбы, подобно искусному гончару…— сравнение судьбы с гончаром встречается здесь едва ли не впервые в древнеиндийской поэзии. Отметим, что оно родственно широко распространенному образу судьбы-гончара в суфийской поэзии. Ср. также НШ 92 (КТ 285).
О глупая Судьба, брось, брось свои злые намерения! Ты хочешь видеть, как в несчастьях рушится стойкость добродетельных,— в конце времен исчезнут горы и океаны, но добродетельные выстоят!
(91 а) Кому что самой повелительницей Судьбой предназначено, того только к этому и влечет — и это неизбежно. Пусть хоть каждый день идет дождь, исполняющий надежды всех людей, однако в клюв чатаки попадет всего лишь две-три капли воды.
91.
(а) Чатака — род индийской кукушки, которая, по поверью, не может пить воду, наклоняя голову, и поэтому утоляет жажду только дождевыми каплями. (б) Бхартрихари различает судьбу и карму; первая действует в рамках второй, хотя прямая причинная связь и не присутствует. В его шлоках они иногда могут быть по содержанию взаимозаменяемы, но само по себе значительно, что наряду с традиционной категорией кармы у Бхартрихари выступает в качестве самостоятельной силы судьба.
(91 б) Поклоняемся мы богам, но и они во власти проклятой Судьбы. Тогда восхвалим Судьбу. Но ведь и она дает только то, что предопределено кармой. Если награда зависит от кармы, до какой смысл в богах? Какой смысл в Судьбе? Так восславим карму, над которой даже Судьба не властна!
Карме, благодаря которой Брахма оказался внутри мирового яйца, словно гончар внутри кувшина, Вишну был обречен на тяжкие подвиги в десяти аватарах, Рудра вынужден нищенствовать, держа в руке чашу для подаяния, сделанную из черепа, а Сурья вечно скитается по небу, — слава!
92.
Поэт использовал здесь традиционные мифологические образы. …Брахма оказался внутри мирового яйца…— по космологическим представлениям древних индийцев, вселенная возникла из золотого яйца, плававшего по волнам мирового океана. Оно раскололось на две половинки: одна образовала небесную, другая — земную твердь. Именно поэтому Брахма уподоблен гончару внутри кувшина. Аватара — земное воплощение бога Вишну; все десять аватар носят мессианистский характер. Среди наиболее известных — бог-пастух Кришна, карлик Вамана, царевич Рама. Рудра — эпитет Шивы, которого поэт уподобляет отшельнику шиваиту, обладающему единственным достоянием — чашей для подаяний, сделанной из черепа. Сурья — бог Солнца.
О мудрый! Восхвали, если жаждешь награды, ту славную добрыми деяниями богиню, которая в одно мгновение обращает негодяев в святых, дураков—в ученых, врагов—в друзей, скрытое делает явным, а яд халахала — нектаром. Не трать усилий своих напрасно на достижение великих добродетелей!
93.
…ту славную добрыми деяниями богиню… — к этой шлоке наряду с bhagavatī, эпитетом, обычно прилагаемым к любой богине, а особенно к Парвати (Гаури, Дурге), некоторые рукописи дают имя cakrikā, или vakrikā, не имеющее какой-либо прямой связи с мифологией. Оно означает «искривленность» и соответственно bhagavatī vakrikā — это нечто вроде «Богини Кривули». Такое чтение придает особо острый, сатирический смысл всей шлоке — именно благодаря «славным» деяниям этой богини самые черные дела получают освящение и даже яд халахала (см. примеч. к НШ 71) оказывается амритой, дарующей бессмертие. Интересную параллель к этой шлоке представляет место в «Лингапуране» (2.6 1—57), суть которого сводится к следующему: Нараяна (Вишну) сотворил мир двойственным, дабы обмануть людей. Он создал брахманов, веды и богиню Шри (Лакшми), и это была лучшая часть творения. Затем он создал Алакшми и всяких подлых людей, все сочинения, помимо вед, и адхарму. Когда из океана появилась богиня Джьештха, мудрец Маркандея молвил: «Джьештха и есть Алакшми. Она должна обитать далеко от тех мест, где люди следуют дорогой вед и почитают Нараяну и Рудру. Но она может появиться везде, где муж и жена ссорятся, где люди следуют ересям и не признают веды, где есть безбожники, лицемеры, буддисты и джайны». В «Падмапуране» («Брахмакханда», 9—19) рассказывается, что во время пахтанья океана вслед за ядом всплыла старуха с черным лицом, налитыми кровью глазами и рыжими волосами — Джьештха, богиня несчастья, старшая сестра Лакшми.
Блистательные дворцы, кокетливые девы, царственное сияние белого зонта — вот счастье, достающееся только при выполнении цепи добрых дел. Когда же она порвется, словно нить жемчуга, разорванная во время любовных забав, то все вмиг разлетится по сторонам, так что и не увидишь.
94.
…царственное сияние белого зонта…— белый зонт — символ власти чакравартина, царя царей, верховного повелителя земли. И в этой шлоке поэт напоминает суверену о том, что его счастье может быть прочным лишь при условии свершения добрых дел.
Свершая цепь добрых или недобрых дел, пандиту надо серьезно поразмыслить о результатах — последствия дел, совершенных поспешно, до самой смерти, подобно стрелам, ранят душу.
Тот злополучный человек, который, придя в этот мир кармы, не совершает подвижничества, уподобляется тому, кто варит кунжут в горшке из бирюзы на огне, в котором пылают поленья сандала, тому, кто вспахивает поле плугом с золотым лемехом, дабы собрать хлопок с дерева арка, или же тому, кто рубит камфорные деревья и делает из них ограду вокруг поля, засеянного просом.
96.
Бхартрихари понимает подвижничество очень широко, для него оно может означать также строгое следование определенным морально-этическим принципам (см. НШ 56, 57). Для того чтобы подчеркнуть ошибочность действий тех, кто не задумывается о карме, поэт создает вереницу однозначных образов, выражающих бессмысленную растрату жизненных ресурсов.
97
97 naivākṛtiḥ phalati naiva kulaṃ na śīlaṃ vidyāpi naiva na ca yatnakṛtāpi sevā | bhāgyāni pūrvatapasā khalu sañcitāni kāle phalanti puruṣasya yathaiva vṛkṣāḥ || 97 ||
Ни внешность, ни родовитость, ни добродетельность, ни даже ученость и усердная служба не приносят награды — только добрые дела, накопленные благодаря подвижничеству в прежних рождениях, со временем приносят, подобно дереву, плоды.
Человек может глубоко нырнуть, достичь вершины Меру, одолеть в битве врагов, изучить торговлю, землепашество, все науки и искусства, может, приложив усилия, подобно птице, взлететь в бескрайнее небо. По воле кармы совершается даже невероятное — так почему же гибнет то, что должно случиться?
98.
…так почему же гибнет то, что должно случиться? — карма в ортодоксии — высшая закономерность мироздания. Но и она оказывается бессильной — ведь не сбывается и то, что, казалось бы, предрешено, поскольку человек строжайше следовал всем предписаниям шастр.
Свершенные прежде добрые дела защищают человека, удрученного несчастьями, бодрствующего или спящего, на вершине горы или в глубинах океана, при пожаре, при наводнении, среди врагов, в битве, в лесу.
Для того, кто в прежних рождениях свершал без числа добрые дела, ужасный лес становится стольным градом, все люди представляются ему родными, а вся земля — собранием драгоценных камней.
Да славится бог, Несущий на знамени рыбу, беспредельно многообразная жизнь которого не может быть выражена словами, обративший навечно Шамбху, Сваямбху и Хари в домашних рабов их волооких супруг!
1.
…Несущий на знамени рыбу…— один из наиболее популярных эпитетов бога любви Камы. В других рецензиях заменяется эпитетом Цветолукий, т. е. Тот, лук которого сплетен из цветов. Каму обычно сопровождают небесные девы, одна из которых несет знамя с изображением рыбы на красном фоне. Следует оговорить, что словом «рыба» переводится здесь слово makara, означающее фантастическое морское животное с телом и хвостом рыбы и с головой и передними лапами оленя. Макара является ваханой бога водной стихии Варуны. Шамбху (Милостивый) —эпитет Шивы, Сваямбху (Самосущий) — Брахмы, Хари (Коричневый) — Вишну.
Улыбкой и движением, стыдливостью и хитростью, гневными взорами и кокетливыми взглядами, сладкими речами, ревнивой ссорой или страстными объятиями — всеми этими выражениями любовного чувства нас связывают женщины.
3
3 bhrūcāturyātkuñcitākṣāḥ kaṭākṣāḥ snigdhā vāco lajjitāntāśca hāsāḥ | līlāmandaṃ prasthitaṃ ca sthitaṃ ca strīṇāmetadbhūṣaṇaṃ cāyudhaṃ ca || 3 ||
Искусные движения бровей, то хмурящиеся, то бросающие кокетливые взгляды очи, ласковые слова, застенчивые улыбки, игривая походка или речь с запинкой—все это и украшение женщины, и ее оружие.
4
4 kvacitsabhrūbhaṅgaiḥ kvacidapi ca lajjāparigataiḥ kvacidbhūritrastaiḥ kvacidapi ca līlāvilasitaiḥ | kumārīṇāmetairmadanasubhagairnetravalitaiḥ sphurannīlābjānāṃ prakaraparikīrṇā iva diśaḥ || 4 ||
С нахмуренными бровями и зардевшимися от стыда игриво улыбающимися и трепещущими от страха — озаряется округа лицами прелестных дев с быстрыми глазами, как будто все страны света засыпаны множеством синих лотосов.
Лицо, сиянием посрамившее Месяц, очи, краса которых обрекла на осмеяние лотосы, кожа, цветом превосходящая блеск золота, иссиня-черные косы, желающие стать синее синей пчелы, груди, формы которых совершеннее слоновьего лба, пышные бедра, ласковая речь — вот истинные украшения юных красавиц.
5.
груди, формы которых совершеннее слоновьего лба…— одно из наиболее частых сравнений в индийской любовной поэзии — у слонов в период течки набухают лобные пазухи, очертания которых становятся похожи на очертания грудей стоящей женщины.
6
6 smitaṃ kiñcinmugdhaṃ saralataralo dṛṣṭivibhavaḥ parispando vācāmabhinavavilāsoktisarasaḥ | gatānāmārambhaḥ kisalayitalīlāparikaraḥ spṛśantyāstāruṇyaṃ kimiva na hi ramyaṃ mṛgadṛśaḥ || 6 ||
Простодушная улыбка, очарование взоров — иногда доверчивых, иногда лукавых, поток слов, полный сладости фраз, напоенных лаской, движения, обещающие бурную любовную игру,— разве не мило все это, когда юность прикасается к газелеокой?
Среди того, что стоит видеть,— что милее лица газелеокой, радостного от любви? А из того, что стоит обонять, — что слаще ее дыхания? А из того, что стоит слышать, — что превзойдет ее щебетание? Вкушать — что слаще сока ее нижней губы? А касаться — что приятнее ее тела? Превыше всего этого — думать вместе с друзьями о юной прелести ее и обо всех ее проказах.
8
8 etāścaladvalayasaṃhatimekhalottha- jhaṅkāranūpuraparājitarājahaṃsyaḥ | kurvanti kasya na mano vivaśaṃ taruṇyo vitrastamugdhahariṇīsadṛśaiḥ kaṭākṣaiḥ || 8 ||
Чей дух не смутят юные девы взорами, кокетливыми, подобными трепетным взглядам глупеньких газелей, мерным постукиванием поножей и мелодичным позваниванием опояска и браслетов, повергающими в стыд клекот гусынь?
Кого не покорит прелестница, чье тело умащено шафраном, на чьих белых грудях колышется ожерелье, чьи лотосоподобные стопы украшены поножами, позвякивание которых подобно клекоту гусей?
10
10 nūnaṃ hi te kavivarā viparītavāco ye nityamāhurabalā iti kāminīstāḥ | yābhirvilolataratārakadṛṣṭipātaiḥ śakrādayo'pi vijitāstvabalāḥ kathaṃ tāḥ || 10 ||
Конечно же неправы лучшие из поэтов, постоянно твердящие о женщинах: «Вот слабый пол!» Как можно называть слабыми тех, кто ударами стремительных зрачков сражают даже Шакру и других богов?!
10.
…сражают даже Шакру…— Шакра (Могучий) — эпитет Индры; любовные авантюры этого бога не раз приносили ему величайшие унижения.
Твои локоны смиренны, глаза прозрели шрути, достигнув самих ушей, во рту твоем сверкают от природы чисто-белые дваждырожденные, прекрасное убежище для жемчужин твои прелестные груди. Но, стройная, хоть и исполнено тело твое покоя, оно возбуждает в нас страсть.
12.
Строфа построена на игре слов. Локоны смиренны, как подвижники; глаза достигли ушей, но слово «шрути» (уши) означает еще и совокупность вед; чисто-белые зубы — дваждырожденные, т. е. брахманы. Модификацией традиционного образа является и уподобление «прелестных грудей» убежищу для жемчужин, в то время как обычно таковым является океан.
Полные тяжелые груди, сверкающие глаза, трепещущие лианы бровей, этот бутон нижней губы, полный страсти,— пусть тревожат меня! Но почему ж так разжигает желание угольничек волос, эти слова пожелания счастья, начертанные меж бедер богом, который вооружен луком из цветов?
Полные тяжелые груди ее подобны Юпитеру, сверкает, словно Солнце, ее лик, подобный Луне, поступь ее плавна, подобно движению Сатурна, и вся она словно сонм прекрасных планет!
17.
Полные тяжелые груди ее подобны Юпитеру…— поэт уподобляет красавицу сонму светил — она grahamayī, т. е. «состоящая из светил», синонимия названий которых искусно обыгрывается в тексте шлоки. Так, прилагательное guru, в первой паде характеризующее тяжесть грудей, есть еще и индийское название планеты Юпитер; во второй паде bhāsvata означает не только «сверкающий», но и «Солнце», в третьей śanais — не только «плавная походка», но и название планеты Сатурн. Лицо красавицы уподоблено Луне, а она в индийской мифологии и народных поверьях рассматривается как сосуд, полный амриты (см. примеч. к НШ 26, 88); лучи лунного света животворны, поскольку состоят из мельчайших частиц амриты.
18
18 tasyāḥ stanau yadi ghanau jaghanaṃ ca hāri vaktraṃ ca cāru tava citta kimākulatvam | puṇyaṃ kuruṣva yadi teṣu tavāsti vāñchā puṇyairvinā na hi bhavanti samīhitārthāḥ || 18 ||
Коль груди ее упруги, бедра прекрасны, прелестно лицо, что же ты, мое сердце, встревожено? Если жаждешь ты их, то твори добродетель — ведь без добродетельных дел не достигают желанных сокровищ!
18.
По содержанию своему эта шлока перекликается с «Паддхати о добродетельных» в «Нитишатаке».
И благоухание расцветающей юности, и жгучие порывы безудержной страсти, и залоги уплаты выкупа победившему Смаре, и надолго похищающие сердце неистощимые любовные уловки газелеоких — кого они не одолеют?
Кого не прельстит сладостный, вдохновленный любовью, принесенный порывом страсти, изобилующий ласковыми словами, очаровательный в своей наивности, исполненный жажды близости, прекрасный в своей естественности, проникнутый доверием, предвещающий торжество Смары шепот газелеоких в укромном месте?
Не видя любимой, мы жаждем ее видеть, увидев, единственно желаем счастья объятий, вот обняли ее, большеглазую, и надеемся, что не разделятся наши тела.
Цветы жасмина в волосах, чуть приоткрытый рот, умащенное сандалом, что смешан с шафраном, тело, приятнейший хмель ее груди — вот истинный рай! Все иное — лишь дополнение!
Величайшее блаженство испытываешь с женой, когда она вначале твердит «Нет, нет!», затем понемногу, пока еще страсть не проснулась, но уже зародилось желание, со смущением она расслабляется и теряет упрямство, и наконец, изнемогая от страсти, становится смелой во взаимных уловках любовной игры и ничему не противится.
Пьют счастливцы мед нижней губы, когда на их груди лежит красавица с распущенными косами, полузакрытыми глазами, которые время от времени приоткрываются, со щеками, на которых поблескивают капли пота от жаркой страсти.
Вот истинное осуществление любви — когда в объятиях любовных взаимно изведывают страсть и жаждущий ее удовлетворения, и полузакрывшая от наслаждения глаза.
27
27 idamanucitamakramaśca puṃsāṃ yadiha jarāsvapi mānmathā vikārāḥ | tadapi ca na kṛtaṃ nitambinīnāṃ stanapatanāvadhi jīvitaṃ rataṃ vā || 27 ||
Недостойно мужей испытывать на склоне лет причиняемые Камой страдания, а прекраснобедрым, когда их груди одрябли, выказывать живую страсть.
28
|| anantaraṃ yauvanaprasaṅgaḥ|| 28 rājaṃstṛṣṇāmburāśerna hi jagati gataḥ kaścidevāvasānaṃ ko vārtho'rthaiḥ prabhūtaiḥ svavapuṣi galite yauvane sānurāge | gacchāmaḥ sadma tāvadvikasitakumudendīvarālokinīnā- mākramyākramya rūpaṃ jhaṭiti na jarayā lupyate preyasīnām || 28 ||
О царь! Ведь никто в этом мире не преодолел океана желаний! Что за смысл в несметных сокровищах, если юность, сопряженная со страстью, покинула наше тело! Пойдем-ка лучше домой, пока дряхлая старость, подкравшись, не разрушила вдруг красоту наших возлюбленных, чьи очи подобны синим лотосам!
28.
Пойдем-ка лучше домой…— очевидно, что к царю в этой шлоке обращается человек, посланный им в дальние края; это обстоятельство можно рассматривать как отзвук каких-то биографических подробностей, а также как и фольклорные реминисценции, в частности, жанра песен о разлуке. Ср. ВШ 2, 6.
Обитель страсти, причина сотен тягчайших адских мучений, зерно, из которого рождается обман, туча, окутывающая небо и скрывающая светоч знания, единственный друг Кандарпы, средоточие разнообразных грехов—нет в этом мире иного собрания не приносящих блага цветов, кроме юности!
Кто тот счастливец, не изведавший любовных терзаний, когда наступает юность — эта туча, проливающая дождь на дерево любовной страсти, этот поток беспредельных любовных ухищрений, любимейший друг Прадьюмны, океан жемчужин ласково-медвяных речей, сосуд амриты Месяц, выпиваемый чакорами глаз стройных красавиц, сокровищница счастья и блаженства?!
30.
…любимейший друг Прадьюмны…— т. е. Месяц; в предшествующей шлоке употреблено в том же смысле другое определение — единственный друг Кандарпы. Прадьюмна — сын Кришны и его жены Рукмини, считающийся воплощением бога Камы. Чакора — индийская куропатка. По народному поверью, у нее при виде отравленной пищи мутнеют глаза. Единственная пища, которую она может употреблять, не опасаясь, что в нее подмешан яд, это лунные лучи, напоенные амритой.
Как могут люди с чистыми помыслами сохранять достоинство, если приходится им терпеть позор служения у дверей дворца недостойного царя, когда бы не лотосоокие, сверкающие красой яркой луны, украшенные мелодично позванивающими украшениями и подвесками, стройные красавицы, чуть-чуть изгибающие стан от тяжести грудей?!
Какой достойный человек не предпочел бы унизительному служению жизнь на омываемых Гангой склонах Хималая, усеянных пещерами сиддхов и покрытых деревьями, ветви которых обломаны плечами быка, чей всадник — Хара, когда бы не женщины с глазами испуганных юных газелей, орудие Смары?!
32.
В этой шлоке и некоторых следующих звучат мотивы, более уместные для «Вайрагьяшатаки», например отказ от унизительной службы во имя отшельнической жизни «на омываемых Гангой склонах Хималая, усеянных пещерами сиддхов». Заметим, кстати, что эта фраза, встречающаяся и у других авторов, может быть соотнесена только с районом Ришикеш-Хардвар, где Ганг вырывается из гималайских теснин на равнину, являющимся одной из самых знаменитых тиртх (святых мест) индуизма. Далее на всем протяжении своего течения он нигде не приближается к Гималаям. Локализации помогает также и определение «покрытых деревьями, ветви которых обломаны плечами быка, чей всадник — Хара», из которого следует, что речь здесь идет о Хардваре, букв. «вход в обитель Хары» (букв. «Разрушающий» — эпитет Шивы), охраняемом быком Нанди, ваханой Шивы.
33
33 saṃsāra tava paryantapadavī na davīyasī | antarā dustarā na syuryadi re madirekṣaṇāḥ || 33 ||
О мир земной! До твоего предела был бы не столь далек и труден путь, когда бы не было на нем пьянящих взорами красавиц.
Приноси лесным газелям побеги бамбука, охапку срезанной под корень каменным ножом травы куша или же угощай красавиц листьями бетеля, бледными, как щеки шакских дев, листьями, срезанными острыми ногтями, которые окрашены шафраном.
34.
… бледными, как щеки шакских дев…— шаки, т. е. группа скифских племен, будучи пришельцами из северных по отношению к Индии стран, длительное время сохраняли более светлую пигментацию кожи, чем окружавшие их автохтонные народы.
35
35 asārāḥ sarve te virativirasāḥ pāpaviṣayā jugupsyantāṃ yadvā nanu sakaladoṣāspadamiti | tathāpyetadbhūmau na hi parahitātpuṇyamadhikaṃ na cāsminsaṃsāre kuvalayadṛśo ramyamaparam || 35 ||
Лишены смысла все те греховные радости, утрачивающие усладу с их концом, и заслуживает презрения вместилище всех грехов, этот мир! И все же нет на земле большей добродетели, нежели забота о благе другого, и нет большей радости, чем лотосоокая.
Отбросившие пристрастия, проникнувшие глубо«о в суть дела, скажите окончательно, о мудрые,— что делать нам? То ли служить склонам гор, то ли крутым бедрам красавиц, вызывающих желания?
36.
Риторический вопрос по поводу альтернативы между подвижничеством и наслаждением, подчеркивающий глубокий разлад в душе поэта, практически не раз получает ответ в других шлоках, например в предшествующей. При всем презрении, которого заслуживает этот мир, в нем «нет… большей добродетели, нежели забота о благе другого, и нет большей радости, чем лотосоокая».
37
37 saṃsāre svapnasāre pariṇatitarale dve gatī paṇḍitānāṃ tattvajñānāmṛtāmbhaḥplavalalitadhiyāṃ yātu kālaḥ kadācit | no cenmugdhāṅganānāṃ stanajaghanaghanābhogasaṃbhoginīnāṃ sthūlopasthasthalīṣu sthagitakaratalasparśalīlodyamānām || 37 ||
Есть для мудрых две дороги в этом призрачном мире, изменчивом в проявлениях,— либо время отдать игре мысли, плавающей в волнах амриты познания сущности, либо предаться любовной игре тайными касаниями ладонью тугих бедер, грудей и ягодиц, вызывающими наслаждение.
37.
… либо время отдать игре мысли, плавающей в волнах амриты познания сущности…— tattvajñāna — познание сущности; комментаторы и переводчики часто интерпретируют tattva в ведантийском смысле, приравнивая его к термину brahma, как это делает С. Н. Састриар (Bhartrihari’s Neeti, Sringara and Vairāgya Satakas. Madras, 1957, комм, к ШШ 25). Однако, согласно КТ, в рукописях tattva нигде не замещается на brahma. Следует обратить внимание и на то, что Хелараджа, комментатор «Вакьяпадии», интерпретируя первую строфу раздела «Дравьясамуддеша», в третьей главе этого трактата связывает tattva с чарваками (ВП III, I., 107—108). Там говорится, что ātman у ведантистов, vastu у буддистов, svabhāva у саттадвайтов, śarīra у пракритиков и tattva у чарваков являются всего лишь синонимами dravya, извечной субстанции.
Что тут много говорить и болтать попусту? Лишь двум целям мужчине достойно служить — либо юности, изнемогающей под тяжестью грудей красавицы, полной страстных желаний и буйства хмеля в пору цветения, либо лесу.
40
40 satyaṃ janā vacmi na pakṣapātā- llokeṣu saptasvapi tathyametat | nānyanmanohāri nitambinībhyo duḥkhaikaheturna ca kaścidanyaḥ || 40 ||
Истинно и без пристрастий говорю я, люди, и истинно это в семи мирах: нет ничего сладостнее объятий широкобедрых и ничто другое не бывает единственной причиной несчастий.
40.
Семь миров — ср. примеч. к НШ 70; имеются в виду небо, состоящее из шести иерархически расположенных сфер, которые функционально соответствуют раю, и бхурлока, т. е. земля, населенная людьми и прочими существами.
«Прекрасна она!», «Она лотосоока!», «Как хороши и полны ее бедра!», «Высоки, красивы и туги ее груди!», «Подобно лотосу се лицо!», «Прекрасны брони!» — так при виде красавицы опьяняется, радуется, восторгается, впадает в безмерное восхищение ученый, хотя перед его глазами лишь женщина недостойного происхождения. Воистину неодолима сила заблуждения!
Вспомнишь ее — мучаешься, увидишь — усиливает она терзания, прикоснешься —теряешь рассудок. И после всего этого ее зовут сострадательной!
43
43 tāvadevāmṛtamayī yāvallocanagocarā | cakṣuḥpathādatītā tu viṣādapyatiricyate || 43 ||
Пока мы ее видим — она из амриты, когда же исчезает из виду, то становится хуже яда.
43-45.
Эти строфы построены на реминисценциях легенды о пахтанье океана богами и асурами, когда из его глубин сначала всплыл яд халахала, угрожавший погубить все живое и выпитый Шивой, а затем среди других сокровищ явилась амрита, напиток бессмертия, из-за которой разгорелся конфликт между богами и асурами. См. примеч. к НШ 26, 71.
Кто сотворил этот механизм — женщину: яд, напоенный амритой, ловушку для живущих, шкатулку, полную всевозможных обманов, «врата адского града, неодолимое препятствие перед вратами неба, поле, засеянное сотнями хитростей и уловок, скопище грехов, твердыню безрассудства, обитель своеволия, круговорот сомнений?
43-45.
Эти строфы построены на реминисценциях легенды о пахтанье океана богами и асурами, когда из его глубин сначала всплыл яд халахала, угрожавший погубить все живое и выпитый Шивой, а затем среди других сокровищ явилась амрита, напиток бессмертия, из-за которой разгорелся конфликт между богами и асурами. См. примеч. к НШ 26, 71.
45.
…врата адского града…— т. е. города бога смерти Ямы.
46
46 no satyena mṛgāṅka eṣa vadanībhūto na cendīvara- dvandvaṃ locanatāṃ gataṃ na kanakairapyaṅgayaṣṭiḥ kṛtā | kiṃ tvevaṃ kavibhiḥ pratāritamanāstattvaṃ vijānannapi tvaṅmāṃsāsthimayaṃ vapurmṛgadṛśāṃ mando janaḥ sevate || 46 ||
По правде говоря, лицо ее вовсе не луна, глаза вовсе не пара синих лотосов, а тело вовсе не состоит из крупинок золота. Как же обмануты поэтами те, кому известна суть вещей, и все-таки, глупые, служат телу газелеокой, состоящему из кожи, мяса да костей!
47
47 līlāvatīnāṃ sahajā vilāsāsta eva mūḍhasya hṛdi sphuranti | rāgo nalinyā hi nisargasiddhastatra bhramatyeva mudhā ṣaḍaṅghriḥ || 47 ||
Для игривых красавиц игривость обычна, а для сердца влюбленного — это признак любви. От природы красный цвет у лотоса, а глупая пчела кружит над ним, воображая, что покраснел он ради нее.
Вот лотосоподобное лицо красавицы, сверкающее жемчужным блеском, прекрасное, в нижней губе ее обитает Мадху,— сейчас сочное, как зрелый плод, оно, когда пройдут годы, станет порождать несчастья, подобно яду.
48.
Мадху — букв, «мед»; сокращение эпитета Камы «Мадхудипа», т. е. «светильник, в котором вместо масла мед».
Вот река, прекрасная в формах, сверкающая лотосом лица, взлетающие пары чакравак подобны высоким и полным грудям, волны ее подобны трем складкам на животе, и хоть не кажется она угрожающе извивающейся, следует держаться от нее подальше, если не хочешь потонуть в океане сансары.
49.
Бхартрихари в этой строфе строит метафору «река-женщина», перенося на реку приметы древнеиндийского идеала женской красоты. Река вливается в океан, женщина, изменчивая, как река, обрекает мужчину на бесконечные терзания в океане сансары, мирского бытия.
Небрежно говорит с одним, смущающие взгляды бросает на другого, в душе мечтает о третьем — чье же имя в действительности мило женщине?
50.
Переведенная П. Боленом, эта строфа привлекла внимание Г. Гейне и вдохновила его на известное стихотворение: Девушку юноша любит, А ей по сердцу другой, Другой полюбил другую, И та ему стала женой… Перевод Е. Книпович См.: Г. Гейне. Собрание сочинений в десяти томах. Т. 1. М., 1956, с. 70—71.
51
51 madhu tiṣṭhati vāci yoṣitāṃ hṛdi hālāhalameva kevalam | ata eva nipīyate'dharo hṛdayaṃ muṣṭibhireva tāḍyate || 51 ||
В устах женских мед, а в груди один лишь яд халахала — поэтому мы губы целуем, а грудь тискаем руками.
Держись, о друг, подальше от кобры в облике женщины, чей взор пылает ядовитым огнем кокетливых очей, свирепой по природе, несущей капюшон любовных ласк! Если обычная змея тебя укусит, то можно излечиться снадобьями, но того, кто уязвлен хитроумной женщиной, отказываются лечить даже знатоки мантр.
Рыбак, на знамени которого нарисована рыба, забрасывает в море бытия уснащенную крючками снасть, называемую женщиной, и с помощью ее ловит на приманку мясистой нижней губы рыб, обреченных на смерть, а после жарит их на огне страсти.
Сердце мое, странник! Не странствуй в джунглях тела красавицы, по этому трудно одолимому из-за гор-грудей лесу — в нем таится разбойник Смара!
55
55 vyādīrgheṇa calena vakragatinā tejasvinā bhoginā nīlābjadyutināhinā paramahaṃ daṣṭo'smi taccakṣuṣā | daṣṭe santi cikitsakā diśi diśi prāyeṇa dharmārthino mugdhākṣīkṣaṇavīkṣitasya na hi me vaidyo na cāpyauṣadham ||55||
Пусть буду лучше я укушен змеей, блистающей кожей цвета синего лотоса, сверкающей, извивающейся, проворной, длинной,— но не очами красавицы! Укушенный змеей почти всюду найдет целителей, которые помогут ему. Мне же, сраженному молниеносным взглядом прелестноокой, ни мантра не поможет, ни лекарство.
Слышу радостное ее пение, вижу красоту ее танца, обоняю ее благоухание, касаюсь ее груди, вкушаю сладость ее поцелуя — одурачили и обманули меня своекорыстные пять разбойников, чувства мои, похитившие у меня высшие цели.
56.
…своекорыстные пять разбойников…— т. е. пять чувств: слух, зрение, обоняние, осязание, вкус.
57
57 na gamyo mantrāṇāṃ na ca bhavati bhaiṣajyaviṣayo na cāpi pradhvaṃsaṃ vrajati vividhaiḥ śāntikaśataiḥ | bhramāveśādaṅge kimapi vidadhadbhaṅgamasakṛ- tsmarāpasmāro'yaṃ bhramayati dṛśaṃ ghūrṇayati ca || 57 ||
Не поддается мантрам, не лечится снадобьями и не разрушится от сотен искупительных жертв помрачение, напускаемое Смарой, порождающее у тела корчи, а в уме затмение, при котором все колышется и кружится.
58
58 jātyandhāya ca durmukhāya ca jarājīrṇākhilāṅgāya ca grāmīṇāya ca duṣkulāya ca galatkuṣṭhābhibhūtāya ca | yacchantīṣu manoharaṃ nijavapurlakṣmīlavaśraddhayā paṇyastrīṣu vivekakalpalatikāśastrīṣu rajyeta kaḥ || 58 ||
Кому полюбятся продажные женщины, отдающие свое прелестное тело ради гроша слепцу, безобразному, дряхлому, калеке, деревенщине, низкородному, прокаженному и срезающие лиану разума и разумения?
Вот куртизанка—огонь страсти, разжигаемый топливом — красотой, в который льются жертвами юные годы и богатства влюбленных.
59.
Указание на наиболее распространенный в брахманизме обряд жертвы огню, при котором в разожженный на жертвенном алтаре огонь вливается специальной ложкой масло.
Разве порядочный человек станет целовать бутон нижней губы гетеры, как бы ни был он прелестен? Ведь это вместилище слюны лицедеев, прощелыг, слуг, воров, шпионов!
Вот паддхати об очарованных и о преодолевших чары
61
|| suviraktadurviraktapaddhatiḥ || 61 dhanyāsta eva dhavalāyatalocanānāṃ tāruṇyadarpaghanapīnapayodharāṇām | kṣāmodaropari lasattrivalīlatānāṃ dṛṣṭvākṛtiṃ vikṛtimeti mano na yeṣām || 61 ||
Счастливы мужи, чей дух не смущен видом тех, чьи взоры лукавы, у кого высокие и упругие груди, у кого на животе вьется лиана трех складок и кто гордится своей юностью!
Зачем, красотки, мечете вы томные взоры своих полуприкрытых от страсти глаз? Бросьте, брось те, напрасны ваши усилия! Уже иные мы, юность миновала, помышляем ныне о подвижничестве в лесу, обман разрушился, и мы смотрим теперь на этот мир, словно на никчемную травинку.
Чего хочет эта чаровница, бросающая на меня, как и прежде, взор, похитивший красу у заросли синих лотосов? Исчез обман, пламя страсти, разожженное меткими стрелами шабары Смары, угасло. Что же эта негодница не останавливается?
63.
Шабара — этноним, обозначающий члена лесного племени; здесь употреблен в смысле «разбойник».
64
64 kiṃ kandarpa śaraṃ kadarthayasi re kodaṇḍaṭaṅkāritai re re kokila komalaṃ kalaravaṃ kiṃ vā vṛthā jalpasi | mugdhe snigdhavidagdhamugdhamadhurairlolaiḥ kaṭākṣairalaṃ cetaścumbitacandracūḍacaraṇadhyānāmṛtaṃ vartate || 64 ||
Зачем, Кандарпа, тянешься ты, негодный, к луку, чтобы вновь зазвенела его тетива? Зачем ты, коял, напрасно оглашаешь округу своими нежными призывами? Красавицы, перестаньте бросать на меня кокетливые, игривые, сладостные, простодушные, палящие, ласковые взоры — теперь пью я амриту размышлений у ног бога, чей лоб украшен Месяцем.
64.
Коял — индийская кукушка; один из постоянных образов индийской классической поэзии. Стоны кояла уподобляются стонам влюбленного в разлуке.
Хоть и в разлуке, но вместе те, кто душою привязан друг к другу,— если же оба затаили в душе обиду, то хоть они и вместе, а все равно как в разлуке.
66
66 kiṃ gatena yadi sā na jīvati prāṇiti priyatamā tathāpi kim | ityudīkṣya navameghamālikāṃ na prayāti pathikaḥ svamandiram || 66 ||
«Что же домой мне идти, коли нету ее в живых? А если жива любимейшая, то зачем идти мне домой?» — так думает путник, видя вереницы новых облаков, и не идет домой.
66.
…новые облака…— они приходят, когда наступает время дождей, и служат своего рода сигналом для возвращения домой ушедших на заработки. Подобная ситуация широко обыгрывается и в фольклоре, и в высокой поэзии.
Воздержитесь, мудрые, от общения с женщинами, от счастья быстротечного! Сделайте своими подругами сострадательность, дружбу, мудрость. Ведь не защитят вас в аду ни украшенная жемчужными ожерельями мандала полных грудей, ни бимба бедер, на которых возлежит позванивающий опоясок, украшенный драгоценностями.
67.
Мандала — сложная геометрическая фигура, имеющая мистический смысл и символизирующая единство микро- и макрокосма. Бимба — собственно, сверкающая точка; центр, в котором сосредоточены психическая энергия, сознание, интеллект. Видимо, подобные метафоры понадобились Бхартрихари для того, чтобы подчеркнуть, с одной стороны, бесплодность сакральных актов, а с другой — могучую страсть, которая порождает представления о некой надчеловеческой магической силе. Вряд ли есть основания подчеркивать здесь лишь буквальное значение этих терминов, как это делает С. Н. Састриар (комм. к ШШ 67).
Шепот красавиц, мед их нижних губ, сладость их речей, прерывистое дыхание, страстное касание чаш их прекрасных грудей — что до всего этого счастливцу, который и мыслью, и душой погружен в йогу и благодаря этому излучает дружбу ко всему на свете?!
68.
…счастливцу, который и мыслью, и душой погружен в йогу…— имеется в виду система упражнений, способствующих сосредоточению мысли на предмете размышления.
Когда невежеством я был поражен, рожденным от помрачения слепотой, что наслал Смара, тогда мне чудилось: «Вот женщина — в ней заключен весь мир!» Теперь же, когда мои глаза смазавы анджаной прозрения и выздоровели, я вижу, что все три мира пропитаны Брахманом.
Отречение от мира — всего лишь намерение, звучащее в речах пандитов, чьи уста полны шрути. Разве способен кто отвергнуть бедра лотосооких, украшенные опояском, на котором позванивают колокольцы и в который вкраплены драгоценные камни?
71.
Эта строфа открывает собой целый цикл, который вполне мог бы стать в «Нитишатаке» рядом с «Паддхати о глупцах» в качестве «Паддхати о лицемерах». Она как бы подготавливает читателя или слушателя к «Вайрагьяшатаке», указывая, что отречение от мира реализуют только на словах даже те, «чьи уста полны шрути». Паддхати завершается ШШ 80, где поэт в подтверждение своей позиции обращается к примеру древних мудрецов-риши — Вишвамитры, Парашары и пр.
Тот, кто осуждает юную женщину, себя обманывает и других: ведь плод подвижничества — небо, а на небе живут апсары.
72.
Апсары — небесные девы, главная из которых, Рамбха, была среди 14 сокровищ, добытых богами и асурами во время пахтанья океана (см. примеч. к НШ 10). Они живут на небе Индры и одаривают своими ласками всех, кто туда попадает.
Есть в мире доблестные мужи, способные рассечь лоб слону, буйному во время течки, есть способные сразить разъяренного льва, но я решительно утверждаю перед сильнейшими: вряд ли есть мужи, способные одолеть гордыню Кандарпы.
До той поры способен муж идти по праведному пути, стыдом сдерживать чувства, блюсти приличия, пока не вонзятся в его сердце неотразимые стрелы взоров, оперенные ресницами, выпущенные из оттянутою доушей лука бровей.
Пусть он умудрен в шастрах, и добродетелен, и просветлен душой; в этом мире редки люди, способные идти путем добродетели. Ключ, которым отворяются врата адского града,— лукавоокая, хитроумная, лианобровая.
Тощий, одноглазый, хромой, с разодранными ушами, с откушенным хвостом, покрытый язвами, сочащимися гноем, с телом, усеянным сотнями гнезд паразитов, изголодавшийся, дряхлый, с горлышком кувшина, висящим на шее, пес еле жив, но стоит ему приметить суку, как он во всю прыть мчится за ней. Мадана поражает и издыхающего!
Женщина, эта победоносная печать Цветочнюлукого, довлеет всему! Глупцы, забывающие о ней, слабоумны, гоняются за ложными целями, бесповоротно обречены на то, чтобы жить лохматыми капаликами, или нагими, или обритыми, или шиваитами.
79.
…жить лохматыми капаликами, или нагими, или обритыми, или шиваитами — имеются в виду представители разных индийских религий и сект. Капалики — члены монашеского шиваитского ордена, нагие — джайны-дигамбары, обритые — буддисты, шиваиты — последователи шиваизма вообще.
Если мудрецы, начиная с Вишвамитры, Парашары и подобных им, питавшиеся воздухом, водой и травой, при виде прелестного лотоса женского лица становились жертвами обмана, то как же могут мужи, питающиеся рисом, маслом и кислым молоком, сдержать свои чувства? Если такое случится, то горы Виндхья поплывут по океану.
80.
Вишвамитра, один из древних мудрецов, творцов ведических гимнов, с целью добиться великого могущества совершал столь самоотверженные аскетические подвиги, что встревожил богов. Тогда Индра послал к Вишвамитре апсару Менаку, чтобы она, возбудив в нем страсть, нарушила его аскезу и таким образом не дала бы ему стать наравне с богами. Менака соблазнила Вишвамитру и родила от него дочь Шакунталу. Парашара, внук Васиштхи, также относится к числу создателей ведических гимнов. По преданию, Парашара, совершая подвижничество на берегу Ганга, увидел Сатьявати, девушку из касты рыбаков, и, посулив избавить ее от рыбьего запаха, овладел ею; в результате у Сатьявати родился Вьяса, творец «Махабхараты». Поэт обратился к примеру прославленных творцов ведических гимнов, для того чтобы с особой силой подчеркнуть невозможность подавления человеческой природы.
Благоуханием напоены ветры, усеяны ветви юными побегами, слышны стоны самок коялов, страстно жаждущих встречи с любимыми, луноподобные лица жен покрыты каплями пота от страстных объятий — кто не расцветает, когда наступает весна?
81.
Строфа является началом цикла, представляющего собой поэтическое описание времен года, навеянное, с одной стороны, длительной литературной традицией, ярким образцом которой является «Ритусамхара» («Времена года») Калидасы, а с другой — фольклорной календарной поэзией, в частности жанром «барахмах» (букв. «двенадцать месяцев»), живущим и поныне в фольклоре и национальных литературах народов Северной Индии.
81-83).
Указанные строфы посвящены описанию времен года в их эмоционально-образной характеристике. Индийский год делится на шесть сезонов: васанта (март, апрель — весна), гришма (май, июнь — жара), варша (июль, август — время дождей), шарад (сентябрь, октябрь — осень), хеманта (ноябрь, декабрь — зима) и шишира (январь, февраль — прохлада).
Весна приходит, и сладостно томительные крики коялов и благоуханные ветры с гор Малая причиняют муки тем, кто разлучен с любимой,— в несчастье даже амрита становится ядом.
Сколько радости несут в месяц чайтра венки из разных цветов, нежные руки, подобные лучам луны, беседа с прекрасными поэтами, веселая, увитая лианами беседка, услаждающие слух мелодичные призывы подруги кояла, ласки и лобзания с любимой!
81-83).
Указанные строфы посвящены описанию времен года в их эмоционально-образной характеристике. Индийский год делится на шесть сезонов: васанта (март, апрель — весна), гришма (май, июнь — жара), варша (июль, август — время дождей), шарад (сентябрь, октябрь — осень), хеманта (ноябрь, декабрь — зима) и шишира (январь, февраль — прохлада).
Бутоны маканды пламенеют, словно жертва в огне разлуки странника с супругой, со страстью смотрят на странника самки кояла, веют ветры, приносящие благоухание сандала, уносящие аромат расцветшей паталы, утоляющие усталость.
84.
В календарной поэзии образ каждого месяца и каждого времени года складывается на основе ассоциаций между определенными состояниями природы и определенными человеческими эмоциями. Отсюда и приуроченность цветения некоторых растений. Маканда — манго. Патала — красная разновидность цветка лодхры. Сандал — дерево, древесина и цветы которого отличаются сильным ароматом.
В ком не бушует страсть, когда весною пчелы опьянены медом и повсюду разносится полный сладости аромат цветов и тычинок сахакары?!
86.
Сахакара — дерево манго.
87
87 acchācchacandanarasārdrakarā mṛgākṣyo dhārāgṛhāṇi kusumāni ca kaumudī ca | mando marutsumanasaḥ śuci harmyapṛṣṭhaṃ grīṣme madaṃ ca madanaṃ ca vivardhayanti || 87 ||
Когда наступает гришма, то газелеокие, с кожей, влажной от умащений сандалом, цветы, политые водой покои, свет луны, приятный ветерок, чистый барсати разжигают любовную страсть.
87.
Барсати — веранда на крыше дома или просто плоская крыша, огражденная парапетом; в жару индийцы обычно спят на барсати.
Венки, радующие сердце благоуханием, веяние опахала, лучи луны, цветочная пыльца, пруд, сандаловые умащения, прекрасное вино, чисто вымытый барсати, легкая одежда, лотосоокая — вот что достается счастливцам во время гришмы.
89
89 sudhāśubhraṃ dhāma sphuradamalaraśmiḥ śaśadharaḥ priyāvaktrāmbhojaṃ malayajarajaścātisurabhiḥ | srajo hṛdyāmodāstadidamakhilaṃ rāgiṇi jane karotyantaḥkṣobhaṃ na tu viṣayasaṃsargavimukhe || 89 ||
Сверкающий чистотой дом, ярко сияющий месяц, лотос лица возлюбленной, благоухание сандала, радующие сердце венки — все это сводит с ума того, кто готов отдаться страсти, но не того, кто отказался от соприкосновения с миром.
Кому не приносит радости шишира с ее высокоплывущими плотными облаками, сулящими дожди, с ароматом распустившихся цветов джати, обратившаяся в полногрудую красавицу, которая разжигает страсть?!
90.
Джати — одна из разновидностей жасмина, цветы которого отличаются особо сильным запахом.
И счастливые в любви, и несчастные испытывают томление, когда в лесах слышатся приятные крики павлиньих стай, веют ветры, напоенные благохуанием расцветших кутаджи и кадамбы, земля покрывается юной травой, а небо закрыто облаками.
91.
Поэт приводит приметы начала муссона в природе (сопоставимые в известной мере с приходом весны в европейской поэзии) и эмоции, вызываемые этим временем. Кутаджа— особый род жасмина, растущий в горах. Кадамба — дерево, по поверью, расцветающее с началом муссона при первых раскатах грома.
Над головой нависли мрачные тучи, повсюду в горах пляшут павлины, поблекла земля от осыпавшихся цветов — на что бросить страннику свой взгляд, чтобы успокоиться?
Здесь сверкают вереницы молний, там кетака струит благоухание, вдруг туча разражается громом, слышится любовное воркование павлиньих самок — как ресницевзорым переносить эти дни разлуки, наполненные страстью?!
93.
Кетака — душистый панданус, древовидное растение высотой до 15—20 м, с воздушными корнями.
94
94 asūcīsañcāre tamasi nabhasi prauḍhajalada- dhvaniprājñaṃmanye patati pṛṣatānāṃ ca nicaye | idaṃ saudāminyāḥ kanakakamanīyaṃ vilasitaṃ mudaṃ ca mlāniṃ ca prathayati pathi svairasudṛśām || 94 ||
Когда тьма такая, что ни зги не видно, когда льет ливень из горделиво грохочущих туч, когда сверкает ласково-золотистая молния — и боль, и радость охватывают своевольных прекраснооких, спешащих к возлюбленным.
Из-за жестоких ливней красавицы не могут уйти из домов своих возлюбленных, от знобящего холода еще крепче объятия с большеглазой, ветры, несущие студеные дожди и туманы, развеют усталость от любовных забав — так для счастливцев, когда они с любимыми, даже скверные дни хеманты обращаются в хорошие.
Во время шарады, когда минует половина ночи, проведенная в бурных вспышках могучей страсти, от упоения сладостью в уединении барсати пробуждается жажда — тот, кто не пьет из лианоподобной прохладной руки изнемогшей от наслаждений возлюбленной воду, в которой дробится свет луны, право, слабоумен.
96.
…кто не пьет из лианоподобной прохладной руки изнемогшей от наслаждений возлюбленной воду…— обычно индийцы утоляют жажду не непосредственно из сосуда, а сливают воду на ладонь и с нее прихлебывают.
Во время хеманты счастливцы, отведав простокваши, молока, масла, одетые в цветные одежды, с телами, умащенными шафраном из Кашмира, уставшие от любовных забав в объятиях полногрудых красавиц, со ртами, полными бетелевой жвачки, вкушают наслаждение.
Когда пчелы упиваются нектаром раскрывшихся цветов кунда, напоминающих зрелые плоды приянгу, в доме около большого дерева мандара, вздрагивающего под холодным ветром, если хоть на мгновение не обнимет газелеокая, способная разжечь огонь страсти, то ночь будет тянуться бесконечно долго, словно бесконечно длинный дворец Ямы.
98).
Кунда — разновидность жасмина, отличающаяся снежно-белым цветом и тонким ароматом. Приянгу — красный перец. Мандара — мифическое коралловое дерево, цветы которого имеют ярко-красный цвет; оно произрастает в царстве Индры. Сидящий под этим деревом забывает о всех мирских тревогах и не испытывает ни телесных страданий, ни душевных волнений. …бесконечно длинный дворец Ямы… — бог смерти Яма восседает в своем дворце Каличи, куда его посланец, Ямадута, приводит души умерших. Читрагупта, писец Ямы, зачитывает из аграсандхани, книги судеб, добрые и злые поступки каждого из умерших, и, подытожив их, Яма направляет души на небеса или в один из семи адов.
Во время хеманты дуют холодные ветры, наглые, точно виты, целуют щеки, со свистом разметывают по лицу волосы, срывают с груди покрывало, заставляют подниматься от страха волоски на грудях, обжигают холодом бедра, сдирая юбку с широких ягодиц.
99).
Вита — остроумный резонер, по характеру близкий к параситу греческой комедии; амплуа древней и средневековой индийской драматургии, преимущественно в жанре бхана, где на нем концентрируется весь сюжет.
Растрепывает волосы, заставляет, словно в пылу страсти, прищуривать глаза, срывает насильно одежду, вынуждает волоски на теле подниматься, делает поступь неровной, снова и снова заставляет издавать глубокие вздохи, целует, пронизывая поцелуями до зубов,— так ветер хеманты пытается изобразить для каждой женщины супруга.
Да восторжествует во дворце сердца у каждого йога Хара, истинный светоч знания, сиянием рассеивающий мрак неведения, сверкающий серпом Месяца, украшающего его волосы, шутя спаливший игривого Каму, словно мотылька!
1.
Поставленная первой, эта строфа может рассматриваться как мангалашлока, в которой образом Хары (Шивы), идеального аскета, провозглашена тема «Вайрагьяшатаки» — отрешение от мира. …шутя спаливший игрового Каму, словно мотылька! — имеется в виду одна из легенд, связанных с Шивой. Пока он занимался подвижничеством, демон Тарака завладел вселенной. Встревоженные боги упросили Каму нарушить подвижничество Шивы и пробудить в нем влечение к влюбленной в него Парвати, дочери Хималая, так как только сын Шивы и Парвати мог справиться с Таракой. Кама попытался прервать медитацию Шивы, и тот, разгневавшись и не желая открывать глаза, образовал у себя на лбу третий глаз и изверг из него молнию, испепелившую Каму. Мотив мотылька появится еще в ВШ 18. Там, однако, ситуация иная. Если в ВШ 1 мотылек сравнивается с Камой, спаленным по воле Шивы, то в ВШ 18 судьба мотылька определяется его незнанием губительной силы огня.
Скитался я по разным странам, труднодоступным и опасным, но не обрел никакой награды, нес, презрев свой род, касту и гордость, унизительную службу, и все бесплодно; униженно в чужих домах, подобно вороне, побирался. О голод, ты разеваешь свою пасть все шире! Неужели ты все еще не доволен своими черными делами?
2-4,.
7, 8, 10) Паддхати, открывающая «Вайрагьяшатаку», называется «Вот осуждение желания». Перевод слов trṣṇa и āśā как «желание» порождает мнимую однозначность, однако каждая из отмеченных шлок привносит какой-либо специфический нюанс в содержание этого слова. В контексте данной шатаки они должны ассоциироваться, на наш взгляд, в основном с бедностью во всех ее проявлениях и следствиях. К этому подводит паддхати «Вот осуждение отказа от мирских благ». Горький жизненный опыт определяет и образность, острую, внутренне противоречивую 6, 7, 10).
Недра земные изрыты в надежде на клады, обследованы горные руды, преодолен океан, ценой больших усилий умилостивлены цари, многие ночи проведены на кладбищах в чтении заклинаний, но не принесло все это мне даже потертой монеты. Желание, остановись наконец!
С трудом терпел я насмешки глупцов, которым приходилось служить; сдерживая слезы, опустошенный душой, смеялся я и даже складывал молитвенно руки перед тем, кто убил свой ум, перед столбом из денег. Зачем и ради него ты, о голод, порождаемый никчемным желанием, заставляешь меня плясать перед низким?
2-4,.
7, 8, 10) Паддхати, открывающая «Вайрагьяшатаку», называется «Вот осуждение желания». Перевод слов trṣṇa и āśā как «желание» порождает мнимую однозначность, однако каждая из отмеченных шлок привносит какой-либо специфический нюанс в содержание этого слова. В контексте данной шатаки они должны ассоциироваться, на наш взгляд, в основном с бедностью во всех ее проявлениях и следствиях. К этому подводит паддхати «Вот осуждение отказа от мирских благ». Горький жизненный опыт определяет и образность, острую, внутренне противоречивую 6, 7, 10).
Почему не остановишься ты в своих усилиях поддержать жизнь, столь же неустойчивую, как капля воды на листе лотоса? Неужели ты совсем утратил разум? Разве не ты хвастался бесстыдно и неправедно собственными заслугами перед богачами, чванливо надувшимися от своего богатства?
6
6 kṣāntaṃ na kṣamayā gṛhocitasukhaṃ tyaktaṃ na santoṣataḥ soḍhā duḥsahaśītavātatapanakleśā na taptaṃ tapaḥ | dhyātaṃ vittamaharniśaṃ niyamitaprāṇairna śaṃbhoḥ padaṃ tattatkarma kṛtaṃ yadeva munibhistaistaiḥ phalairvañcitāḥ || 6 ||
Терпя нетерпимое, не от довольства расстались мы с радостями семейной жизни, не ради подвижничества подвергали свое тело истязаниям беспощадной жарой и жгуче-холодными ветрами. С помощью рассчитанных вздохов помышляли мы день и ночь не о стопе Шамбху, а о богатстве — все делали мы, что делают мудрые, но не получили ни одного из плодов, доступных им.
7
7 bhogā na bhuktā vayameva bhuktā- stapo na taptaṃ vayameva taptāḥ | kālo na yāto vayameva yātā- stṛṣṇā na jīrṇā vayameva jīrṇāḥ || 7 ||
Морщины усеяли лицо, голова побелела от седины, ослабли все члены, и лишь желание все еще привязывает нас к юности.
Не насладились мы желанными наслаждениями, но съедены желанием насладиться; не мучили мы себя подвижничеством, но оно измучило нас; не мы проводили время, но оно провело нас; не увяли наши желания, но мы увяли из-за них.
Угасло желание наслаждений, исчезло даже чувство, что я человек, ушли на небо друзья, согласно со мной думавшие, дорогие, как жизнь, лишь с помощью посоха поднимаюсь я еле-еле, и в глазах уже висит густая тьма. Увы, почти мертво глупое мое тело, а все еще боится смерти.
Желание — так называется река, в которой вместо воды— мечтания, вместо волн — жажда, таится в ней крокодил страсти, а над ней кружат вороны забот, она подмывает корни дерева мужества, полна глубоких и трудно минуемых водоворотов иллюзий, берега ее усеяны острыми скалами тревог; лишь те, кто переправился через нее, чистые духом повелители йогов, радуются.
Я не вижу блага в мирской жизни — сама мысль о результате добродетельных деяний порождает во мне страх; великими добродетелями заслуженные блага порождают великие же узы для тех, кто этими благами обладает.
Сколь долго ни длились бы земные радости, они все равно исчезнут. Так что за разница — почему бы человеку самому не расстаться с ними? Ведь по своей воле скитаясь в погоне за ними, подвергает душа себя жесточайшим испытаниям, если же по своей воле покидает их, обеспечивает себе наслаждение бесконечным покоем.
13
13 brahmajñānavivekanirmaladhiyaḥ kurvantyaho duṣkaraṃ yanmuñcantyupabhogabhāñjyapi dhanānyekāntato niḥspṛhāḥ | saṃprāptānna purā na saṃprati na ca prāptau dṛḍhapratyayā- nvāñchāmātraparigrahānapi parityaktuṃ na śaktā vayam || 13 ||
Мужи, чей ум очищен размышлением о познании Брахмана, свершают трудносвершимое: наслаждаются, отвергнув великие наслаждения, и никогда не прикасаются к богатствам, которых мы .не имели прежде, которыми не обладаем нынче и на которые трудно рассчитывать в будущем,—- а мы с ними даже и в мыслях не способны расстаться.
13.
В ряде рукописей в этой шлоке вместо brahmajñāna стоит tattvajñāna. Сама строфа отнесена Косамби в разряд «сомнительных».
На коленях у благословенных мужей, живущих в горных пещерах и восторженно размышляющих о Высшем, сидят птицы и льют слезы умиления, струящиеся из глаз, опьяненных радостью Брахмы. Но увы! Наша жизнь истрачена на строительство из воздуха дворцов, прудов с оградами и парков для развлечений.
15
15 bhikṣāśanaṃ tadapi nīrasamekavāraṃ śayyā ca bhūḥ parijano nijadehamātram | vastraṃ viśīrṇaśatakhaṇḍamayī ca kanthā hā hā tathāpi viṣayā na parityajanti || 15 ||
Раз в день падает в мою чашу для подаяния безвкусная пища. Мать-Земля, ты — постель для меня. Тело мое — единственный слуга. Одежда моя — тряпка, покрытая сотнями заплат. Но, увы, не покидают меня желания, хоть и нахожусь я в столь жалком состоянии.
Груди женщины, эти куски плоти, описываются, как пара золотых чаш. Ее рот полон слюны, но сравнивается с луной. Ее мокрые от пота бедра уподобляются слоновьему хоботу. Вся эта выспренность заслуживает жестокого осмеяния, а ведь некоторые поэты, воображающие себя мудрецами, всегда рисуют женщин только так.
16.
…некоторые поэты, воображающие себя мудрецами… — Бхартрихари атакует в данном случае широко распространенную традицию эротической поэзии, как таковой. Никто из комментаторов этой шлоки, следуя за поэтом, не называет каких-либо имен, видимо потому, что пришлось бы называть слишком многих. Во всяком случае, клише, вызвавшие насмешку Бхартрихари, встречаются очень часто и представляют собой шаблонные сравнения.
Повелитель Хара, похитивший у возлюбленной половину тела для своего собственного,— единственный и превосходнейший любовник, хотя нет большего аскета, нежели он, отвратившийся от любовных наслаждений. Все прочие в сем мире поражены стрелами Камы и зачарованы, но не способны ни наслаждаться, подобно Харе, ни отвергнуть страсть, как этот великий аскет.
17.
Здесь использован мифологический сюжет, согласно которому Шива столь сильно обнял свою супругу Парвати, что тело ее наполовину вошло в его. Подобный образ Шивы неоднократно воспроизводился в скульптуре.
18
18 ajānandāhātmyaṃ patatu śalabhastīvradahane sa mīno'pyajñānādbaḍiśayutamaśnātu piśitam | vijānanto'pyete vayamiha vipajjālajaṭilā- nna muñcāmaḥ kāmānaha ha gahano mohamahimā || 18 ||
Мотылек, не знающий губительной силы огня, может по незнанию влететь в него. Рыба, не понимающая опасности, стремится к крючку и глотает наживу. Но почему же мы, прекрасно понимающие опасность, позволяли самим себе быть пойманными в сети бога любви, изобилующие крючками? Сколь неодолима сила любовного безумия!
Когда иссохло горло и истомила жажда, пьют холодновкусную воду. Одолеваемые голодом глотают мясо с приправой. Когда тело и ум охвачены любовной страстью, обнимают женщину. Хоть все это лишь снадобья для лечения плоти, считаются они удовольствиями.
Высокий дворец, сын, уважаемый добродетельными людьми, бессчетное богатство, возлюбленная, жена, молодость — вот что ценят невежественные. Но те, кто обладает подлинным знанием, считают это ничтожным, мир — темницей, а все, вместе взятое,— мгновенно исчезающим и избирают саньясу.
20.
Саньяса — по традиционной индуистской схеме, четвертая и заключительная стадия жизни человека, когда он должен, оставив себе лишь набедренную повязку и чашу для сбора подаяний, существовать только на то, что подадут.
Какой достойный человек стал бы сдавленным из-за опасения отказа голосом, так что и звуков не разберешь, говорить: «Подайте!», если бы не вид удрученной отсутствием еды супруги, чью ветхую одежду постоянно тянут ручонки голодных, плачущих детишек, лица которых искажены гримасой?!
Искуснейший в развязывании узла уважения человека, заставляющий распадаться собрание величайших добродетелей, подобный лунному свету, который принуждает распускаться лотос, секач, рвущий в клочья лиану стыда, которая удерживает нас от бесконечных наслаждений, котел этот — зовется он брюхом и трудно наполнить его — порождает злобу, мошенничество, обман.
Уважения достоин честный человек, который, испытывая муки голода, берет в руки глиняный черепок, покрытый белой тряпицей, и идет в добродетельной деревне или в обширном лесу от двора к двору, входы в которые закопчены дымом от жертвенных огней брахманов, приносящих жертвы согласно шастрам, но не достоин уважения тот, кто день за днем попрошайничает у своей родни.
23.
идет… в обширном лесу от двора к двору, входы в которые закопчены дымом от жертвенных огней… — лес традиционно считается местом, где в ашрамах, своего рода обителях, возглавляемых наиболее почитаемыми мудрецами, живут те, кто удалился от мира.
Разве поток смыл обители в Гималаях, изобилующих красивыми скалами, на которых, прохладных от мельчайших брызг, летящих из волн Ганги, обитают видьядхары, что людям приходится испытывать унижение от куска, подаваемого другими?
24.
О нисхождении Ганги на землю см. примеч. к НШ 10. Видьядхары — согласно индийской мифологии, обширная категория полубогов, населяющих поднебесное пространство.
Неужто поток смыл с горных склонов все коренья и исчезли прозрачные ручьи, мчащиеся с вершин? Или ветви, покрытые корой, несущие сочные плоды, отсохли? Может быть, потому приходится людям видеть повсюду рожи самоуверенных негодяев, чьи брови пляшут от заносчивости, радуясь приобретенному дурным путем презренному богатству?
Теперь веди жизнь любимую, питаясь чистыми плодами и кореньями, устраивай ложе из нежных листьев на земле, а мы пойдем в лес, где никогда не слышно даже имен господ, чьи голоса изрекают трусливые, изуродованные болезнью «богатства» слова, ничтожных, лишенных сильного духа, способного отличить действительное от иллюзорного.
В любом лесу вдоволь легко доступных плодов на деревьях, повсюду есть сладостно прохладная вода священных рек, нежное ложе из мягких листьев и лиан — так зачем же терпят несчастные люди нестерпимые муки у дверей богачей?
28
28 ye vartante dhanapatipuraḥ prārthanāduḥkhabhājo ye cālpatvaṃ dadhati viṣayākṣepaparyāptabuddheḥ | teṣāmantaḥsphuritahasitaṃ vāsarāṇi smareyaṃ dhyānacchede śikharikuharagrāvaśayyāniṣaṇṇaḥ || 28 ||
Когда прерываю я размышления на каменном ложе в горной пещере, то со смехом вспоминаю и те дни, которые казались не имеющими конца, когда терпел я унижение просьб, обращенных к богатым, и те дни, которые проносились, словно мгновения, когда ум мой был затуманен чувственными удовольствиями.
29
29 ye santoṣanirantarapramuditāsteṣāṃ na bhinnā mudo ye tvanye dhanalubdhasaṅkuladhiyasteṣāṃ na tṛṣṇā hatā | itthaṃ kasya kṛte kṛtaḥ sa vidhinā kīdṛkpadaṃ saṃpadāṃ svātmanyeva samāptahemamahimā merurna me rocate || 29 ||
Никогда не нарушается радость тех, кто постоянно удовлетворен, никогда не утоляется жажда тех, кто умом своим погряз в ненасытной алчности к богатству. Но для чего же тогда Создатель сотворил эту сокровищницу богатств, все золото вобравшую в себя, — гору Меру? Не нравится мне это.
Питание милостыней, жизнь без унижений, ничем не ограниченное счастье, свобода от страха, откуда бы то ни было исходящего, уничтожение гордыни, бездумья, зависти, повсеместно, постоянно и без усилий доступное, любезное святым садху очищение, бесконечно длящееся жертвоприношение Шамбху — это неизбежное и неубывающее сокровище славят йоги.
В наслаждении— страх перед болезнью, в высокородности — страх перед падением, в богатстве— страх перед алчностью, в достоинстве — страх перед унижением, в силе — страх перед врагом, в красоте — страх перед старостью, в учености — страх перед ниспровергателем, в добродетели — страх перед подлецом, в теле — страх перед смертью: все в этом мире неотделимо для людей от страха и свободна от нею лишь вайрагья.
31.
Предыдущие шлоки этой шатаки рисовали трагическую картину жизни человека, обстоятельствами вынужденного служить другим. ВШ 31 начинает паддхати «Вот описание быстротечности наслаждений», шлоки которой как бы подытоживают все предшествующее и обосновывают вывод о неизбежности вайрагьи, отвержения всего, что связано с повседневным бытием. Однако содержание этого термина, как заметил Д. Д. Косамби, привязано к земле (КТ 75) и, несмотря на призывы самого поэта, не имеет целью достижения мокши.
Рождение отравляется смертью, блистательная юность — старостью, довольство — алчностью к деньгам, спокойное счастье — кокетством изощренных в любви женщин, добродетель — завистниками, лесная жизнь — дикими зверями, цари— злодеяниями, достоинства — непостоянством: так что же и чем не отравляется?
Сотнями различных тяжких болезней подрывается здоровье человека; только приходит куда-нибудь Лакшми, как туда вламываются, срывая двери, несчастья; не успеет человек родиться, как его немедля порабощает смерть,— так что же могучей судьбой создано вечным?
Наслаждения непостоянны и разбиваются, как высокие волны, дыхание может прерваться в любой момент, немного дней длится вспышка счастья юности среди возлюбленных — поняв эту бессмысленность мира, вы, мудрые душой, исполненной сострадания к людям, погружаетесь в размышления.
Наслаждение быстротечно, как сверкание молнии, которая нежится среди туч; жизнь зыбка, подобно капле воды на листе лотоса, колышащемся на ветру; желания, обуревающие людей в юности, мимолетны—все это уяснив, немедля, мудрые, сосредоточьте свой ум в йоге, легкодостижимом совершенстве размышления о стойкости!
Жизнь — игра волн, счастье юности — считанные дни, сокровища—мираж мысли, все наслаждения — только сверкание молнии в сезон дождей, объятия возлюбленных — еще того короче; лишь те, кто душой привязан к Брахману, переплывут океан страха перед бытием.
Когда в утробе — приходится со скорченными членами влачить существование среди нечистот, когда юн—приходится испытывать наслаждения, отравленные болью от горести разлуки с объятиями любимой, когда дряхл — приходится терпеть унижение насмешек кокетливых красавиц. Скажите же, люди, есть ли в мире хотя бы крупица счастья?
Подобно тигрице, надвигается старость, болезни, как враги, обрушивают удары на тело, жизнь вытекает, словно вода из разбитого горшка,— удивительно, что, несмотря на это, человек все же вершит зло!
Наслаждения всех видов по природе своей нестойки, и поэтому нестоек мир — ради чего и ради кого вы, люди, скитаетесь в нем? Бросьте старания свои! И если верите вы нашим словам, то храните свою душу, чистую, избежавшую сотен ловушек ложных надежд, в жилище, освобождением от страсти!
Брахма, Индра и прочие боги представляются всего лишь травинками для тех, кто вкусил от власти над тремя мирами и всяких иных лишенных смысла удовольствий. Разве есть более высокое наслаждение, чем то солнце знания, что вечно восходит и сверкает?! О добродеФелькый, не гонись за иными наслаждениями, не предавайся плотской страсти!
Вот описание величия Времени
41
|| kālamahimā || 41 sā ramyā nagarī mahānsa nṛpatiḥ sāmantacakraṃ ca ta- tpārśve tasya ca sā vidagdhapariṣattāścandrabimbānanāḥ | udvṛttaḥ sa ca rājaputranivahaste bandinastāḥ kathāḥ sarvaṃ yasya vaśādagātsmṛtipathaṃ kālāya tasmai namaḥ || 41 ||
Слава тебе, Время, по чьей воле все ушло путем воспоминаний — и блистательная столица, и могучий царь, и окружавшие его вассалы, и мудрые советники, и луноликие жены, и сонмы заносчивых князей, и поэты, и славословия!
41.
Открывая паддхати «Вот описание величия Времени», ВШ 41 определяет абсолютную, по его представлению, причину всех бедствий. Во вступлении (с. 35—37) подробно рассмотрено понимание поэтом категории времени в ее соотнесении с образом Шивы.
В доме, где прежде жили многие, теперь живет всего лишь один; где прежде жил один, а потом многие, там ныне нет никого,— так Время, бросая день и ночь, подобно двум игральным костям, играет людьми-пешками на игральной доске вселенной.
С восходами и заходами солнца проходит день за днем жизнь. За делами, за бременем тяжких забот время бежит незаметно, и нет страха при виде рождения, старости, смерти — безумен мир, пьющий хмельной напиток заблуждений.
Снова ночь и снова день, и хоть люди это знают, мчатся они, обремененные каждый уже начатым делом, изо дня в день повторяющимися заботами и вкушаемыми наслаждениями,— так мучает нас сансара, и мы, увы, не стыдимся того, что поддаемся этому обману.
Никогда не предавались предписанному в шастрах размышлению о стопах господа ради избавления от сансары, никогда не молили о дхарме, отверзающей для нас двери на небо, и даже во сне не ласкали полные груди и нежные бедра женщины — прожили мы жизнь, как топор, загубивший лес юности матери.
45.
Обращает на себя внимание откровенное признание поэта в неприятии им основных догматов брахманизма, закрепленных в шастрах.
Не изучена дающая победу над толпами ниспровергателей наука, приличествующая терпеливым; не добыта слава, возносимая до небес остриями мечей, рассекающих слоновьи лбы; не изведан при лунном свете сок нежного бутона нижней губы супруги — бесцельно прошла молодость, словно угас светильник, горевший в пустом доме.
Ие достигнуто безупречное знание, не добыто богатство, не выполнен с необходимой почтительностью долг перед отцом, даже во сне не обнимал кокетливооких большеглазых красавиц — время тратим мы, словно вороны, в погоне за подачкой с чужого стола.
Тех, кем были мы рождены, давно уже нет, те, с кем мы росли, тоже ушли в страну воспоминаний, теперь и мы что ни день ожидаем кончины, подобно деревьям, растущим на песчаном берегу реки.
Отмерен людям срок жизни в сто лет. Половина из него уходит на ночь, из оставшегося же времени одна половина — это детство, а другая — старость, и из дней этих многие проходят в болезни, в разлуке, в невзгодах, проводятся в служении и так далее — где уж людям в жизни, непостоянной, как волны речные, обрести счастье?
Промчалось детство, промчалась и жаждущая любви юность, изведаны нищета и роскошь — и вот уже человек с одряхлевшими членами, с телом одрябшим в конце представления сансары, подобно актеру, уходит за занавес города Ямы.
50.
…в конце представления сансары, подобно актеру, уходит за занавес города Ямы — уподобление жизни театру широко известно, но здесь оно доведено до фатального конца. Яма выступает персонажем одного из диалогов драматического типа в «Ригведе» (X. 10), а также пуранических сказаний. Нельзя исключить возможность намека поэта на существование театрального представления вроде миракля или мистерии, завершающегося подобным образом.
Ты — раджа, мы же возвышены сознанием мудрости, воспринятой от наставника; известен ты пышностью и богатством, нас же по всем странам славят поэты; между нами и тобой, как между духом и богатством, бессчетны различия, и если ты отворачиваешься от нас, то и мы безразличны к тебе.
52
52 arthānāmīśiṣe tvaṃ vayamapi ca girāmīśmahe yāvadarthaṃ śūrastvaṃ vādidarpajvaraśamanavidhāvakṣayaṃ pāṭavaṃ naḥ | sevante tvāṃ dhanāndhā matimalahataye māmapi śrotukāmā mayyapyāsthā na te cettvayi mama nitarāmeva rājangato'smi || 52 ||
Ты — повелитель богатств, а мы — властители сокровищ слова; тебе — доблесть, а нам — неистощимое искусство укрощения гордыни противников в споре; служат тебе обладающие горами золота, а ко мне идут желающие слышать слова, очищающие ум; ты не уважаешь меня, а я тебя и вовсе.
53
53 vayamiha parituṣṭā valkalaistvaṃ dukūlaiḥ sama iha paritoṣo nirviśeṣo viśeṣaḥ | sa tu bhavati daridro yasya tṛṣṇā viśālā | manasi ca parituṣṭe ko'rthavānko daridraḥ || 53 ||
Мы удовольствуемся лубяными одеждами, ты — шелковыми: удовлетворенность наша одинакова и лишь предмет ее различен. Тот истинно бедняк, чьи желания безграничны, а для тех, кто доволен, какая разница, кто беден, а кто богат?
В еде довольствуюсь плодами, в питье —сладостной водой, как ложе меня вполне устраивает земля, а как одежда — луб; нестерпимы мне дурные люди, которые, безудержно потакая чувствам, алчут медового литья и все больших и больших денег.
Давным-давно великодушными царями порожден был весь этот мир; затем другими поделен и, захваченный, прочим роздан, как трава; теперь же стойкие эти мужи наслаждаются четырнадцатью царствами. Что за лихорадка гордыни у тех, кто правит всего лишь несколькими деревнями?
57-59.
Эти шлоки, несомненно, свидетельствуют о состоянии государственной раздробленности и могут иметь хронологическое значение, указывая, во всяком случае, на то, что они были созданы после распада какой-то крупной империи, вероятнее всего Гуптов—Вакатаков, и до возникновения империи Харши, т. е. где-то в середине или конце VI в. или же в самом начале VII в. Существенно упоминание (в ВШ 57) 14 царств, не совпадающее с обычным для пуран членением Индии на семь или девять частей, а имеющее в виду современное поэту политическое деление страны. Названий этих 14 царств никто из комментаторов не дает.
Землею этой не наслаждались даже миг сотни царей — что же великое множество их дерется из-за нее? Повелители ничтожной доли от куска, оторванного от части,— им бы огорчаться, а они, глупцы, чванятся!
Земля, этот кусок глины, окруженный водой,— всего лишь атом, и вот множество царей в сотнях войн его завоевывают. Но что могут они дать другим, эти ничтожнейшие из нищих? Тьфу, тьфу на них и на тех ничтожных людишек, кто от них ждет хотя бы гроша!
57-59.
Эти шлоки, несомненно, свидетельствуют о состоянии государственной раздробленности и могут иметь хронологическое значение, указывая, во всяком случае, на то, что они были созданы после распада какой-то крупной империи, вероятнее всего Гуптов—Вакатаков, и до возникновения империи Харши, т. е. где-то в середине или конце VI в. или же в самом начале VII в. Существенно упоминание (в ВШ 57) 14 царств, не совпадающее с обычным для пуран членением Индии на семь или девять частей, а имеющее в виду современное поэту политическое деление страны. Названий этих 14 царств никто из комментаторов не дает.
Разве когда-либо рождался человек, посмевший украсить голову свою белым черепом, как это сделал Враг Маданы? Так кого же теперь одолевает лихорадка безмерной гордыни, пред кем это склоняются люди ради спасения жизни?
60.
Враг Маданы — эпитет Шивы; см. примеч. к ШШ 78 и ВШ 1.
О душа, зачем, многократно, что ни день умилостивляя души других, стремишься к милости, связанной с множеством унижений? Коли будешь ты находить радость в себе, то обратишься в сокровище, исполняющее желания,— почему не сосредоточиваешься ты на мысли об освобождении?
Что же ты скитаешься, неразумная душа? Отдохни! Чему быть, того не миновать,— оно и случится. Не вспоминая несбывшегося, не задумываясь над будущим, наслаждаюсь я нежданными радостями.
Вызволи себя из мучительных дебрей чувственных страстей, встань на достойный путь деяний, мгновенно и бесследно уничтожающих горести, утвердись в спокойствии, отринь путь вечных метаний, не терзай себя неверной страстью — окажи милость, душа моя!
64
64 mohaṃ mārjaya tāmupārjaya ratiṃ candrārdhacūḍāmaṇau cetaḥ svargataraṅgiṇītaṭabhuvāmāsaṅgamaṅgīkuru | ko vā vīciṣu budbudeṣu ca taḍillekhāsu ca śrīṣu ca jvālāgreṣu ca pannageṣu ca saridvegeṣu ca pratyayaḥ || 64 ||
О душа, смой иллюзии, предайся страсти поклонений Несущему на челе драгоценный камень полумесяца, устрой свое жилище на берегу небесной реки! Разве можно верить в волны, в пузыри на воде, в сверкание молний, в причуды счастья, во вспышки пламени, в змей, в приятелей?
О душа, никогда даже на миг не помышляй с уважением об этой продажной бабе Удаче, послушно пляшущей по знаку бровей царя! В латах из лохмотьев, ходя по дворам вдоль улиц Варанаси, мы ожидаем, что кинут нам милостыню в чашу, сделанную из наших ладоней.
65.
Варанаси (Бенарес) — город в штате Уттар Прадеш, один из старейших религиозных центров Индии, считается посвященным Шиве.
И слева и справа поют пред тобою песни сладкозвучные поэты, приехавшие с юга, из-за спины игриво перезваниваются браслеты дев, держащих опахала,— коли хочешь, пустись в разгул, испытывая все чувства и наслаждения, а нет, так углубись немедля, душа, в бесстрастное созерцание!
66.
…сладкозвучные поэты, приехавшие с юга… — видимо, поэт отразил традиционное представление о «сладкозвучности» южноиндийских поэтов. В «Бхаратиянатьяшастре» при характеристике различий стиля театральных представлениях говорится, например: «В южных странах — представления главным образом в стиле кайшики, изобилующие танцами, пением и инструментальной музыкой, полные ловких и сладостно изящных движений тела» (XIV, 34).
Что из того, что добыл ты богатства, позволяющие осуществить все желания? Что из того, что поставил ты ногу на голову поверженного врага? Что из того, что своими богатствами ты подкупаешь людей? Что из того, что людские тела могут существовать целые кальпы?
68
68 bhaktirbhave maraṇajanmabhayaṃ hṛdisthaṃ sneho na bandhuṣu na manmathajā vikārāḥ | saṃsargadoṣarahitā vijanā vanāntā vairāgyamasti kimataḥ paramarthanīyam || 68 ||
Когда есть преданность Бхаве, а в сердце — страх перед рождением и смертью, исчезла любовь к родным, неведомы порожденные Манматхой страдания, — нет ничего более возвышенного, чем предаться в лесной глуши вайрагье, свободной от соприкосновения с грехом.
Потому размышляй о бесконечном, о превечном, о высшем, о всеобъемлющем —о Брахме! И что за прок тогда во всех этих бесплодных мыслях ничтожных людишек о власти над миром, о наслаждениях и прочем?!
Ты проникаешь в Паталу, пересекаешь небо, обегаешь стремительно все страны света, но как же, странствуя повсюду, не вспоминаешь ты о чистом Брахме, благодаря чему достигается блаженство?!
Зачем твердить веды, смрити, пураны, пространные шастры, обременять свой ум заблуждениями обрядов и кармы — ведь приносят они в награду лишь проживание в хижине небесной деревни? Ведь это все равно, что с купцом торговаться! Что может сравниться с огнем Времени, разрушающим горести бытия, открывающим путь к наслаждению внутри своей души?!
71.
Смрити — в древнеиндийской литературе совокупность памятников, рассматриваемых как плод человеческого разума в отличие от шрути, «слышанного», собственно божественного откровения.
Уж если достославная гора Меру рухнет, пожранная пламенем конца времен, высохнут океаны, убежище разнообразных морских чудовищ и змей, рухнет и твердь земная, поддерживаемая горами,— что же тогда говорить о человеческом теле, дрожащем, как уши слоненка?!
72.
…пожранная пламенем конца времен… — см. примеч. к НШ 67.
73
73 gātraṃ saṅkucitaṃ gatirvigalitā bhraṣṭā ca dantāvali- rdṛṣṭirnaśyati vardhate badhiratā vaktraṃ ca lālāyate | vākyaṃ nādriyate ca bāndhavajano bhāryā na śuśrūṣate hā kaṣṭaṃ puruṣasya jīrṇavayasaḥ putro'pyamitrāyate || 73 ||
Тело одрябло, походка неверна, повыпадали зубы, тускнеет взор, усиливается глухота, слюна изо рта течет, речь так невнятна, что ни родня не поймет, ни жена. О горе! Для человека в старости даже сын становится врагом.
Как только замечают седину в волосах мужчин, оскорбленные приходом старости, далеко стороной обходят красавицы это скопище костей, словно колодец для чандалов.
74.
…колодец для чандалов — чандалы находились в самом низу кастовой иерархии, рассматривались как неприкасаемые, и поэтому им не разрешалось пользоваться общими колодцами.
Пока здорово это тело, пока оно не поражено болезнями и старость далека, пока не иссякла сила чувств, пока не истек срок жизни, до той поры следует разумному совершать великие усилия ради блага души, — что за смысл приниматься копать колодец, когда дом уже пылает?!
Заняться ль нам подвижничеством и поселиться на берегу божественной реки? Или покорно служить добродетельным женам? Или упиваться потоком шастр и соком сладости многочисленных поэм? Не знаем мы, что нам делать,— ведь срок жизни человеческой всего лишь несколько мгновений.
Трудно умилостивить правителей земли, ум которых подобен дикому коню, а мы продолжаем надеяться получить от них богатые награды. Старость похищает тело, а смерть и саму возлюбленную жизнь.
Уважение исчезает, богатства растрачиваются, пришедшие за подаянием расходятся с пустыми руками, уменьшилось число друзей, разбежались слуги, ушла молодость, и только одно остается для мудрых — поселиться где-нибудь в хижине на скалистых склонах Хималая, освященных водами дочери Джахну.
78.
…на скалистых склонах Хималая, освященных водами дочери Джахну — поскольку Ганга во время своего нисхождения с небес на землю была выпита мудрецом Джахну, а затем освобождена им, она именуется его дочерью (подробнее см. примеч. к НШ 67.
Прекрасно кружево лунных ночей, прекрасны лесные опушки с их нежными травами, прекрасна встреча с достойными людьми, прекрасны сказания волшебные поэтов, прекрасен облик любимой, когда в гневе проливает она слезы, — прекрасно, но непостоянно. Не по душе мне это.
80
80 ramyaṃ harmyatalaṃ na kiṃ vasataye śrāvyaṃ na geyādikaṃ kiṃ vā prāṇasamāsamāgamasukhaṃ naivādhikaprītaye | kiṃ tu bhrāntapataṅgapakṣapavanavyāloladīpāṅkura- cchāyācañcalamākalayya sakalaṃ santo vanāntaṃ gatāḥ || 80 ||
Разве не хорош дом для жилья? Разве не благозвучна песня? Разве счастье соития с возлюбленной не увеличивает радость жизни? Но все это считая ненадежным и преходящим, как пламя светильника, гаснущее под крыльями бездумной бабочки, уходят мудрые в леса.
О отец, от начала времен во всех трех мирах не видели мы глазами, не слышали ушами о таком человеке, который мог бы укротить бешеного слона его разума, гоняющегося за слонихой чувственных наслаждений.
82
82 yadetatsvacchandaṃ viharaṇamakārpaṇyamaśanaṃ sahāryaiḥ saṃvāsaḥ śrutamupaśamaikavrataphalam | mano mandaspandaṃ bahirapi cirasyāpi vimṛśa- nna jāne kasyaiṣā pariṇatirudārasya tapasaḥ || 82 ||
Свобода, радость, отсутствие нищеты, еда, общение с благородными людьми, слушание благих книг, единственный плод которого—душевный покой,— мой ум не в состоянии понять, результатом какого великого подвижничества все это может быть?
Уже убиты старостью желания в сердце, ушла молодость. Увы, и добродетели увяли, и без ценителей они бесплодны. Что ж спохватываться, когда могучее Время, несущее всему конец, неистребимое, вершит свой путь? Да, понял я теперь, что нет иного спасения, кроме стоп бога, спалившего Мадану.
84
84 maheśvare vā jagatāmadhīśvare janārdane vā jagadantarātmani | na vastubhedapratipattirasti me tathāpi bhāvastaruṇenduśekhare || 84 ||
Нет для меня по смыслу различия между Шивой, Вишну, Брахмой, но предан я богу, чье чело украшено юным Месяцем.
84-90.
ср. ВШ 68-70) Эти шлоки окрашены настроениями, типичными для бхакта, преданного верующего; ВШ 87 содержит кратчайшее изложение шиваитской стотры (молитвенного поклонения). ВШ 84—90 могут рассматриваться как цельное восхваление Шивы — «Шивастути».
Когда ж настанет тот день, когда пойдем мы, тоскующие по миру чувств, с душой, переполненной слезами, восклицая: «Шива! Шива! Шива!», и будем испытывать счастье ночей, напоенных лунным светом и звенящих тишиной, сидя где-нибудь на песчаном берегу небесной реки?!
Раздав имущество, с сердцем, исполненным искреннего сострадания, вспоминая о сансаре, о прихотях судьбы, имевших недобрые последствия, мы проводим прохладные ночи, состоящие из трех страж, находя единственное спасение в мыслях о стопах Хары.
86.
…ночи, состоящие из трех страж… — сутки делятся на восемь страж, по три часа каждая; на ночное время приходится, следовательно, три стражи.
Когда стану жить я в Варанаси на берегу бессмертной реки, прикрыв лишь стыд, вздымая к голове руки, сложенные в анджали, и восклицая: «О супруг Гаури! О Сокрушитель Трипуры! О Шамбху! О Троеокий! Смилуйся!», то дни для меня будут пролетать, как ничтожные мгновения.
87.
Анджали — молитвенно сложенные руки, в быту — форма приветствия и прощания. Гаури (также Парвати — см. примеч. к ВШ 1) —супруга Шивы. Сокрушитель Трипуры — эпитет Шивы, основанный на мифе, согласно которому Шива уничтожил одной стрелой Трипуру, город-крепость асуров. Троеокий — эпитет Шивы (см. примеч. к ВШ 1).
Омывшись водами Ганги, почтив тебя, о Вибху, погрузившись в достойное размышление, сидя на каменном ложе горной пещеры в Гималаях, вкушая плод наставлений учителя, достигший удовлетворения в самом себе, прошу тебя, о Враг Смары, окажи милость, избавь меня от несчастья служить человеку с такими же руками и ногами, как у меня!
Довольствующимся милостыней, святой по самой своей природе, каждое мгновение взирающим на мир, как на траву, находящим пристанище где угодно, не покинувшим еще тела, но уже испытывающим непрестанно наивысшую радость — сколь легко достается йогам по милости Шивы истинный путь к спасению!
84-90.
ср. ВШ 68-70) Эти шлоки окрашены настроениями, типичными для бхакта, преданного верующего; ВШ 87 содержит кратчайшее изложение шиваитской стотры (молитвенного поклонения). ВШ 84—90 могут рассматриваться как цельное восхваление Шивы — «Шивастути».
Повязка на бедрах, изодранная в сотнях мест, такое же покрывало на плечах, готовность принимать любую пищу, сон хоть на кладбище, хоть в лесу, неограниченная свобода, всегда спокойная душа—когда все это утвердится в великом празднестве соединения, то зачем тогда власть над тремя мирами?!
91.
…в великом празднестве соединения… — т. е. в йоге.
91-95.
Портрет подвижника нарисован поэтом во вполне традиционных чертах, не раз воплощавшихся в искусстве. Но и здесь ощутимы определенная неудовлетворенность, сожаление об отвергнутом прошлом.
Матушка Лакшми! Соблазни кого-нибудь другого, а со мной не заигрывай! Подвластно твоей воле Много тех, кто алчет наслаждений, но что ты для тех, кто их не жаждет? Теперь будем мы поддерживать жизнь святой милостыней, которую нам подадут в чашу, сделанную из листьев палаши.
Питающийся подаянием, свободный от общения с людьми, всегда углубленный в свои мысли, не останавливающийся перед отвержением, прикрывающий стыд истлевшими, рваными лоскутьями ткани, подобранными на улицах, набросивший на плечи подаренную кем-то накидку, бесстрастный, наслаждающийся счастьем созерцания Брахмы и лишь к этому привязанный стоит подвижник.
91-95.
Портрет подвижника нарисован поэтом во вполне традиционных чертах, не раз воплощавшихся в искусстве. Но и здесь ощутимы определенная неудовлетворенность, сожаление об отвергнутом прошлом.
«Кто он — чандала? Или брахман? Или шудра? Или подвижник? Или углубленный в тонкие рассуждения о различии и сущности? Или сам Повелитель йогов?» — сопровождаемые такими догадками и домыслами болтливых людей, не гневаясь и не радуясь, идут своей дорогой йоги.
Для змей создал творец силой своей мысли пищу в виде ветра, добыча которой не требует усилия и не связана с убийством, скоты довольны побегами травы, которую они едят и на которой лежат, а для людей, наделенных умом, который способен пересечь океан сансары, создал он такую жизнь, чтобы они добывали себе пищу сами, и пока они заняты этим, все добродетели неизбежно приходят к гибели.
98
98 gaṅgātīre himagiriśilābaddhapadmāsanasya brahmadhyānābhyasanavidhinā yoganidrāṃ gatasya | kiṃ tairbhāvyaṃ mama sudivasairyeṣu te nirviśaṅkāḥ kaṇḍūyante jaraṭhahariṇāḥ svāṅgamaṅge madīye || 98 ||
Где же счастливые дни, когда сидел я в асане лотоса на скале у подножия Гималаев на берегу Ганги и благодаря размышлениям о Брахмане, испытывавший единство с ним, а дряхлые газели бесстрашно терлись своими телами о мое?!
98.
Асана — положение тела, принимаемое при медитации или при выполнении мистических обрядов.
Те счастливцы, кто отказался от общения с людьми, кто находит удовлетворение в самом себе, те, для кого ладонь — священная чаша, кто странствует по святым местам, кто получает неистощимую пищу милостыни, для кого просторная одежда — десять стран света, а прочное и широкое ложе — земля, кто избавился от нищеты и всяких препятствий, — те побеждают карму.
О мать Земля! Отец мой Ветер! О друг мой Огонь! О брат мой Небо! Моя сестра Вода! Всем вам последнее мое анджали! Благодаря общению с вами рождено всеобъемлющее чистое знание, с помощью которого удержался я от падения в бездну невежества и сливаюсь с Парабрахмой.
100.
Поэт называет пять первоэлементов природы, выделявшихся в древнеиндийских религиозно-философских сочинениях. Парабрахма — наивысшая абсолютная реальность.
Д. Д. Косамби поместил ее в группу «сомнительных». В «Субхашитавали» Валлабхадевы (прибл. XII—XIII вв.) она приводится как принадлежащая Бхартрихари. Из известных ныне памятников, относящихся к более раннему, чем антология Валлабхадевы, времени, ни один не содержит данной шлоки. Д. Д. Косамби справедливо, на наш взгляд, указал на сравнительно редкую встречаемость этой шлоки в рукописях, причем поздних. Следовательно, нет достаточных оснований рассматривать НШ 1 как бесспорно принадлежащую Бхартрихари.
Соображения о ведантистском характере НШ 1 (Теланг, М. Р. Кале) уязвимы, поскольку содержащиеся в ней определения не обязательно могут быть соотнесены с Брахмой, на что должен был указать знаток и почитатель «Брахмасутр» Бадараяны (между III и V вв.). Практически они соотносимы с любым из персонажей, возглавляющих пантеон того или иного времени, будь то Шива,
Вишну, Будда, Адинатха, или с идеалом совершенного аскета, присущим почти всем вероучениям древней и раннесредневековой Индии. Необходимо иметь в виду то обстоятельство, что в самом тексте шатак, как он представлен Д. Косамби, Брахме и Брахману — исходным для всех трех школ веданты понятиям — отведено относительно незначительное в сравнении с Шивой место, да и контекст, в котором они встречаются, вряд ли дает основания толковать их в духе ведантистской ортодоксии.
Вместе с тем НШ 1 цитируется в комментарии Утпалачарьи (IX в.) на «Вакьяпадию». Комментатор считал ее несомненно принадлежащей автору «Вакьяпадии»; его мнение весьма важно, поскольку его отделяло от Бхартрихари всего два — два с половиной века.